Наследница огненных льдов (СИ)

Люди толпятся вокруг настила, всё время о чём-то перешёптываются, но замолкают и расступаются при виде женщины в белых одеяниях. Она бледна, как и мёртвый человек на ворохе ветвей, её лицо искажено испугом и горем. Словно сомнамбула она приближается к покойнику, но останавливается, когда слышит позади:
– Мамочка, мама, не ходи, не надо! Останься с нами, не уходи к папе!
Девочка лет шести кидается к женщине и цепляется руками за её юбку, покрывало, лишь бы остановить и не отпускать от себя. Женщина замирает на месте и опускает голову. С её губ слетает вымученная улыбка, она тянет руку, чтобы обнять девочку, прижать её к себе, но не успевает провести ладонью по растрёпанной головке, как к девочке подскакивает злобная старуха и вырывает подол из её ручки.
– Нет, Джия, уйди, не мешай, – грозно рявкает старуха и отталкивает девочку в сторону толпы, где её тут же берёт за руку молодая девушка и больше не отпускает от себя.
Женщина в белом не сводит с девочки глаз. Она молчит, и этот взгляд наполнен мольбой и мукой. Она смотрит на девочку, будто больше никогда её не увидит, потом переводит взгляд на маленького мальчика, что стоит рядом со мной, потом на Аджая. И в следующий миг этот взгляд пронзает и меня.
– Мама! – раздаётся детский крик, и спустя мгновение я понимаю, что этот крик мой собственный.
– Не смей! – кричит на меня старуха, а после оборачивается к женщине, что ступила мне навстречу, и толкает её к ложу покойника. – Помни о своём долге. Ты служила своему мужу и господину в этом мире, должна послужить и в том.
– Но мои дети… – едва слышно всхлипывает она и продолжает тянуть руки ко мне.
– Твои дети не останутся на улице, – увещевала старуха. – Мы позаботимся о них, будем растить, как своих родных. А твой долг – всегда быть с мужем. Перед ликом богов ваши судьбы сплелись воедино и теперь неразрывно связаны навек. Ты должна исполнить предначертанное. Иди к своему мужу, твой долг всегда быть с ним.
Ноги женщины подкашиваются, и она падает на настил рядом с телом мужа. Она не плачет и не кричит, просто лежит рядом, и только плечи вздрагивают. К ней подходят крепкие мужчины и связывают верёвками руки и ноги, а женщина даже не думает сопротивляться, она уткнулась лицом в жёсткие ветки и что-то шепчет.
Меня дёргают за руку. Это усатый мужчина тянет за собой Аджая и заставляет его отпустить меня. А потом он протягивает ему горящий факел и помогает поднести пламя к горе веток. Огромный костёр вспыхивает в мгновение ока, а из огня доносится пронзительный женский крик, который не может заглушить треск горящего дерева. Бьющийся в конвульсиях силуэт тонет в огне до небес, что озаряет собою всё вокруг, но свет сменяется тягучей чернотой, сквозь которую я теперь вижу тёмную кухню.
Я очень сильно хочу есть и прячусь за высокими глиняными кувшинами у стены. Я жду, когда старуха и молодая девушка покинут кухню, чтобы подобраться к корзине и утащить пресную лепёшку. Но женщины не уходят, а я слышу, о чём они говорят, пока перебирают рис и режут овощи.
– Четыре рта теперь кормить, – брюзжит старуха, – Ладно Аджай и Биджу, они подрастут, будут нам ещё рабочие руки. А что с девочками делать? Лет десять, а то и двенадцать придётся их зазря кормить, чтобы потом в другие семьи отдать. А чтобы замуж их выдать, надо ещё приданое им скопить. И так у меня семь внучек, так их хотя бы отцы кормят и растят, а с Джией и Маджулой что делать? Джия хоть в няньки для Бижду сгодится, а от Маджулы толка никакого. Маленькая она совсем, бестолковая. Только ест, а по дому ничего делать ещё не может.
– Была бы одна девочка, жилось бы нам всем проще, – вторит ей девушка.
– Да, проще.
– Так что же делать? Маджулу в лес отвести?
При слове "лес" перед моими глазами начинают мелькать силуэты высоких деревьев и гибких лиан. Они шелестят в полумраке и пугают своим величием. Я не хочу идти в лес, он мне не нравится.
Огонёк в очаге гаснет и всё перед глазами погружается во тьму, пока дневной свет не озаряет огороженный двор, заставленный пустыми деревянными ящиками. Я бегаю между ними за маленьким мальчиком Биджу, а он размахивает большим пальмовым листом, радостно смеётся и начинает гоняться за мной.
