Андреевский флаг (СИ)

После парочки показательных процессов — как ни странно, но мухлевали армянские торговцы в Кафе, а не генуэзцы или евреи — дела пошли честно, «продукция» мастерских Скорнякова-Писарева была нарасхват во всех городах и весях, и цены на нее отнюдь не «кусались». А вот кустарное изготовление именовалось очень нехорошим словом, со столь же суровым наказанием — понятно «за что» и «почему»!
— Петр Алексеевич, школы это хорошо, но может быть, мы еще что-то вроде университета откроем? К государевой службе людей готовить нужно, одной обычной школы недостаточно. Тебе ведь нужна новая «Славяно-греко-латинская академия», с разными факультетами, включая богословский. И в школах детей учить нужно, грамотность и образование подданных государство развивает. А для школ учителя нужны, а для того гимназии нормальные, а не та, что в Кафе. Ведь недаром сказано, Петр Алексеевич — «науки юношей питают, отраду старым подают»!
— Да ты пиит, мастер, — усмехнулся император. — Только учти — ученых людей у нас раз-два и обчелся. Как тут школы повсеместно открывать? Где взять то учителей прикажешь?
— Среди греков их много, тех же священников — они грамотные, ведь Евангелие и духовные книги читать надобно. Семинария в трапезунде есть, только там еще русский язык для обучения ввести надобно. А так набрать образованных греков, и годичные курсы переподготовки устроить, с обязательным изучением нашего языка — методом «глубоко погружения» среди русских людей — поневоле выучат.
— Хм, убедил, — Петр взял подсунутый ему новый комплект бумаг, и тут же принялся его читать, долго и внимательно, рассматривая схемы и таблицы, которые Павел всегда вводил для наглядности. Серьезно изучал, тут же ставя пометки ручкой с золотым пером, которую пришлось изготовить в «парадном наборе» к свадьбе. Царь теперь постоянно носил ее с собою, и повелел открыть мастерскую для их изготовления. И Минаев в который раз с добрым словом вспомнил советскую школу, где учился писать пером и всегда носил с собою заполненную чернилами ручку, когда все кругом давно перешли на шариковые. Просто ее подарил ему отец на выпускные экзамены, и она являлась редкостным раритетом.
— Ты учти, мастер, я ведь не шучу, — Петр посмотрел на него тяжелым взглядом. — Ты окольничий, я тебя скоро боярской шапкой пожалую, хотя князем не могу сделать — они Рюриковичи, но архонтом тебе быть! А потому не дело тебе с бл…ми али невольницами крутить, и вдовы невместны! А посему выберешь барышню — молодая тебе сил придаст и деток добрых родит. А выбор легок будет — учить зимой супругу мою будешь, и всю ее свиту бабскую и девичью — предметы для занятий сам выберешь. И присмотришь себе «половинку» по сердцу…
— А ежели я ей, старик седой, не по сердцу придусь?!
— Глупости говоришь, пустое. Ты мой мастер, это все знают! И для любого архонта с тобой породнится — высшая честь будет!
  
Глава 40
 
От печи шло тепло, и великий князь Московский Иван Васильевич, подсел к ней поближе, напряженно размышляя. Ему только исполнился двадцать третий год, и вот уже скоро буде ровно годовщина его правления после смерти отца, который правил долго, ослепленный коварством Шемяки. А он сам рано стал ему помощником, взвалив на свои слабые тогда плечи множество обязанностей. А потому отец недаром повелел именовать его «великим князем», и они оба стали «государями» Руси, единственной, что осталась, «кондовой». Ибо остальные русские земли, что носили наименования княжеские, достались соседнему Великому княжеству Литовскому, с которым приходилось считаться, ибо зело сильно было, и сторонников имело крепких, что Москве могли немало крови попортить.
Повезло ему самому в том, что в Твери и в Рязани великие князья тоже умирали — так что на «столе» Тверском княжичу Михаилу Борисовичу сейчас всего девять лет. Но он родственник — его старшая сестра Мария вот уже шесть лет как супруга, и родила наследника Ивана Ивановича, коему уже пятый год скоро исполнится, к великому огорчению четырех братьев, что втайне надеялись, что он будет либо бездетными, или без наследника. Теперь надежды потеряли, благо жена опять непраздной ходит.
 
