Amore mio Юля Котова (СИ)
С такими утопическими мыслями я и прочла надпись на вывеске здания, возле которого нас высадили. «Похоронное бюро братьев Сальваторе». Я нервно засмеялся, а водитель такси взглянул на меня с опаской, видимо, заподозрив в одержимости, после чего, получив свои деньги, поспешил избавиться от нашего общества.
Мы понятия не имели, куда нам идти. Кладбищенская стена тянулась в обе стороны бесконечно долго, и в потемках было сложно понять, где находится вход на кладбище. Бредину пришла в голову гениальная мысль, и мы позвонили в колокольчик на двери похоронного бюро. По негласному международному кодексу оно работало круглосуточно. Признаться, я была готова этим вечером абсолютно ко всему, включая возможность увидеть Дэймона Сальваторе или его менее харизматичного братца. Но, увы. Дверь нам открыла женщина, и, Святая Мадонна, она говорила по-английски. Таким образом, через несколько минут благодаря любезности той синьоры мы оказались перед главным входом кладбища Чертоза.
— Вы приехали! — от стены отделилась тень, и я сразу поняла, кому принадлежал этот забавный акцент.
К нам подошла Рина: такая маленькая и взволнованная, в своем противно-розовом костюме.
— Мы звонили тебе, — сказал Бредин.
— Мой телефон разрядился, — всхлипнула девушка.
Я приобняла ее одной рукой и сказала:
— Расскажи нам, как так вышло?
Японка закивала и, шмыгнув носом, начала свой сбивчивый рассказ:
— Мы… гуляли по городу. А потом Хигаши пришла идея взглянуть на колумбарий. Не знаю, как такое случилось! Он остался фотографировать статую ангела, а я просто отошла… в соседний… как это сказать?.. дворик?.. — Я лишь пожала плечами, не представляя, что она имеет в виду. — И я потеряла его из виду! Кричать и звать было бы неуважением к умершим, и я стала звонить ему, но, наверное, Хигаши забыл свой телефон в комнате. Потом я пошла к выходу, думала, встречу его там, но он так и не появился. Почти три часа прошло! Когда я вышла, на входе уже сменились смотрители, эти люди вообще не говорят на английском! И кладбище закрыли до утра! — она развела руками и оглянулась на кованые ворота, неприступные, как и стены. — С ним точно что-то случилось! Мне здесь не к кому обратиться, и я позвонила Сильвии-сан… а потом она передала трубку твоему парню… — она кивнула в сторону Бредина. — Я очень волнуюсь! У Хигаши… как это по-английски? Когда человек падает, и его словно бьёт током?
— Эпилепсия, — догадался Бредин, а на английском добавил: — Мой отец страдал этим недугом… когда он был жив. Я понимаю, о чем ты. Твой парень мог упасть и травмироваться. Идемте, нам нельзя терять время!
Отца Бредина, сына Тамары Семеновны, не стало в тот же год, что и моей бабушки. И я хорошо помнила тот день, когда Бредин пришёл в школу после похорон отца. Кто-то из ребят смотрел на него с жалостью, кто-то с любопытством, но я тогда понимала, что он чувствовал. Какое-то время мы даже не воевали, но затем все вернулось в прежнее русло: Бредин цеплял меня по любому поводу, но и я в долгу не оставалась.
Мы подошли вплотную к воротам, и Рина указала на место, где оказался очередной интерком. Японка и мой соотечественник, не сговариваясь, выжидающе на меня смотрели. Выбора не было. Как самая итальяноговорящая, что было весьма натянутой характеристикой, я взяла на себя миссию пытаться донести до людей по ту сторону динамика цель нашего ночного визита на кладбище.
— Sul territorio del cimitero è nostro amico. Era in gita, ma non è mai tornato (На территории кладбища находится наш друг. Он был на экскурсии, но так и не вернулся), — уверенно начала я после недолгих расшаркиваний и приветствий.
— Abbiamo fatto una deviazione. Non c'è nessuno lì. Esci! (Мы делали обход. Там никого нет. Уходите!) — велел нам голос, принадлежавший одному из смотрителей.
— Там же, должно быть, несколько гектаров! Как они могут быть настолько уверенными?! — возмутилась я, обратившись к Бредину.
— Скажи, что он болен, — напомнил тот.
— Блин, как будто я шарю в итальянском лучше тебя! — пробормотала я, набирая в переводчике очередную фразу.