 
– Маджула, – окликает меня молодая девушка и заставляет подойти к ней, чтобы протянуть мне пиалу с отваром и сказать, – пей.
Мальчик подбегает к нам и тянет ручки к пиале, но девушка ругает его:
– Это только для Маджулы, тебе нельзя.
Мальчик не понимает и начинает обиженно реветь, я же делаю один глоток и морщусь – отвар совсем невкусный, он и горький, и сладкий одновременно.
– Всё пей, – строго приказывает мне девушка и приподнимает пиалу в моих руках, чтобы влить всё её содержимое мне в горло.
А потом снова наступает темнота и ей не видно конца.
Мне холодно, мне тесно, меня качает из стороны в сторону, я хочу есть, а ещё хочу встать и подняться, но что-то мешает. Я бьюсь ногами о деревяшку, что не даёт мне разогнуться, а в следующий миг, всё идёт кувырком, и я куда-то падаю. Грохот, боль, звук перекатывающихся по дереву апельсинов. Теперь я вижу узкую полоску света над головой, но она слишком мала, чтобы озарить место, где я очутилась.
Это не лес, здесь много деревянных ящиков, в них лежат круглые плоды, а ещё здесь есть что-то длинное, мягкое и тянущееся.
Я ем сливы и персики, которые удаётся нащупать в ящиках и на полу, кутаюсь в тряпье, что размоталось по полу, но никак не могу согреться.
– Холодно, холодно… Мама, мне холодно…
Мама не слышит. В этом странном месте нет ничего кроме мрака и одиночества. Но внезапно над головой раздаётся металлический лязг, и солнечный свет обрушивается на меня словно ливень. Я прячу лицо в складки ткани, а где-то рядом раздаются недовольные мужские голоса, и я не сразу понимаю, что они говорят, будто их язык мне не знаком.
– Кто там пищит? Кошка что ли попала в трюм?
– Да какая там кошка. Смотри, подарочек нам.
– Надо было лучше всё проверять, прежде чем закрывать трюм.
– Нет, ну это уже ни в какие ворота не лезет. В прошлый раз двое рабочих здесь задумали спрятаться, а теперь они нам своих детей подкидывают.
– Не детей, а одного ребёнка.
– Надо тут всё проверить, может ещё кто за ящиками спрятался.
Свет уже не так сильно слепит меня. Я чувствую, как неведомая сила приподнимает меня, и открываю глаза. Высокий мужчина со светлыми волосами улыбается мне. Это же дядя Руди! Такой молодой. А я почему-то боюсь его и не хочу, чтобы он держал меня на руках.
– Холодно, – говорю ему. – Мне холодно.
А он ничего не понимает, только разматывает меня из тряпичного кокона и улыбается.
– Холодно, холодно, – повторяю я.
– Что она говорит? – спрашивает дядя Руди. – Кто-нибудь понимает сарпальский?
– Да повторяет она что-то, – раздаётся голос позади.
– Это я слышу. А что? Шела, шела. Что это значит?
– Понятия не имею.
– И я. Пусть тогда это будет имя. А что, Шела Крог – звучит?
– Вы что, господин Крог, хотите приютить туземную девочку?
– Сиротку. Раз одни родители от неё отказались, должны же появиться другие.
– А что на это скажет госпожа Крог?
– Думаю, обрадуется. Столько лет вместе и всё без детишек. Видимо, есть высшие силы, и они всё слышат и видят. У одних забирают, а другим дарят. А ещё они сводят вместе одиноких людей, чтобы им не было в жизни так тоскливо и грустно. Да, Шела?
Дядя Руди улыбается мне, а эта улыбка тает вместе с ним, и я снова вижу долину грязевых луж и гейзеров. Я уже не стою, а сижу на коленях, а в правую ногу что-то упирается.
Я посмотрела вниз и увидела Зоркого. Он лежал на боку и спал, но во сне перебирал лапами и смешно причмокивал, будто ему снится, что он щенок и сейчас прильнул к груди своей матери-собаки.
Матери. Ему снится мать. А то, что видела я, было…
Боясь додумать эту мысль до конца, я повернула голову и посмотрела на Эспина. Он сидел рядом, а на его лице отпечаталась такая невыразимая тоска, что сердце сжималось. Его глаза были открыты, но он не спешил смотреть на меня, только мотал головой, словно хотел вытряхнуть из памяти видения, что явились ему.