Средневековый мир воображаемого

С другой стороны, мне кажется , что внезапное нашествие чудесного связано не столько с повышением его роли в жизни общества, сколько с позицией Церкви, которая, в отличие от раннего Средневековья, теперь не имела веских оснований противостоять ему. Чудесное перестало быть для нее опасным, более того, она почувствовала возможность «приручить» его, вновь прибрать к рукам. «Чудесное» наступление, поддержанное определенными переменами в жизни мирян и относительной терпимостью со стороны Церкви, завершилось вторжением чудесного в культуру готического Средневековья.
При определении третьей фазы эволюции восприятия чудесного следует руководствоваться не столько причинами социологическими, которые при любых условиях остаются основополагающими, сколько соображениями литературного и интеллектуального характера Я назвал эту фазу процессом эстетизации чудесного, ибо в этот период чудесное все чаще начинает выступать в качестве обрамления, литературно-художественного приема, стилистического изыска Второй вопрос — о роли чудесного в монотеистической религии. Исследования в этом направлении идут полным ходом, однако пока мои выводы не имеют достаточной аргументации, ибо работа, в том числе и статистическая ее часть, еще далека от завершения. Тем не менее, исходя из расширения словарного состава чудесного, могу с определенной уверенностью сказать, что в XII—XIII вв., в период классического Средневековья сверхъестественный мир стал более разнообразным; это дает возможность точнее определить место чудесного по отношению к христианской религии.
46
На концепцию чудесного оказала влияние чрезвычайно любопытная работа Тодорова о фантастической литературе, и в частности различие, установленное автором между необычным и чудесным. Согласно Тодорову, необычное исчезает при первом же предположении о возможном нарушении законов реальности, в то время как чудесное всегда предполагает наличие сверхъестественного, объяснить которое можно только через сверхъестественное же. Однако в Средние века чудесное этим не исчерпывается4. Исследуя мир сверхъестественного, я пришел к выводу, что в XII и XIII вв. в Западной Европе мир этот разделился на три сферы, которым в основном соответствуют три определения: mirabilis, magicus, miraculosus. Mirabilis. Это наше чудесное с его дохристианскими истоками. Ниже я привожу составленный мною перечень чудес, относящийся к данной сфере5.
Magicus. Для людей средневекового Запада термин сам по себе мог бы считаться нейтральным, ибо теоретически признавалось существование не только черной магии, искусство коей происходило от Дьявола, но и дозволенной белой магии. В действительности определение magicus и все, что под него подпадало, очень быстро оказались на стороне зла, стороне Сатаны. Magicus — это пагубное сверхъестественное, сверхъестественное сатанинское.
Собственно христианское сверхъестественное, то, что по справедливости можно было бы назвать «христианским чудесным», относится к сфере miraculosus; однако чудо, miraculum, на мой взгляд, является всего лишь элементом, ограниченным участком обширной сферы чудесного. Являясь частью чудесного, miraculosus всегда стремилось подавить чудесное6. Церкви, постелено оттеснившей большую часть чудесного в область суеверия, пришлось отделить чудотворное (miraculeux) от чудесного (merveilleux).