Братьям своим он уделы выделил по завещанию отца, не стал родительскую волю порухе предавать. Юрий получил Дмитров, Можайск и Серпухов; Андрей Большой получил Углич и Звенигород, Борис стал князем Волоцким и Рузским, Андрей Меньшой, которому десять лет всего, отъедет в Вологду. А Москва братьям принадлежит на две трети по «духовной грамоте», а ему лишь на одну треть.
— Ничего, время покажет, — пробормотал Иван Васильевич, сжав губы. Не для того прадед, дед и отец всех удельных князей под властью Москвы собирали, чтобы потом внутри уделы устраивать. Ведь от брата деда, князя Юрия Дмитриевича заваруха вся пошла, а потом от его сыновей, дядей самого Ивана Васильевича, Васьки Косого и Митьки Шемяки столько бед претерпели — хуже литвинов и татар были усопшие «родичи» — он их до сих пор яростно ненавидел всей душою. Москва должна собрать все земли под себя, и «государь» их должен править один, а удельных князей быть не может. Все должны быть под полной его волей, стать «подручными» князьями, а он их за службу верную к себе приблизит, в боярскую думу введет и шапкой пожалует. Может и селений дополнительно пожаловать, чтобы меньше на него ворчали и ревностней служили.
Понятно, что Рюриковичам такое не по нутру, и все волками на него смотрят, но раз «хвост» поджали, то опале придавать не станет. Так ведь и не полностью уделы забираются, а в обмен городки и сельца отдаются, но только в других бывших княжествах. И то правильно — на своей бывшей землице они себя «хозяевами» чувствовали, могли опору обрести и восстание поднять против Москвы, усобицу развязать. А так дед его, и родитель правильно делали — с корнями вырывали, и на новую землицу «сажали», где у бывших князей, ставших боярами, ни опоры, ни влияния. «Кормление» с землицы получают, да и ладно, а не захотят служить верно, али вообще «отъехать» на службу другому правителю, так все вотчины тут же на Москву немедленно «отпишут», и ими можно будет уже слуг верных наделить.
— Если братцы мои родные начнут крамолу мне чинить, я с ними круто поступлю, — глухо произнес молодой правитель, и нахмурился. Самодержавие московского князя многим не нравилось, но сделать ничего не могли. Ярославское княжество захирело, и он его к своим рукам скоро приберет. И на Твери у него положение весомое — если малолетний князь умрет, то его сын Иван Иванович на великокняжеский тверской стол взойти сможет, ведь мать его сестра старшая. Другие тверские князья возмутятся, конечно, особенно Микулинского удела, но так на них московские полки имеются. Ударить так можно сильно, что враз поумнеют.
С Рязанью вопрос уже решен — в ней правят московские наместники, а князю Василию Ивановичу, что давно в Москве живет и гостем почетным на воспитании, и «аманатом», шестнадцатый год пошел. Понятно, что отпускать придется, но уже не просто так — женат будет на младшей сестре Анне Васильевне, которую слушаться станет и московской стороны держаться. Ярые его противники князья Пронские удела своего уже лишились — одни подручными стали, другие в Литву «отъехали», на службу королю Казимиру. Там самый ярый противник находится, князь Юрий Федорович, что женился на княжне Соломерецкой, и та ему сына недавно родила — тоже будущий враг Москвы расти будет.
А вот другой князь, Дмитрий Андреевич, по прозвищу отцовскому «Сухорук» тоже Казимиру королю служит, хотя «Нелюбы» у московского «стола» боярами обретаются и вотчины получили. И оный «Сухорук», по слухам, подался из Литвы на службу новому императору ромеев Петру Алексию. А вот тот роду непонятного, «романовского корня», якобы от Палеологов ведомого. И женился на дочери Трапезундского императора Давида, который сам от власти отрекся. И дети его тоже сделали, под руку базивлевса нового перешли без понукания. И земли понтийское приданным отдали за царевной Анной, и тем Понт с «Заморьем» в державу единую соединили, и князья Феодоро императору Петру покорились, и города генуэзские, и хан Крымского улуса тоже «подручным» стал.