Норби (СИ)
– Заходи!
Зашел – и увидел генерала, самого настоящего, словно на картинке. Погоны, ордена, золотое шитье. Фуражка тоже входила в комплект, но генерал ее снял и бросил на стол.
Не стар, хоть и не молод. Высок, сухощав, подтянут, ликом суров. Взгляд только не уставной, то ли удивленный, то ли даже растерянный.
Мяться на пороге Антек не стал. Шагнул ближе к столу, развернул плечи. Смир-р-рно!
– Здравия желаю, пан генерал! Извините, хлоркой пахну.
Тот, кажется, и в самом деле удивился.
– Здравствуйте, Антон! Вы… Вы разве меня не узнали?
Не узнал и узнать никак не мог. Генералы и титулярные советники – они из разных миров.
On byl titulyarnyj sovetnik,Ona – generalskaya doch.Генеральская дочь! Ядзя. Ядвига Сокольницкая. «Спасибо за цветы, они очень красивые!.».
– Узнал. Вы – бригадный генерал Михал Сокольницкий. Мы встречались с вами в Белостоке.
«Я из офицерской семьи, у нас традиции, обязанности. У меня есть жених, в конце концов!»
Сокольницкий поглядел странно, словно ожидал что-то совсем иное. Наконец, покачал головой.
– Обиделись! Ядзя тоже на меня обижалась. Повторю то, что говорил вам тогда. Когда у вас будет дочь на выданье, и от вашего решения будет зависит ее счастье, вы меня, может, и поймете. Ядзя сейчас здесь, в Варшаве, и очень обрадовалась, когда узнала, что вы живы. Из эшелона не добрался никто.
Перед глазами вновь встало Последнее поле. Тогда, в их неровном строю, стояли те, кто вместе с ним уезжал из Белостока. Нет, ему не повезло, о нем просто забыли.
Жди, мой Никодим!
– Антон! Вы же не оловянный солдатик из Андерсена! Садитесь.
Он повиновался без слов, генералу же явно не сиделось. Зачем-то взял фуражку, покрутил в руках, снова бросил на стол.
– Сейчас я заместитель начальника Генерального штаба. Когда увидел вашу фамилию в донесении, тут же доложил маршалу. Я здесь по его поручению.
Антек лишь моргнул в ответ. Ну и дела!
– От имени Верховного командования заверяю вас, Антон, что ваша помощь крайне необходима Польской Республике. Все счеты, все обиды – потом. Сделайте то, о чем вас попросят, это необходимо для спасения страны.
Бывший гимназист пожал плечами.
– Сделаю. А что, так плохо?
Генерал поморщился.
– Если верить газетам, наши войска уже под Москвой. Плохо, Антон! Мы исчерпали все резервы, в бой идут гимназисты старших классов.
«И снаряды есть, да стрелки побиты. И винтовки есть, да бойцов мало. И помощь близка, да силы нету…»
– Кстати, Антон, у меня чисто служебный вопрос. Вы числились в составе гарнизона объекта «Плутон-1»?
В первый миг он решил, что генерал хитрит. Ничего себе, «служебный»! Но. К чему скрывать?
– Нас тогда осталось трое, пан генерал. Очень компактный гарнизон, за одним столом умещались.
Сокольницкий кивнул, думая о чем-то своем. Наконец, встав, резким движением протянул руку.
– Удачи, Антон! Если что, обращайтесь лично ко мне. Мой телефон есть у Орловского.
Ответить он не успел, хлопнула дверь – и пуст кабинет. Антек потер лоб, пытаясь сложить воедино стеклянные осколки. Генерал знает его, как Земоловского, что очень хорошо, глубже копать не станут. И не так важно им, кто он на самом деле, бывший гимназист. Объект «Плутон-1», вероятно, в нем все и дело.
В кабинет заглянул надзиратель, поманил за собой.
– В канцелярию! Быстрей, быстрей, машина уже ждет.
Воды невидимой реки плеснули, взметнувшись до самой души, холодные брызги ударили в лицо.
* * *– Ладно, так и быть, можете поспать два часа. Но не больше, начальство торопит… Сейчас, еще пара вопросов.
Пан поручник и сам устал, на столе – полная окурков пепельница и пустая чашка кофе, уже третья. Сколько длился допрос, Антек хоть и представлял, но с трудом. Начали сразу, как его привезли из тюрьмы. Куда именно, не понять, в коридорах военные, но на окнах – решетки. Привели в кабинет, поставили на стол тарелку с бутербродами, принесли кофе. И – началось.
