Черный день. Книги 1-8 (СИ)

Александр прокашлялся и рассмеялся сквозь слезы. То, что с ним произошло, не было похоже на реакцию на препарат. Слишком рано, таблетки еще не успели бы раствориться. Да вон они — лежат непереваренные на полу. Просто у судьбы было странное чувство юмора. Лучевая болезнь, которая готовилась свести его в могилу, спасла его от самого себя.
Десять минут спустя он с сомнением смотрел на оставшийся препарат. Были и другие способы… Ну нет. Два раза не вешали даже осужденных на смерть. Если веревка порвалась, это знак. Наверное, судьбе видней, и тот, кому суждено сгореть, не утонет. Александр решил дать себе еще один шанс.
Надо было бороться. «Надо» — мерзкое слово, нигде от него нет спасения. Данилов сжал зубы так, что они заскрипели, рванулся всем телом так, что в скрипе кроватных пружин ему почудилась мировая скорбь, и, собрав остатки воли, сбросил одеяло. Холод набросился на него, как разъяренный зверь. Он хотел, чтобы умирающий оставался на смертном одре, и теперь кусал и рвал его, принуждая вернуться под мертвую пуховую тяжесть. Но Саша не собирался отступать и вскоре добрался до рюкзака.
Там были еда и витамины. Ему противна была сама мысль о пище, но телу требовалась энергия для продолжения борьбы.
Так прошло четыре дня. Александр спал большую часть суток, но у него больше не было ни снов, ни видений. Он выжил. Его организм оказался сильнее, чем воля. Все это время он ел только супы из пачек с добавлением тушенки, которые варил из растопленного снега, поддерживая себя витаминными комплексами.
На пятый день его организм впервые смог принять твердую пищу. В тот же день он сумел пройтись по квартире, не держась за стену. Но слабость все еще была страшной, и о том, чтобы выходить на улицу, не было и речи.
На шестой Саша решил немного размять мышцы. Никогда в жизни он не делал утренней зарядки, а тут начал выполнять самые элементарные упражнения — поднимал по очереди руки, прыгал на одной ноге, приседал. Со стороны это должно было выглядеть уморительно. Истощенный человек с красными слезящимися глазами скачет и машет руками, словно отгоняя комаров. Когда он подумал об этом, хриплый смешок вырвался из его груди. Всего один. Затем он вспомнил, что вокруг нет никого, кто бы мог оценить комичность ситуации, и смех застрял у него в горле.
Надо было двигаться, чтобы не околеть. Псевдочукотская пословица «Не шевелись, а то замерзнешь» — не полная ложь. В ней есть рациональное зерно. Глупо на арктическом морозе тратить энергию на бесполезные движения, особенно при недостатке пищи. Но сидение на месте сократит человеческую жизнь до нескольких часов. Поэтому надо шевелиться, но делать то, что действительно нужно для выживания, а не просто махать руками или скакать на одной ноге.
Закончив зарядку, он, чуть пошатываясь, приблизился к прикроватной тумбочке. Там стояла пластмассовая баночка с аскорбиновой кислотой. Его движения были все еще неточными, и крышку он рванул слишком резко, так что часть витаминок раскатилась по полу. Бес с ними. Ползать сейчас с фонарем ему меньше всего хотелось.
Он высыпал в ладонь все, что оставалось в баночке, — штук пятнадцать. Вообще-то это чревато гипервитаминозом, но на крайний случай допускается. А у него случай — крайнее не бывает. Ударная доза поможет мобилизовать все силы организма. Чтобы быстрее подействовало, он разжевал витамины, запил их водой, согретой минут десять назад, и тут же почувствовал волчий голод. У него не хватило терпения даже на то, чтоб нормально разогреть суп. Стуча зубами о край эмалированной кружки, Данилов пил куриный бульон чуть теплым. Он сварил его вчера, но потом у него был новый приступ, и ему стало не до еды. Тогда он подозревал, что через тысячу лет эту кружку найдут рядом с высохшей мумией.
Конечно, химия сплошная, но куда деваться... Ему нужны не только витамины, но и белки, жиры и углеводы, даже если они изготовлены из нефтепродуктов. Осушив суп оранжевого цвета, показавшийся ему необыкновенно вкусным, Саша вернулся под одеяло.
Считал ли он это своим вторым рождением? Нет, скорее отсрочкой смерти на неопределенный, но не очень большой срок. Он настолько привык засыпать с мыслью, что уже не проснется, что теперь сама возможность другого развития событий его удивляла.
