Андреевский флаг (СИ)
— Веди, государь, на султана, — неожиданно произнес Голицын с побледневшим лицом. — Добудем славу в веках, или погибнем…
— Сложить головы не долго, побеждать надобно, — а вот дядька заговорил рассудительно, негромко, подбирая каждое слово. — На Москву идти зряшное дело, только беды принесем, и сами горем заедать это горькое варево станем. Раз ты миропомазанный царь, государь Петр Алексеевич, то царство свое и в этом времени ты на острую сабельку взять можешь. Стоит тебе только объединить всех, кто с османами сражаться захочет, так власть свою над здешними землями христианскими обретешь. И первым дело генуэзцев прижать можно — люди они в этих краях чужие, да и немного их, нас куда больше. И корабли русские, государь, намного лучше их галер. Поклонятся они тебе, как есть выи согнут. Пусть не холопями станут, но вассалами — деваться ведь им некуда, путь на родину турками закрыт. И деньги тебе на войну с османами выделят — у них есть злато-серебро.
— Кроме генуэзцев власть твою признают князья Феодоро — им тоже деваться некуда. Головины наши как раз из тех краев корни имеют, им и договариваться, — вмешался Щербатый, старый недоброжелатель, предки его не раз местничали с Ховринами. Да и обидно старцу — он лишь окольничий, а Федор Алексеевич боярской шапкой пожалован. Все дружно посмотрели на главу Посольского Приказа, а тот негромко произнес:
— Кроме Феодоро, есть еще Трапезундская империя — без нашей помощи она погибнет скоро. Но спасая ее, государь, они царский титул за тобой признают сразу, и, возможно, вассалом твоим цесарь Давид станет — в жены дочь свою отдаст. Деваться ему некуда, он за кого угодно ухватится, лишь бы спасение обрести себе и своей семье!
— Есть еще грузинские князья — они ведь тоже помощь оказать могут. Но лишь после того, как османский флот потерпит поражение. А так побояться, хотя от турок их земли горами прикрыты, — сказал постельничий, и на Гаврилу Ивановича посмотрели все — тот обычно не торопился свои мысли высказывать, а тут видимо проняло.
— Керчь брать надобно у генуэзцев, они уступят городишко. А напротив Тамарха, наша русская древняя Тмутаракань, княжество славное. И на обоих берегах в былые времена Боспорское царство стояло, так что законные права твои на царский венец, государь Петр Алексеевич, все православные владыки сразу признают. Им ведь всем твоя помощь ой как нужна. А в Керчи и Тьмутаракани держаться можно долго — пушки и порох у нас есть, корабли тоже. А бастионы земляные наскоро возведем, вот и стены будут, вроде как дом родной. И для нашей эскадры удобная гавань, из которой по Черному морю можно в любую сторону плавать,
Головкин замолчал, но на царя смотрел смело. А вот Петр Алексеевич надолго задумался — бояре молча ждали его решения. Никто не одобрил поход на Москву, хотя все понимали, что вскоре могут оказаться между молотом и наковальней, османами и татарами.
— Словно сговорились вы тут у меня, бояре, никто в отчины свои возвращаться не захотел, и правильно решили, — мотнул головой молодой царь. Неожиданно усмехнулся, и пристукнул ладонью по столешнице. И в полной тишине — бояре даже дышать перестали, заговорил уже повелительно, роняя слова как тяжелые камни:
— Раз в поход на Керчь мы все раньше собрались, то быть по сему! А там посмотрим, что нам дальше делать!
Князь Яков Федорович Долгоруков — царь Петр часто называл его "дядей". Отличался редкостной по тем временам неподкупностью.
Глава 12
— Мил человек, ты меня не бойся и в опаске не держись — дозволь в шатер твой забраться и разговор держать?
От зычного голоса, принадлежащему немолодому мужчине, в серьезных таких годах, но еще достаточно крепкого, Павел проснулся, ощущение после короткого сна было такое, словно в болото попал, или в зыбучий песок, что его утягивал вниз. За ружье или пистолет хвататься не стал — глупое это занятие. Ведь если бы его хотели убить, то убили — подкрались так тихо, что ничего не услышал. Потому столь же негромко ответил:
— Заходи, гостем будешь. Только не обессудь, что я тебя не могу снаружи встретить…
— Да знаю я, что ноги у тебя нет, а культя болит сильно. Весь вечер за тобой смотрели, да и ночью во сне ты стонал громко. То молитвы читал, то ругался словами незнаемыми, но понятными.