— Cosa dici? Non capisco?! (Что вы говорите? Я не понимаю?!) — громко и нетерпеливо произнес мужчина.
— Это я уже ни хрена не понимаю! — завопила я, и тут же сбавила обороты, решив давить на жалость: — Ha problemi di salute. Se non lo troviamo, potrebbe soffrire. Capisci? Questo è molto serio! (У него проблемы со здоровьем. Если мы не найдем его, он может пострадать. Понимаете?! Это очень серьезно!)
— Chi sei?! (Да кто вы такие?!)
— Siamo dalla Russia. È venuto qui su invito del rettore dell'Università di Bologna (Мы из России. Приехали сюда по приглашению ректора Болонского университета).
— Beh, certo! E mio zio è Paolo Gentiloni! (Ну, конечно! А мой дядя — Паоло Джентилони), — усмехнулся мужчина.
— Что он сказал? — спросил Бредин. — Что-то про их премьер-министра?
— Видимо. Говорит, тот его… zio? Дядя или… да, дядя.
— Значит переходи к политике, — посоветовал парень. — Скажи, что тот японец — племянник Синдзо Абэ.
— Вот сам и скажи! — возмутилась я.
— У тебя лучше выходит, — похвалил меня Бредин и одобрительно похлопал по плечу.
Я снова обратилась к охраннику:
— Il nostro amico è un cittadino del Giappone. Se soffre, sarà uno scandalo internazionale! (Наш друг — гражданин Японии. Если он пострадает, это будет международный скандал!) — мое терпение было уже на грани.
Несколько секунд мужчина молчал, возможно, он решил посоветоваться с кем-то или подкинуть монетку. Я повернулась к Рине, та, вцепившись в кованые прутья, всматривалась вдаль. А потом мы услышали:
— Vieni dentro! (Заходите!)
Смотритель открыл ворота и провёл нас в административное здание, где мы записались в книге посетителей и получили фонари от охранников. Один из мужчин собирался идти с нами, а другой предложил вызвать группу спасателей или бригаду медиков. Мы не стали ни от чего отказываться, и спустя несколько минут снова оказались снаружи.
Возбуждение, вызванное нашим разговором в такси и тем, что я пережила за этот вечер, улеглось. Теперь меня потряхивало от резкой смены декораций. Совсем недавно я напивалась в комнате Бредина и вот теперь шла среди могил и склепов. Темнота вокруг казалась бездонной, а тишина — пугающей, даже воздух здесь чувствовался иным — более плотным и холодным, наполненным запахом сырой земли, которая ещё не просохла после вчерашнего дождя. Рина уверенным шагом шла чуть впереди нас за смотрителем кладбища. Она предложила проверить пантеон, где они с Хигаши были за несколько минут до того, как потеряли друг друга из виду. Я же могла только позавидовать ее смелости и стойкости. Бредин взял меня за руку, стоило нам только покинуть территорию административного здания. И лишь тепло его ладони убеждало меня в том, что все происходящее — не результат моей скоропостижной белой горячки.
— Ну что им стоило провести тут освещение? — тихо проворчала я, вглядываясь в темноту, которая в контрасте со светом наших фонарей казалась черной и тягучей. — Это кладбище, Юля. Кому здесь нужен свет?
Я снова споткнулась. Ноги совсем меня не слушались, отказываясь ступать наугад.
— Нам, к примеру.
— Знаешь, даже лучше, что здесь так темно, — парень перевел луч света нам под ноги.
— Почему?
— В темноте не видно теней, — пояснил он зловещим тоном.
— Блин, ты специально?! Мне и так жутко! — Я перешла на хриплый шепот.
— Если тебе станет легче, меня самого колбасит, — Бредин крепче сжал мою ладонь. — Какая-то необъяснимая тревога, будто кто-то смотрит на нас.
— Вот умеешь ты успокоить! Что это?!
Я направила свет на высокие конусообразные столбы, вершины которых были отчетливо видны на фоне ночного неба. Темнота подчеркивала очертания каменных саркофагов, надгробий и склепов, на которых значились итальянские фамилии, целые династии, увековеченные в камне. Если бы не они, это место вполне сошло бы за парк отдыха. На нашем пути то и дело попадались скамейки и клумбы. А то, что мое воспалённое воображение в свете фонаря издали приняло за инсталляцию современного искусства, оказалось обычной железной стойкой с садовым инвентарём.