Черный день. Книги 1-8 (СИ)

— А в мире что творится, мужики? — через колышущуюся пелену услышал он чей­то спокойный вопрос.
— Да почти ничего не слыхать, — отвечал все тот же беженец в жилетке. — Японию вроде снесло. Европа горит. Америка… Насчет всей не скажу, но Восточное побережье накрылось. Нью­Йорк рыбок кормит. Смыло его в чертов океан вместе с половиной штата. Поймали во вторник передачку по спутнику. Молодцы наши или китаезы, хрен теперь разберет. Подводный взрыв, мегов десять. Поделом этим америкосам. Первые же начали.
— Они, пиндосы, кто же еще! — в один голос загалдели и стар и млад. — Чего жалеть сволочей? Тут своих не сосчитать.
На самом деле в их тоне особой ненависти к противнику не чувствовалось. Люди находились не в том состоянии, чтобы быть способными на такие сильные чувства.
В другой раз Данилов принялся бы с жаром отстаивать свою точку зрения, всегда отличающуюся от общей. Он еще недавно был уверен в том, что бессмысленную войну на уничтожение может начать только кровавая чекистская диктатура, подсыпающая гражданам радиоактивные изотопы в чай. Но не теперь. Возможно, за прошедшие дни его вера в либерализм и его оплот ослабла, пошатнулась. Поэтому он просто прилег и пять минут кряду молча лежал на матрасе, глядя в потолок и сложив на груди худые руки. Сон к нему не шел. Он не слушал, но разговор продолжался без него, перескакивая с темы на тему и ни на чем надолго не задерживаясь. Это была еще одна светская беседа людей, которые, как уж могли, старались поймать ускользающее время.
Изредка он выхватывал из окружающего фона отдельные слова, целые фразы, а иногда и фрагменты диалогов:
— Слыхали, в Колыванском лагере эпидемия? Карантин. Говорят, уже тысяч пять…
— Чушь.
— Зуб даю. Говорят, чума.
— Да не чума, а эбола. Африканская лихорадка такая, только генно­модифицированная. Распылили с самолета.
— Да ни хрена там не распылили, просто воду перестали подвозить и нужники новые не роют. Поэтому то ли холера, то ли еще какая кишечная дрянь и вылезла. Но люди мрут, это факт.
— …Осталось на неделю. А потом…
— Надо валить отсюда.
— На юга?
— Да какие, блин, юга? Обратно в город. Там еще осталось чем поживиться…
— Солнышко, скоро мы пойдем домой, — утешал какой­то мужчина свою жену. А может, и не жену. Кому какое дело, когда рушится мир? — Скоро все кончится.
«Боюсь, что так, — подумал Саша. — Только закончится оно очень плохо».
Он не узнал собственный голос, ставший вдруг глухим и низким. Его губы едва шевелились, как у чревовещателя. Данилов понял, что размышляет вслух, и смутился. Его услышали.
— Да ну тебя в баню с твоим пессимизмом, — насупился мужик с бутербродом. — Если так рассуждать, то надо ручки сложить и ждать, когда все перемрем.
— Да я этого не говорил, — попытался оправдаться, Саша. — Просто не надо обманывать себя.
Он не собирался продолжать разговор. На душе было слишком хреново.
Он проснулся посреди ночи, а может, поздним вечером или ранним утром. Его биологические часы сбились окончательно. Совсем рядом люди что­то обсуждали громким шепотом. Данилов постеснялся включаться в разговор, но не слушать его он не мог.
Спорили двое, которых он безошибочно отнес к образованному сословию. Ученые мужи, причем не чета Саше, который формально тоже мог причислять себя к этой категории. Доктора наук, самое меньшее. Один полный и бородатый, наверняка любитель горных сплавов и посиделок у костра с гитарой. Второй худой и жилистый, слегка сутулый и чем­то похожий на него самого. Вот только видно, что этот человек неравнодушен к выпивке, желчный и, наверное, давно разведенный. Один оптимист, другой мизантроп.
— Вот увидите, все пройдет.
— Да, как сказала одна планета другой: «Представляешь, у меня люди завелись. Бурят что­то, взрывают, строят. Чешется все». Другая ей: «Не волнуйся. У меня тоже были. Прошли…»
— Я серьезно. Через пару недель эта пакость развеется и вздохнем свободно.
