Место, где земля закругляется 2 (СИ)

Сквозь какофонию шума прорывались отдельные слова. Но и их было достаточно.
«…отключить… не имеете права… имею… документ… подпись… партнёры… ближайший родственник… бесполезно… активность мозга… изопотенциальная… крайне редко… летальный исход… не имеете права… документ…»
Острое ощущение беды накатило, как последняя, самая большая, волна. Вместе с ней нахлынуло чужое сознание, неудержимое в панической ярости сознание итиола. Игорь не стал ему на этот раз мешать. Он ухватился за тугую струну, звенящую от напряжения, что связывала их воедино, и дёрнул со всей силы. В голове что-то взорвалось, огненным шаром распустился фейерверк в многострадальном черепе.
На одно мгновение их сознания слились воедино. Потом Игоря отбросило, как мяч крепким ударом биты. Теперь уже его швырнуло вверх, словно йо-йо, и он внезапно увидел себя со стороны. Он парил, никем невидимый и невесомый, под потолком больничной палаты.
Кровать, больше похожая то ли на кресло богатого стоматолога, то ли на ложе космонавта из фильма сумасшедшего режиссёра; неподвижное тело на ней, от которого отходят какие-то проводки и шланги; люди возле ложа — сверху видны их затылки, но Игорь ясно различил блестящие, собранные в пышный хвост локоны Марины. Там был ещё кто-то, кого он почти успел узнать.
Но в следующее мгновение его рванула тугая струна. Пространство размазалось, слилось в одно цветное пятно. Игоря швырнуло с невероятной силой, и всё исчезло в черноте безвременья.
***
Он открыл глаза.
Чернота уже не была абсолютной. В ней сновали тени, что-то двигалось и дышало. Он слышал шумное, глубокое дыхание сильного, свирепого существа. Что-то укололо его в бедро, и он машинально почесался.
Игорь вздрогнул и подскочил на месте. В ушах тяжким эхом гудел барабан сильно бьющегося сердца, а он ощупывал себя руками, глубоко дыша открытым ртом. Он жив! Он дышит, может двигаться! Он жив…
Постепенно грохот сердца в ушах утих. Игорь провёл ладонями по лицу и услышал звяканье металла. Там, где он находился, по-прежнему было довольно темно, но ничто не мешало ему нащупать холодный металл на руках и ногах.
Тяжёлые, грубо сработанные, шириной в половину ладони металлические кольца охватывали запястья и щиколотки. От ручных и ножных колец отходила прочная цепь. Она спадала на пол и змеилась куда-то в совсем уж непроглядный мрак.
Игорь, перебирая звенья, добрался до конца цепи. Она заканчивалась металлическим же кольцом, прочно вделанным в камень. Игорь подёргал цепь — крепление даже не дрогнуло.
Он ощупал стену, из которой торчало кольцо. Холодный, ровный камень, без трещинки и выбоинки. Как будто этот каменный мешок — а Игорь не сомневался, что это тюремная камера — создали сразу, вынули одним движением огромной ложки из толщи скалы, словно шарик мороженого. А потом такими же огромными ладонями, под стать ложке, охлопали, примяли со всех сторон, сформировав похожую на гроб камеру.
Вместе с холодом камня пришло ощущение вони. Она была здесь с самого начала, и сейчас навалилась в полной мере: вонь давно (а может, и никогда) не чищеного помещения, немытого тела и отхожего места в углу.
Игорь попробовал подняться на ноги. Тело, здоровенное, сильное тело итиола, от которого он успел отвыкнуть, пошатнулось. Но память быстро возвращалась, и ему удалось не упасть. Он качнулся, сделал неуверенный шаг, потом ещё.
Камера быстро закончилась. Он выбрался из тёмного угла, где едко воняло из дыры в полу, и ступил в слабо освещённый участок у стены.
Пальцы нащупали решётку, за которой в темноте едва было видно пустое пространство коридора. Неяркий дрожащий свет, который слабо освещал его, судя по всему, шёл от укреплённого на стене под самым сводом факела в дальнем конце коридора.
Решётка была сделана из толстых прутьев, которые шли так часто, что между ними с трудом можно было просунуть ногу. Должно быть, камера, в которую посадили итиола, предназначалась для существ исключительной опасности и злобы.