Полог отдернулся в тот момент, когда Павел включил фонарь. В лодку удивительно ловко проник седоусый мужчина с суровым лицом, покрытым морщинами и шрамами — плавные движения говорили о том, что перед ним опытный воин, экономящий во всем силы. Руку он держал на отдалении от рукояти сабли, ладони повернул тыльной стороной, демонстрируя даже жестами миролюбие. И голос был участливый:
— Кто же это тебя так подранил, братка?
— Разрывной пулей попали, сучьи твари, — сварливо отозвался Павел, поглаживая обрубок через шерстяной плед. — Разболелся к погоде, видимо, тепло скоро наступит.
— Это так — у меня тоже кости ноют, то слякоть предвещают, то жару — осенью и весной вообще не унимаются. От татарской стрелы ребро за сорок лет так и не зажило — тоже ноет все время.
— Давай водки выпьем, — Павел не предлагал, он констатировал факт — какой же казак, а в том, что перед ним атаман или есаул он уже не сомневался, от водки откажется, если волен отдохнуть. И проверку делал тоже — в походе казаки не пили, могли и жизни лишится — прецедентов было много. А потому на войне дисциплина жесткая, ибо от загула одного могли погибнуть многие. А потому с корнем вырывать нужно «сорняки»!
— Отчего не выпить, раз на Дон-батюшку вернулись, — пожал плечами старик. А вот взгляд у него был цепкий, когда окинул им бутылку водки с красноречивым название — «Царская» и портретом Петра Великого. Хмыкнул только, взял жестяную кружку и с немой обидой в глазах посмотрел на Павла — тот плеснул туда на палец, себе налил столько же.
— Дюже крепкая, атаман, не «хлебное вино», гораздо крепче. Ты лучше испробуй малость, так лучше, — произнес Павел, и жахнул водку залпом, ведь полсотни граммов одним глотком можно. Закурил сразу две сигареты, протягивая одну «гостю», по желтым подушечкам пальцев видел, что тот люльку часто набивает. Тот водку выпил тоже глотком, закрутил головой, шумно выдохнул. И затянулся сигаретой без опаски — действительно, за ним наблюдал и видел, как тот курит. Ну и ловок старик, смотрел, да так, что Павел не то что не заметил, не почувствовал чужого взгляда. «Чуйка» на него не сработала, а это удивительно — Павел всегда полагался на интуицию.
— Ты ведь казацкого роду-племени?!
Вопроса не слышалось, а лишь утверждение, на которое Павел кивнул. И после затяжки, пыхнув дымком, пояснил:
— Из донских казаков, зовут Павлом Минаевым, мой пращур атаман Фрол Минаев с самим царем Петром в походы ходил, Азов саблей добывал. Поди, знаешь такого?!
— А как мне его не знать-то, если я оный Фрол Минаев и есть, — усмехнулся старик, и загасил сигарету в консервной банке. — Дюже у тебя табачок слабоват, Павло, не пробирает. Я лучше свою люльку закурю, у меня с донником тютюн, у запорожцев брал. Василий, люльку дай!
— Охренеть, — теперь Павел понял, почему «чуйка» не предупредила — перед ним не враг был, а предок, к тому же на него поглядывал как на друга, не на врага — а такой взгляд совсем иной. Сейчас он настолько был ошеломлен ответом, что машинально потребовал:
— Побожись!
— Вот тебе крест, Павло, седая твоя голова, — атаман перекрестился, усмехнулся и произнес, кивнув в сторону берега. — Там мои сыны, братинич, и внуки, тоже твои родичи. Пятно у тебя на шее, я еще вечером его узрел — такое же, как у меня и у них.
— Да уж, а еще говорили, что генетика проклятая выдумка империалистов, — пробормотал Павел и протянул свое казачье удостоверение Минаеву, развернув «корочки».
— На парсуне ты моложе чуток, и не такой сивый, — атаман внимательно посмотрел на фотографию, мотнул головой:
— Ты еще до сей поры есаулом в походы ходишь?! С одной то ноженькой, на костыли опираясь?! Вот только буквицы в книжечке, не обессудь, не по-нашему написаны, оттиски — видал таковые у ляхов в книгах, из свинца буквицы те отливали, и в слова на досках набирали, и на бумагу оттиск переносили. Горжусь тобой, братка!