Полимат. История универсальных людей от Леонардо да Винчи до Сьюзен Сонтаг
Фейхо можно назвать литератором-интеллектуалом в монашеском облачении, который писал для широкой публики, критиковал «знатоков» и использовал разговорный стиль в духе Монтеня (которым он восхищался), оживляя тексты эпиграммами и яркими метафорами. Он был англофилом, эмпириком и почитателем Фрэнсиса Бэкона, причем превозносил этого «великого утонченного гения» за то, что тот устранил препятствия на пути изучения естественных наук (la ciencia de las cosas naturales). Фейхо не внес оригинального вклада в науку, да и не претендовал на это. Его цель заключалась, как того и требовала эпоха Просвещения, в борьбе с невежеством, предрассудками и тем, что он сам называл «распространенными ошибками». Именно с этой целью он писал о теологии, философии, филологии, истории, медицине, естественной истории, алхимии, астрологии, математике, географии, праве, политической экономии, сельском хозяйстве, литературе и гидрологии, охватывая спектр тем от землетрясений и окаменелостей до идей средневекового полимата Раймунда Луллия [355].
В Италии в число разносторонних ученых входили Мария Гаэтана Аньези (главным образом в области естественных наук) и Джамбаттиста Вико – в основном в гуманитарной сфере. Аньези была вундеркиндом. Она получила домашнее образование в Милане (где ее отец был профессором), защитила 191 тезис по логике, механике, химии, ботанике, минералогии и другим предметам на публичном диспуте в этом городе и опубликовала эти тезисы в 1738 году. Один из ее гостей, французский ученый, описывал Марию как «ходячего полиглота» (она знала латынь, греческий, иврит, французский, испанский и немецкий языки) и сравнивал ее тезисы с теми, которые Пико делла Мирандола собирался защитить в 1486 году. Аньези написала, но не опубликовала критический комментарий к трактату одного французского математика о конических сечениях. Опубликованный труд по математическому анализу, который, по ее скромному утверждению, предназначался «юным итальянцам», словно был всего лишь популяризаторским сочинением, содержал и новые идеи. Аньези получила место профессора математики в Болонье, но отказалась от назначения, обратившись вместо преподавания к изучению теологии и занятиям благотворительностью [356].
Как мы уже видели в начале этой главы, Джамбаттиста Вико был ученым старого типа. Его главной мечтой и целью, согласно автобиографии, было объединение всей человеческой и божественной мудрости (tutto il sapere umano e divino). На практике Вико, как и Джонс, ограничивался в основном гуманитарными предметами. Он получил образование в области схоластической философии, а затем в сфере права и надеялся стать профессором юриспруденции, но был вынужден довольствоваться кафедрой риторики в Неаполитанском университете и должностью историка при дворе короля Карла III. Он знал латынь лучше, чем французский или английский языки, и чаще цитировал ученых XVII века (в том числе полиматов Бэкона, Гроция, Селдена, Пуфендорфа и Юэ), чем более поздних авторов. Его труды могут показаться несколько старомодными и даже провинциальными, по меньшей мере в некоторых случаях, но в них нашли отражение его живой ум и некоторые крайне оригинальные идеи. Вико получил посмертную известность благодаря критике идей Декарта, и можно предположить, что ему было легче стать посткартезианцем, чем некоторым из его современников, из-за того, что он получил докартезианское образование.
В своей самой важной работе – «Основания новой науки об общей природе наций», или, кратко, «Новая наука» (Scienza Nuova, 1725, дополненное издание – 1744) – Вико опирался на материалы таких дисциплин, как философия, филология, литература и право, а также на оставленные посетившими другие континенты европейцами описания экзотических народов. Подобно Монтескье, Вико считал право частью того, что мы сейчас называем культурой. Очень жаль, что эти двое ученых не ознакомились с трудами друг друга (когда Монтескье приезжал в Италию, ему рекомендовали прочитать «Новую науку», но он, похоже, не последовал этому совету).
Вико считал себя своего рода Галилеем или Ньютоном от истории, а в своей книге пытался изложить принципы новой науки. Он обосновывал существование периодически повторяющейся последовательности изменений в обычаях и характерах народов, причем описывал эти периоды как три эры – богов, героев и людей, – различающиеся типами права, языка и ментальности. Его самые глубокие и оригинальные наблюдения касались первой эры и ее «поэтического строя мышления», конкретного и метафорического, как мышление детей. В разделе, озаглавленном «Открытие подлинного Гомера», Вико представлял «Илиаду» и «Одиссею» как историю древнегреческих обычаев, драгоценное свидетельство того, что позднее будет названо «примитивным» мышлением. В поддержку своих взглядов он предложил новую интерпретацию мифов (или, как он их называл, favole – «легенд») как памятников истории «древнейших обычаев, порядков и законов» [357].
В Швеции жили двое ученых, которых сейчас помнят лишь за малую часть их многочисленных достижений. Карл Линней, причисляемый ныне к ботаникам, был мастером на все руки: он «работал в области медицины и естественной истории» и классифицировал не только растения, но и животных, минералы и болезни, а также писал о политической экономии и составил описание Лапландии, в котором география сочеталась с тем, что мы сейчас назвали бы этнографией [358]. Эмануэль Сведенборг, известный ныне благодаря своему второму призванию как духовидец и мистик (к этим сферам он обратился после жизненного кризиса 1743 года), начинал как полимат и занимался гидравликой, исследованиями в области металлургии, химии, астрономии, анатомии, физиологии и физиогномики, проектировал механизмы и написал для своего покровителя, короля Карла XII, доклад о торговле и промышленности [359].
Российский ученый Михаил Ломоносов совмещал карьеру профессора химии в Академии наук с исследованиями по математике и океанографии, а в его рукописях отразился интерес к минералогии и многим вопросам физики. Он также был литератором, сочинял стихи на родном языке, составил грамматику русского языка и написал труд по истории России. До Ломоносова в российской науке господствовали немцы, которых приглашали цари от Петра I до Екатерины Великой, чтобы страна могла догнать Западную Европу в учености. Например, полимат Петр Симон Паллас приехал в Россию по приглашению Екатерины и был назначен профессором естественной истории в Санкт-Петербургской академии. Он провел в России сорок три года, обогатив науку сведениями о российской географии, геологии, ботанике и зоологии. Он также собирал для императрицы сведения о языках всего мира. Другой полимат, Август фон Шлёцер, который прожил в России всего шесть лет, через два года после приезда представил Академии наук доклад о том, как следует писать российскую историю. Однако благодаря Ломоносову Санкт-Петербургская академия, некогда состоявшая почти из одних иностранцев, постепенно пополнялась русскими учеными, заложившими национальную научную традицию [360].
Еще один славянский полимат, Руджер Бошкович, иезуит из Дубровника, родился, как и Ломоносов, в 1711 году. Подобно Ломоносову, он был не только натурфилософом, внесшим оригинальный вклад сразу в несколько областей науки, но и поэтом (он писал на латыни). Он также занимался археологией и раскопал мозаики во Фраскати, был дипломатом, картографом (по заказу папы Бенедикта XIV составил новую карту Папского государства) и изготавливал инструменты для научных исследований. Тем не менее слава Бошковича связана в основном с его астрономическими и оптическими исследованиями, а также с замечательным трудом «Теория натуральной философии» (Theoria Philosophiae Naturalis, 1758), в котором он выдвинул гипотезу об атомах размером не более точки и использовал ее, чтобы свести всю натурфилософию, как он заявлял, к единому закону [361].