Наследница огненных льдов (СИ)

– А что вы собираетесь делать с Зорким? – всё же решила я узнать у Вистинга.
– Для начала заняться воспитанием. Он ещё совсем молодой, безалаберный. Но ничего, пройдёмся по горам, по тундре, натаскаю его на зайца, на дичь, может из него и выйдет толк.
– А потом? Когда вы вернётесь в столицу, что будет с Зорким?
– Будем жить в загородном имении. Там есть и поле, и лес и речка. Скучно ему не будет. И единение с природой для него не разорвётся.
С этими словами Вистинг разрезал последнюю верёвку и увесистая шкура медведя рухнула на снег. Прежде чем смотать её, он спросил меня:
– Так что, принцесса, пожалеешь своего пса, отдашь его мне?
А Зоркий словно понял всё, что тут о нём сказали, и принялся наворачивать круги возле Вистинга и медвежьей шкуры. Неужели Зоркий и вправду будет рад отправиться с ним на охоту? И жить в его поместье он тоже будет беззаботно?
– Я подумаю, – решила я дать обтекаемый ответ.
– А когда надумаешь, куда мне прийти?
Немного поразмыслив и взвесив все "за" и "против", я всё же сказала:
– Мы остановились в доме Рохаган и Минтукав, это недалеко отсюда.
– А, весёлые вдовушки, – понимающе кивнул он и как-то странно улыбнулся. – Всё ясно.
– Что ясно? – насторожилась я.
– Так они тебя пригласили на постой или кузена?
– Его. Но какая разница?
– Да никакой. Просто не торопись возвращаться в дом. Погуляй где-нибудь с Зорким, посмотрите окрестности.
– Зачем это? – ещё больше напряглась я.
А Вистинг окончательно смотал шкуру, поднял её на плечо и, окинув меня насмешливым взглядом, сказал:
– Ты же вроде как собралась замуж за Крога. Зачем же омрачать предстоящую семейную жизнь ненужными знаниями о его мелких грешках?
И с этими словами он снова направился к дому. А я поняла, что совершила страшную ошибку, оставив Эспина наедине с двумя одинокими женщинами.
Не помня себя, я развернулась и рванула в сторону дома вдов. И даже жалобный бас Брума за спиной не остановил меня:
– Куда?! А я?!
Вот ведь… Ладно, вернусь за ним, но позже. Сначала мне нужно спасти Эспина. Снова.
Глава 39 
Вообще-то, я думала, что забегу в дом и стану свидетельницей той же сцены, что и три дня назад в общежитии китокомбината. Но нет, стоило мне приблизиться ко двору, как я увидела негодующего Эспина. Он выносил из дома наши рюкзаки, а обе хозяйки выбежали вслед за ним и принялись умолять:
– Пожалуйста, не сердись на нас. Вдовья доля тяжела. Мы ведь не просто так просим, а от отчаяния.
– Ну, знаете ли, – недовольно буркнул Эспин, поставив мой рюкзак на снег, – это какие-то совершенно дикие суеверия.
– Ну, ладно, я старая, – взмахнула руками Рохаган, – но невестка-то моя ещё молодая. Что тебе, жалко что ли?
– Чего жалко? – не удержалась и спросила я.
Женщины моего появления будто и не ждали. Зато Эспин среагировал мгновенно – поднял мой рюкзак, протянул его мне со словами:
– Всё, пошли отсюда.
– Куда? – не поняла я.
– К мэру. Пусть определит нас на постой в нормальный дом. Да хоть в тот изолятор, лишь бы спокойно переждать ночь.
– А что случилось?
Не успел Эспин ничего ответить, как Рохаган с Минтукав, перебивая друг друга, стали вновь упрашивать его остаться.
– Ничего нам не надо, ничего просить не будем, – обещали они, – только не уходи со двора – перед соседями же стыдно. Ещё скажут, что плохие мы хозяйки, гостей не уважили. Да и пусть узнают, что ты в нашем доме ночь провёл, может, пустят слух, что снял ты с нас грех. Глядишь, и осмелится кто из сульмарских мужиков к нам в дом зайти.
– А что за грех? – снова ничего не поняла я. – И как его снимать?
Эспин упорно молчал, зато снизу за спиной раздалось торжествующее:
– Всё, прижучили балбеса.
Я обернулась и увидела Зоркого. Хозяйки тоже заметили пса, а Минтукав и вовсе воскликнула:
– Говорящая собачка вернулась!
