Андреевский флаг (СИ)
Нельзя не сказать, что базивлевс не старался сохранить за собой корону, а вместе с ней и саму жизнь. Собственных сил было мало, и Константин обратился за помощью к европейским странам, прекрасно понимая, что платить за нее нечем, кроме одного — признать власть папы и войти с католическим миром в унию, то есть сделать то, против чего православная церковь и население боролось. Вот только принятие унии не решило старых проблем, но добавило новые, не менее серьезные.
Большая часть «ортодоксов» восприняло унию как предательство, прекрасно помня, что их в Риме постоянно именовали «схизматиками». И отказалось защищать императора и знать, которых откровенно ненавидело. А как иначе — для защиты города и на наем воинов требовались деньги, огромные ресурсы, взять их было негде, кроме как выдавить последние «соки» из населения. Народ же прекрасно видел, что завоеватели-османы гораздо меньше требуют налогов чем «свои защитники», и при власти султана на покоренных землях живется гораздо сытнее.
А тут уния с католиками — многие отшатнулись от императора, поддержки последнему не было от его же собственных подданных. И когда турки подступили к стенам огромного города с двухсоттысячным населением, на его оборону вышло только четыре тысячи людей, сторонников последнего Палеолога. Да еще две тысячи наемников, в основном генуэзцев и венецианцев. Торговые «республики» имели колонии в Крыму, приносящие огромные доходы. А потому правители прекрасно понимали, что стоит туркам захватить Константинополь, как они перекроют пролив Босфор. И торговля пресечется, и денежный ручеек, что пополняет богатства нобилей Генуи и Венеции окончательно пересохнет.
Но только что они могли сделать по большому счету, ведь на их морскую силу из пары сотен галер, турки выставили не меньший флот и многократно превосходящую, армию. Так что Константинополь был взят штурмом, гарнизон истреблен, а срубленную голову императора водрузили на копье, на радость правоверным…
Трапезундская империя противостоять туркам тоже не могла — ведь если болезнь одинаковая, и ее не лечат, то один человек может умереть позднее только потому, что его организм чуть сильнее. Так и государства — империя ромеев пала, Константинополь стал турецким, а вот Трапезунд еще оставался под властью императора Давида. И причина тому не могучая армия или флот, каковые были откровенно немощными, и отнюдь не сильные единоверные союзники — грузинские князья с феодоритами, и крымские генуэзцы были слабыми, их войска даже сравнивать с султанскими полчищами никому не приходило в голову. Были и другие союзники — владыка Синопа и туркменский хан Узун-Хасан — за последнего отдали в жены племянницу императора Феодору, славившуюся своей красотой. Но первый покорился Мехмеду, преклонив колени, а второй потерпел поражение в короткой войне и предал тестя — в политике родственные связи в таких случаях не играют роли.
Трапезундскую империю защищали восточно-понтийские горы, высокие и заросшие лесами, труднопроходимые в любое время годы. А вот западную и центральную часть тысячеверстного хребта базилевсы династии «Великих» Комнинов потеряли — там издавна селились тюрки. И как только их стало намного больше, чем греков, то бейлики Джандариды и Таджеддиногуллары превратились в магометанские, а их властители взяли бразды правления в свои руки.
Православные массами побежали в северо-восточную часть Анатолии, переходя через горные перевалы, или на кораблях пребывая в Трапезунд, где находили приют. Поток переселения усилился с падением Константинополя — под властью императора Давида было сейчас больше полумиллиона подданных, половину из которых составляли греки, четверть лазы, пылкие грузины. Оставшуюся часть представляли армяне в горной части, жители Халдеи, и немного тюрков, что пасли свой скот на высокогорных пастбищах, которых хватало. Как и прекрасных плодородных долин — здесь хребты вытянулись в три линии, и долины между ними достигали порой ширины в десятки верст, что привлекало приходящих сюда мусульман. И к нынешнему дню два хребта с землями долин были заняты тюрками, что готовились признать власть султана — границы империи защищал лишь последний рубеж обороны, ширина которого до прибрежной полосы всего тридцать-сорок верст. А само побережье узкое от нескольких сотен шагов на западе, где скалы перерезают дороги, отвесными стенами входя в воды Понта Эвксинского, «негостеприимного моря», которое потом именовали Русским, а сейчас Черным. А ровная полоса побережья узкая, в самом широком месте не больше десяти верст, но обычно в несколько раз меньше. И это все, что является оплотом последней империи ромеев.