— Навряд ли.
— Это еще почему?
— Потому что скорее развеются наши надежды, если выражаться высоким штилем. Слышали про ядерную зиму?
 
— Тьфу на вас… Но ведь построения Сагана­Моисеева были опровергнуты…
— Кем? — не унимался второй. — Каким-­то «академиком» на содержании у КГБ? Ясно, им же надо было объяснить, что ничего страшного не случится, если мы покажем американцам кузькину мать. Кому нужны ракеты, если ими один черт нельзя воспользоваться?
— Ядерная зима — миф. Мы даже погоду назавтра точно предсказать не можем, а тут калькуляция на порядок сложнее. Глобальный климатический феномен — это вам не фунт изюму. Никто не знает, какие компенсаторные механизмы климата могли включиться при выбросе в атмосферу этой хреновой кучи пепла. Высокая теплоемкость океанов, изменение альбедо…
Тут Данилов не смог сдержать горькую улыбку. Что-то ему подсказывало — никакой механизм не спасет. Все механизмы Земли люди давно уже отключили, и давно уже она не живое существо, а мертвый кусок камня, загаженный и изрытый ямами астероид. И нет у него никакой ноосферы. У него и атмосферы­то почти не осталось, всю сожгли. А скоро не будет и биосферы. Хотя нет… бактерии, скорее всего, останутся.
Миф… Да посмотрите в окно, умники, если хоть что­то там разглядите. Вы сами скоро превратитесь в миф, и никто не вспомнит вас с вашими синхрофазотронами, атомными бомбами и прочими радостями прогресса.
Чуть позже Данилов лежал на колючем матрасе, одетый, прикрывшись старым пледом. Единственный бодрствующий во всем кабинете биологии, если не считать нескольких вялых мух. Насекомые чувствовали приближение холодов, и их проверенная временем программа давала установку готовиться к долгой зиме. Их не интересовало такое человеческое изобретение, как календарь, но прозорливости этих насекомых позавидовали бы все синоптики мира.
Из коридора тянуло холодом и хлоркой. Спали все. Дыхание людей, неровное и сбивчивое, было таким же беспокойным, как их мысли. Иногда кто­то принимался бормотать во сне бессвязные фразы на языке, перед которым спасовал бы любой лингвист. Где-то на этаже изредка хныкал ребенок.
В классе было душно, но его обитатели не открывали окна — на улице было более чем прохладно.
По стеклу дробно стучал дождь. Должно быть, это и был пресловутый «fallout» — выпадение радиоактивных осадков. В этой воде могли содержаться любые ядовитые примеси — сколько химических заводов и нефтехранилищ было развеяно по ветру?
Редко-редко с улицы доносился шум проезжающих машин. Фары чертили на потолке странные узоры; Данилов вздрагивал, когда отраженный луч бил ему в глаза, словно это был прожектор, который высматривал именно его. Иногда тишину нарушали другие звуки. Дикий визг тормозов, грохот шагов по бетону тротуара — кто­то за кем­то гонится. Оглушительный удар, лязг металла о металл. Авария. В этой темени немудрено столкнуться или поцеловаться со столбом.
Потом Саша вдруг услышал дикие вопли, от которых хотелось заткнуть уши. Так может кричать только человек под ножом Джека Потрошителя. Данилов ежился и переворачивался с боку на бок, стараясь поплотнее укутаться куцым одеяльцем, и слышал далекий рокот — то ли раскатистый гром, то ли канонаду, то ли эхо нового взрыва. Звякали и вибрировали оконные стекла, дрожали шкафы, чуть заметно тряслось все старое здание. Раньше Саша подумал бы на железную дорогу, но теперь он сомневался в том, что поезда еще куда-то ходили.
А потом началось уже гораздо ближе — на улице. Несколько выстрелов, один за другим. Под утро треск автоматных очередей слился в один несмолкающий фейерверк. В классе все спали или притворялись спящими, а где­то за городом шел бой.
Все это было где­то на периферии Сашиного сознания. Его центр занят другим. Он никак не мог заснуть, несмотря на то, что все мышцы буквально стонали от усталости. Но то, что он увидел, не было сном. Сны не могут быть такими яркими, даже если это сны шизофреника.
Неожиданно для себя он представил…