Чудесное является порождением сверхъестественных сил или существ, многообразие которых поистине неисчислимо. Об этом свидетельствуют различные средневековые чудеса (mirabilia). Чудесное включает в свою сферу не только мир предметов, мир всевозможных действий, но и те многочисленные силы, что за ними стоят. Таким образом, у чудесного в христианстве и у христианского чуда имеется автор; но автор может быть только один — Бог; отсюда встает вопрос о месте чудесного не только в религии как таковой, но прежде всего в религии монотеистической. Далее следует отметить, что чудо подвергает регламентации содержащееся в нем чудесное. Взяв на себя
 
47
роль и цензора, и критика, чудо способно изгнать чудесное, вогнать его в рамки рационального, а также — и это главное — в большей или меньшей степени лишить его наиболее существенного из присущих ему качеств, а именно непредсказуемости. Слово «чудесное» (лат. mirabilia, фр. merveilleux) происходит от слов со значением визуального восприятия, отсюда выявляем основную черту чудесного - способность появляться. Итак, чудо зависит только от промысла Божьего и тем самым отличается от событий естественных; однако естественные события совершаются также по Божьей воле, с той разницей, что ход их Бог определил раз и навсегда в процессе упорядочения мироздания; следовательно, возникновение чуда зависит от Божьего промысла, ведающего также и упорядочением мироздания. Чудо большей частью совершается при помощи посредников, которыми являются святые, а святые постоянно попадают в такие ситуации, когда явление чуда как следствие их вмешательства становится предсказуемым. Похоже, что, несмотря на отсутствие прямых свидетельств и заявляющие об обратном агиографические источники, мне все же удалось разглядеть нарастание своего рода скуки, охватывавшей людей Средневековья при появлении святого: ибо стоило тому появиться, как все уже знали, что он станет делать. Как только святому предоставляется возможность доказать свою святость, все уже ждут, как он будет приумножать хлебы, воскрешать мертвых, изгонять демонов. Едва ситуация задана, незамедлительно становится ясно, что произойдет дальше. Существует целая процедура изгнания чудесного. Я бы даже добавил, что истоки определенной сложности в восприятии чудесного христианством, на мой взгляд, кроются в том, что в Библии, если присмотреться, чудесного крайне мало.
В Средние века люди прекрасно ощущали разницу между Ветхим и Новым Заветом . Совершенно очевидно, что в Новом Завете содержится гораздо больше рассказов о чудесах, нежели о чудесном. В Ветхом Завете, в его толковании и восприятии его слушателями в Средние века, часть, отводимая чудесному, на мой взгляд, относительно невелика. Разумеется, в классических работах Фрэзера, Сентива и других7, посвященных фольклору в Ветхом Завете, выделены и чудесные предания, и отдельные случаи явления чудесного. В Ветхом Завете имеются эпизоды и даже целые книги, некогда служившие одним из богатейших источников чудесного для христианского Запада. Но в той форме, в какой события Ветхого Завета трактовались, воспринимались и переживались людьми в Средние века, в
48
них содержалось крайне мало чудесного. Один из величайших кладезей средневекового чудесного содержится в Новом Завете; это Апокалипсис. Однако апокалипсический универсум был особым, отдельным миром. В Библии можно было найти источник практически всего или, в крайнем случае, отыскать ссылку. Вновь завоевавшее популярность чудесное будет отличаться относительной независимостью, ибо к нему, в отличие от иных явлений, станет гораздо сложнее подобрать ссылку из Библии.
Третий и последний вопрос - о функции чудесного, ибо, даже описав чудесное, охарактеризовав и проанализировав его, мы не придем к верным выводам, если не попытаемся узнать, почему оно появилось и произошло, чему оно служило и какой запрос удовлетворяло. Первой и основной функцией чудесного, несомненно, является функция компенсаторная. Чудесное — это противовес обыденности и размеренности повседневной жизни. Но выстраивается и функционирует этот противовес по-разному, в зависимости от общественного устройства и исторического периода. На средневековом Западе mirabilia, явления чудесного, имели тенденцию формировать своего рода мир наизнанку. Основами этого мира стали изобилие еды, нагота, сексуальная свобода и праздность. В XIII в. складывается новая страна — страна Кокань (страна изобилия, прежде всего пищевого), один из немногих сюжетов, созданных фольклором и «миром чудесного» средневекового Запада как своего рода противовес христианскому догматизму и главным социально-психологическим установкам, принятым в обществе. Углубившись в прошлое, можно было бы найти корни этого сюжета, своего рода отдаленные аналоги, однако сама идея страны Кокань рождена именно в Средние века. Через мир наизнанку, к которому я бы еще присоединил мир наоборот, люди Средневековья воспринимали Книгу Бытия, того Бытия, в котором собственно христианские мотивы оставались в тени, уступая первый план мотивам дохристианским. К этим мотивам прежде всего относятся представления о земном рае и золотом веке, которые остались в прошлом, а не ожидают людей в будущем; поэтому все попытки отыскать их в утопическом миллениуме ведут не к горизонтам будущего, а, скорее, возвращают к истокам.