Ой, что тут началось… Рохаган попятилась в дом и Минтукав следом за ней, умоляя, чтобы собачка их не проклинала.
Как только дверь захлопнулась, я посмотрела на загривок Зоркого, но в густой шерсти так и не смогла разглядеть Брума. Только пробежавшись пальцами по шкурке, я таки нащупала упитанное тельце и тут же легонько сгребла его в ладонь и подняла руку.
 
– Что за неуважение? – негодовал Брум. – Не смей меня так хватать!
Я посадила его на рюкзак, что стоял рядом с Эспином, и сказала:
– Вот, иди в карман к своему покровителю, пусть он тебя уважает. Хватит уже эксплуатировать Зоркого и пугать людей.
Мой пёсик услышал своё имя и тут же подбежал ко мне и начал ластиться. Как только он сел у моих ног, я принялась чесать его за ухом, в то же время поглядывая на Эспина.
– Так что случилось? – снова спросила я. – Раз уж мы остались наедине, расскажи уже.
– Я же говорю, дикие суеверия, – не глядя мне в глаза, переминался он с ноги на ногу, то и дело посматривая куда-то вдаль, словно всерьёз намеревался выполнить своё обещание и уйти со двора.
– Ну так расскажи мне, что они от тебя хотели. Какой грех просили снять?
– Грех вдовства. Видишь ли, на этом острове считают, что смерть мужа ложится на жену грязным пятном. Это как печать проклятия. Пока она есть, никто не возьмёт вдову вновь замуж.
Ах вот оно что… Конечно, двум женщинам тяжело в одиночку вести хозяйство, это я понимаю. На счёт уже немолодой Рохаган сложно сказать, а вот Минтукав могла бы надеяться на появление нового ухажёра. Но грех вдовства все эти надежды перечёркивает. До чего же жалко этих женщин.
– И как же снять этот грех? – спросила я Эспина. – Что они тебе предложили?
– Случку, – басовито хохотнул Брум.
Я аж вздрогнула. Он серьёзно? Судя по смущённому виду Эспина – да. А Брум ещё тот хам. Слово-то какое подобрал. Он что, считает людей ещё одним подвидом животных?
– То есть, – в нерешительности начала я размышлять вслух, на всякий случай понизив голос, – это проклятие передаётся половым путём?
– Я же говорю, – нахмурился Эспин, – дикие суеверия.
Разве? По-моему, в них есть какой-то смысл. Заманить в свой дом путника, затащить его на нары за занавеской, одарить жаркой ночкой, а заодно какой-то потусторонней заразой. Поутру путник навсегда покинет Сульмар и унесёт с собой из города некое проклятие. А вдова может объявить себя исцелённой и начать ждать жениха, который поселится в её доме и несколько месяцев будет отрабатывать право стать её мужем.
Хм, теперь я понимаю Рохаган: если на неё не сыщется охотников жениться, то к молодой Минтукав ещё может пожаловать жених. Рохаган могла бы его эксплуатировать всю зиму и только по весне дала бы согласие на свадьбу. А потом Минтукав уйдёт жить в дом нового мужа. А Рохаган, что же, останется одна? Или у неё уже есть на примете ухажёр, да только он боится связываться с грешной вдовой? А тут Эспин так кстати подвернулся… Кажется, в Энфосе Пилвичана уже говорила что-то про развратных вдов Медвежьего острова. Выходит, это локальное сульмарское поверье и на Соболий остров оно не распространяется.
– И что ты ответил на их предложение? – всё же решила я узнать у Эспина.
– Что расплачиваться натурой за постой не собираюсь, – не без гордости ответил он.
– А мог бы просто сказать, что я твоя невеста, и ты не посмеешь мне изменять.
– Да? Что-то я об этом не подумал.
Не подумал? Забыл, как я спасала его от распутниц с китокомбината, как кричала им, что он мой жених? Забыл, как сам называл меня невестушкой и собирался поцеловать? Да что за день-то сегодня такой скверный!?
Всё, теперь я точно обиделась на Эспина. Почти разозлилась. Не сказав ему ни слова, я вошла в дом и плотно закрыла за собой дверь. Рохаган стояла возле окна и усиленно рылась в сундуке, Минтукав выставляла с полок на стол короба с припасами. На одной из тарелок уже лежали три шишки. Вспомнили, значит, о проклятии говорящей собачки.