 
Неужели он может выжить и после этого? Раньше Саша был ярым сторонником эвтаназии. «Если жизнь приносит больному одни адовы муки, почему он не имеет права послать ее к чертовой матери?» — так думал парень. Он не понимал, чем руководствуются люди, продлевающие страдания обреченных. Да и сами обреченные, затягивающие свое пребывание в мире, который превращается для них в одну большую пыточную камеру, в котором они всех тяготят и пугают, так как служат для здоровых живым укором и напоминанием о неизбежной смерти. Зачем истязать себя и других?
Теперь он не стал бы рассуждать так категорично. Небытие, которое раньше казалось ему заслуженным отдыхом, теперь отталкивало его своей неопределенностью. Если там ничего нет, то это не очень страшно. А вдруг есть?
Побывав у самой границы, он понял, что за ней наверняка что-то есть. Ведь любая граница по определению отделяет одно от другого. Даже если отбросить всю христианскую метафизику, разница между хорошей жизнью и плохой жизнью как-то терялась, если представить разницу между жизнью и не­жизнью. Сегодня ты еще дышишь, думаешь, страдаешь, а завтра будешь разлагаться, как гниют арбузные корки или рыбные головы в помойном ведре.
Пока он здесь, остается хоть ничтожный, но шанс выкарабкаться. Может, один процент или даже одна десятая процента. Такой же шанс, какой был у обреченных пациентов хосписов. Но они надеялись, и иногда — очень редко — наступала ремиссия, болезнь уходила и они получали свою отсрочку. Вовсе не благодаря стараниям врачей и «чудесным» препаратам, а вопреки им. Врачи вообще мало что могут, если на то нет разрешения некой высшей инстанции.
Но если больной действительно хочет жить, то медицина бессильна. Саша страстно хотел, хоть и сам об этом не догадывался. Ему еще слишком многое надо было сделать. В глубине души он любил жизнь, хоть эта любовь и казалась ему неразделенной.
Победа над болезнью пришла неожиданно. Просто на седьмой день он понял, что чувствует себя если не хорошо, то уж не хуже, чем до облучения. Он по-прежнему мерз, но его больше не морозило. Лихорадка отступила, и все остальные симптомы постепенно сошли на нет.
Его заслуги тут не было. Эта была битва, которую выиграл не он, а его организм. Саша ему нисколько не помогал. Он ничего не знал о курсах лечения антирадиационными препаратами, да и диета его разнообразием не отличалась.
Природа не дала ему ни экстраординарной силы, ни сверхъестественной ловкости. Не наградила она его и избытком ума. Интеллектом — может быть, а вот умом он явно уступал многим смышленым двоечникам. Зато одной вещью она одарила его щедрою рукой — живучестью. В годы, когда восемьдесят процентов новорожденных появлялись на свет с целым букетом патологий, Данилов родился здоровым.
Таковым же он мог и умереть, если вспомнить, сколько раз он, движимый жаждой исследования, находил на свою голову неприятности, стоившие ему множества шишек и шрамов. С ранних лет встречи с твердыми предметами — мебелью, дверями, качелями на детской площадке — часто заканчивались печально для маленького Саши. Чудом ему удалось благополучно пережить детство, но с началом пубертатного периода столкновения не прекратились. Стала больше масса тела, костная и мышечная, но нервная система не поспевала за ростом организма, да и координация движений оставляла желать лучшего.
Он редко болел. Если судить по мировой литературе, то для людей его темперамента это нехарактерно. Согласно клише, меланхолик должен быть бледен как поганка, постоянно хворать, непременно быть астматиком, аллергиком и диабетиком. Но Саша выбивался из этого стереотипа и был очень жизнестойким пессимистом.
Даже образ жизни, который он вел в студенческие годы, не смог загнать его в могилу. Полное отсутствие режима, бессонные ночи через одну, физическая зависимость от компьютера, рацион, состоящий почти исключительно из углеводов, — все это способно подорвать даже богатырское здоровье. Ему же удалось угробить только зрение и, в меньшей степени, зубы. Остальное сохранилось до двадцати двух лет почти нетронутым — здоровое сердце, сильный иммунитет. Редкие хвори парень переносил на ногах. Что говорить, Александр ни разу не воспользовался страховым полисом, ни одного дня в институте не пропустил по болезни. Ему достался бесценный капитал, который он абсолютно не ценил. Ни разу в жизни ему не пришло в голову поставить знак равенства между счастьем и здоровьем.