День сейчас или ночь? На окнах – глухие шторы.
Пан поручник задавал вопросы, сержант-стенографист записывал. Через несколько часов пришел другой пан поручник, сержанты менялись уже трижды. Вопросы, вопросы, вопросы.
О «Плутоне-1» так и не спросили. Речь шла о нем, добровольце Земоловском. Каждый его день, каждый шаг – с той самой минуты, когда он открыл глаза у горящего вагона. Про полк Добжаньского – особо. Вначале и верить не хотели, полк числился погибшим под Гродно. Антек подробно описал, что помнил: пана майора, прочих офицеров, тачанку с пулеметом-«тридцаткой», бой на шоссе, русский танк с открытым люком. Зафиксировали стенографическими значками, но сомнения никуда не делись. Вот и сейчас.
– Вы показали, Земоловский, что подпоручник с галунным зигзагом на воротнике, фамилия которого осталось неизвестной, вам не верил. Можете пояснить, почему?
Антек лишь руками развел.
– Потому что правду говорил. Вот и вы мне не верите.
Пан поручник с силой провел ладонью по лицу.
– Не верю! Офицер, подходящий под ваше описание, действительно служил в Гродно. Но из окружения никто не вырвался, понимаете? Погибли все! Получается, вы воевали в полку призраков.
Антек искренне возмутился, хотел возразить и… Осекся. Он мог описать каждый час, каждую минуту, но стоило лишь задержать киноленту памяти, как изображение теряло цвет, расплывалось, распадаясь в тлен. «Нет такой деревни, нет такой сторонки, где бы не любили улана девчонки». Он попал в полк прямиком с Последнего поля. А откуда пришли уланы?
– Рана на голове у вас настоящая, – вздохнул пан поручник. – И бой на шоссе в самом деле был, русские о нем в газетах писали. Не знаю, что и думать. Ладно, отдыхайте!
Он спал недолго и тревожно. Во сне видел уходящий в туман конный строй. Негромко звучала песня, глухо били в пыльную землю копыта.
Едет улан, едет,Конь под ним гарцует,Убегай, девчонка,А то поцелует.
10
– Графское вино, пфе! – мсье Бриссо пренебрежительно фыркнул. – Да что богатеи в вине понимают? Им уксус в бутылку с этикеткой нужной залить – ни за что не отличат. Спесь они пьют, а не вино, мсье Корд. А вы это попробуйте, настоящее, не графское. Красное, в прохладу самое правильное. И вы, мадемуазель, присоединяйтесь. Оно, конечно, без хрусталей с фарфорами, но так даже приятнее. Естество к естеству, мсье Корд.
Вино было красным, густым, тягучим, словно кровь и чуть-чуть с кислинкой. Стаканы глиняные, в яркой поливе, скатерть на столе вышитая, с узорами, стол же на маленькой веранде при отеле, которым и заправлял пышноусый мсье Бриссо. Керосиновая лампа, висевшая на железном крюке, завершала картину. Желтый огонь, черные тени.
Анна Фогель сняла комнату в том же отеле, что и я. Ничего удивительного, иных гостиниц в Ламотт-Бедроне не нашлось. Хозяин, на радостях от того, что оба номера не пустуют, решил угостить постояльцев настоящим красным – правильным! – вином собственного изготовления.
Мухоловка тоже села за стол, но даже не притронулась к стакану. Молчала, глядя куда-то в ночь. Я цедил вино, почти не чувствуя вкуса. Что то пойло, что это. Настоящий бурбон здесь не найти, извели французы Бурбонов!
Хозяин оказался не только словоохотлив, но и чуток. Подлив мне вина из кувшина, встал, пожелал спокойной ночи – и пропал во тьме. Мухоловка, проводив его взглядом, достала из сумочки пачку сигарет. Негромко щелкнула зажигалка.
– Хуже, чем в тюрьме, – равнодушно бросила она по-немецки. – Никуда не уйти, всюду ты. Даже во сне.
Иной бы возгордился, но я представил, какие сны видит Сестра-Смерть и невольно вздрогнул.
– Моя ошибка, фройляйн Фогель. Тебя нельзя было посылать в Европу. Мой друг предлагал снять для тебя приличную квартиру в пригороде Вашингтона и время от времени привлекать, как консультанта. Но разведчиков такого уровня у нас просто нет.