Напротив, и дальше по правую и левую руку угадывались такие же камеры. В чернильной темноте каменных мешков не видно было никакого шевеления. Должно быть, итиол единственный обитатель в этой темнице.
 
Но он ведь помнил… помнил, как двигались тени, как кто-то кричал и просто говорил с его двойником. Или это было давно? Кто знает, с какой разницей течёт здесь время.
А может быть, вся суета закончилась, когда итиола запихнули в клетку, и теперь никто к нему не придёт? И он оставлен здесь умирать в вонючем углу без воды и без пищи, в холодной темноте.
— Эй! — Игорь вцепился в прутья решётки и закричал в полутьму коридора: — Эй, кто-нибудь!
Никто не отозвался. Голос единственного узника гулко прокатился меж каменных стен и затих в темноте.
— Эй! Есть здесь кто живой?!
Никого. Игорь прижался лбом к холодной решётке. Сколько он здесь уже сидит? Возможно, он ещё пожалеет, что потянул к себе ту, невидимую струну, обменялся с итиолом и очутился здесь. Смерть на больничной койке, тихая, щадящая смерть всё же легче, чем эта — в вонючем каменном мешке, от голода и жажды. В одиночестве и тоске. В этом момент даже лицо жены показалось ему привлекательным.
Он подумал, что, должно быть, для итиола зрелище больничной палаты и собравшихся вокруг койки людей стало изрядным шоком. Хорошо, что ненадолго. Бедный идиот…
— Кто-нибудь! — крикнул он снова охрипшим голосом. — Дайте пожрать, мать вашу! Эй, вы…
Ещё какое-то время он изощрялся в эпитетах, надрывая горло в попытках как можно крепче уязвить невидимых тюремщиков. Но никто не услышал и не оценил многоэтажные выражения, хотя среди них даже случились шедевральные по силе эмоций импровизации.
Наконец ему это надоело. Он несколько раз со всех сил ударил по решётке — просто чтобы выпустить пар. Крепкие прутья, как и положено, даже не дрогнули.
Игорь тяжело осел на пол возле решётки, уткнувшись лбом в колени. Почему-то вдруг вспомнил, что в одной книжке герой выбрался из каменного мешка с помощью картинки на стене. Которую он нарисовал углём при свете горящей соломы, прежде служившей ему постелью. А потом просто взял, и прошёл сквозь стену.
Сцена побега была одной из самых любимых в книжке. Да и книга была зачитана до того, что из неё вываливались листки, а на потёртой обложке с трудом угадывалось, что там нарисовано.
Горько усмехнувшись, Игорь подумал, что у героя имелось большое преимущество: любимый дедушка — старикан с мерзким характером, но изрядным запасом магических сил. Который и подсказал внучку способ побега.
А здесь даже поджечь нечего, судя по всему. Да и сам он не принц со шпагой и колодой карт. Даже дедушки у него нет…
— Чего орёшь, ящер твою еть!
Хриплый голос над ухом заставил Игоря подскочить.
Над ним, по ту сторону решётки, стоял здоровенный детина с факелом.
Вид у детины был самый зверский. Узник на секунду даже усомнился, по то ли сторону замка он находится. Наверное, тюремщиков (а что это тюремщик, было очевидно), подбирали под стать заключённым, которых они сторожили. Или они набирались из раскаявшихся узников, пожелавших сменить сидение взаперти на работу с людьми, бывшими сотоварищами.
Этот был ростом под два метра, с широкими покатыми плечами, бычьей шеей и округлой головой, о которую впору разбивать кирпичи. На поясе у него болталась увесистая дубинка. У дубинки был вид, как будто ей давно и неоднократно пользовались.
— Чего орёшь? — повторил тюремщик, поднося факел поближе к решётке.
От неожиданности Игорь не сразу нашёл, что ответить. Детина окинул его взглядом с головы до ног и буркнул:
— Жратва кончилась. Воду тебе давали. Понял? Ням-ням всё.
Для наглядности он даже разинул рот и повращал там пальцем.
— Перед казнью тебя накормят. Тогда и нажрёшься.
Тюремщик усмехнулся, сплюнул под ноги, развернулся и пошёл прочь, тяжело топая ножищами по каменному полу. Игорь наконец опомнился.
— Стоять! — гаркнул он. Мысль, что он останется сейчас здесь один, в темноте и вонище, показалась невыносимой. — А ну стой! Куда пошёл!