И на этой территории живут сотни тысяч людей, что пытались найти себе тут спасение, которого нет. Нужно увеличивать войско и флот, потрепанные в войне с турками, и особенно с этими проклятыми генуэзцами. Католики хотели владычествовать сами на Черном море, и теперь сами до дрожи боятся прихода турок — потому и нападения прекратили, сообразили «схизматики», что после падения Трапезунда султан примется за них самих, благо собирает в Синопе огромную армию и флот.
— Что это за корабль? И какую весть мне принесли?
Император Давид стоял на площадке башни, что он делал каждое утро — любил смотреть на озаренное светилом море. Но сейчас пристально всматривался на белые паруса, что показались на севере.
— Радость или горе?! Скорее, второе — султан собрал армию и флот, а союзники меня предали, и покорились Мехмеду, ведь он их единоверец, а мы все гяуры, «неверные»! Сколько еще жить — месяц, два, три?
Задав вопрос самому себе, Давид не стал на него отвечать, для него все происходящее было более, чем понятно. Только взмахнул рукой, и по каменным ступеням стал спускаться вниз…
Такими предстают на пути Понтийские горы.
Глава 23
— Как видишь, Григорий Дмитриевич, железной руды здесь много, очень много. Это старые выработки, а вон там можно железо из карьера вынимать, когда добывать начнем. А вот пирит, — Павел наклонился и поднял кусочек минерала, — это для ружей, хорошо искру из него выбивает на полки. Тут целую армию пару веков снабжать можно. Понимаю, что дело трудное, но железо есть основа благополучия любого государства. Много железа — это плуги, грабли, косы, лопаты и иной инвентарь для крестьян. А также станки, молотки, топоры и прочий инструмент. Это оружие для армии — пушки, фузеи, пистоли, сабли, панцири.
Павел остановился и посмотрел на Строгонова — тот задумчиво оглядывал степную землю, под которой скрывалось одно из крупнейших месторождений железной руды. И легкое для разработки открытым способом по нынешним временам. С «именитым гостем», то есть купцом из разряда тех, кого порой «государевыми мужами» именуют, его свел сам царь, найдя для того очень важное дело.
Сорокапятилетний купец оставил в будущем времени молодую жену с первенцем и сильно горевал, впал в запой, из которого Петр Алексеевич вывел простым и действенным способом — приставив солдата, чтобы постоянно следил, чтобы никто чарку не подносил.
— Тут можно выплавлять ежегодно очень много железа, по тысяче пудов в день, если особые домны специально поставим — как их сделать я знаю. Людишек тебе дадут вольных и полон также — к невольникам на первый месяц солдат приставят, потом стражу снимут.
— Разбегутся ведь во все стороны, Павел Минаевич, и не углядим, — усмехнулся Строгонов. Представитель еще только появившийся у поморов династии, что спустя сто лет наймет атамана Ермака и отправит его с отрядом казаков за Уральские горы, ему понравился тем, что обладал хваткой и верным взглядом на вещи. В Керченский поход его позвал сам царь — купец ослушаться не мог и с десятком верных людей и подарками прибыл в Азов, потом отплыл в Таганрог, где и попал в «колдовской туман».
— Не разбегутся — те, кто хорошо работать будет, через год получат «вольную» и станут работать по найму, «стол» и одежда от казны. Кто от такого счастья в бега подастся?!
— Многие о таком и помыслить не могут, — очень серьезно произнес Строганов. — На моих солеварнях людишки от рассвета до заката страду свою вели. А тут летом десять часов, зимой восемь работать, воскресный день для посещения службы. В праздниках лежать можно на боку, как издревле повелось, все остальное время работать должны. А им домишки разрешили поставить, да еще одежу дают — слишком милосердным стал государь!