Шанс на счастье (СИ)

— Я думал, ты изменилась, — шепчет мне на ухо и отстраняется, нагло усмехаясь. — Оказывается, ты все такая же падкая к мужским ласкам.
‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Звонкая пощечина нарушает тишину, повисшую после его слов. Я сжимаю руку в кулак и нахожу в себе силы оттолкнуть его и спрыгнуть со столешницы, запахнуть халат настолько, насколько это возможно и гневно прорычать, продолжая стоять к нему спиной:
— Убирайся нахрен из моей квартиры!
Почему-то у меня нет сомнений в том, что он уйдет. Он ведь за этим пришел? Унизить меня. Показать, что я ни капельки не изменилась. А он вот — благородный! Слезы жгут глаза, а в левой стороне груди жутко больно, потому что я, черт возьми, думала, что он по-настоящему.
Мои плечи с силой сдавливают и уже через секунду я оказываюсь лицом к лицу с Русланом.
— Я ведь поговорить пришел, — уголков его губ касается ехидная усмешка. — А не вот это вот всё.
 Глава 12 
— Я ведь поговорить пришел, — уголков его губ касается ехидная усмешка. — А не вот это вот всё.
— Так и не затевал бы “вот это вот всё”.
У меня нет мыслей перекривить его, но так уж получается. Руслан слишком сильно задевает меня за живое, чтобы я могла не обращать на это внимание.
— Ты пришел поговорить? Или напомнить о том, какая я легкодоступная и аморальная?
— Она моя дочь? — спрашивает Руслан, глядя на меня в упор.
Я сглатываю и даже чуть трясу головой, чтобы убедиться, что это не сон и он действительно говорит именно эти слова.
— Моя или… его?
Он не говорит “отца” или “папы”, а просто “его”. Мне вдруг становится интересно, общаются ли они, или до сих пор держат дистанцию? Неужели он действительно до сих пор думает, что я… изменила ему? У него за шесть лет не возникло ни капли сомнений?
— Твоя, — голос дрожит, а помещение кухни становится крохотным.
Я могла бы соврать, сказать, что не его и мы бы разошлись на этом, продолжили работать, как ни в чем не бывало, но после вопроса “Моя или его?” я не могу ответить ложью. Мне кажется, что в этот момент я чувствую его боль. Он ведь всерьез до сих пор думает, что я изменила ему… что переспала с его отцом, пока из него выбивали правду в участке.
— Ты не собиралась говорить мне, да? — догадывается. — Страшно было? Или подумала, что пошлю?
— Не видела смысла, — признаюсь честно. — Наши отношения закончились шесть лет назад. Ты улетел, а я осталась. У меня не было даже твоего номера.
Он кивает и отворачивается, смотря в окно за дочкой. Ксюша играет там с моей сестрой, которая любезно согласилась побыть с ней, пока мы… поговорим. Отсюда хорошо видно, как Ксюша бежит за мячом, как весело подкидывает его вверх и смеется. Даже представить не могу, что он сейчас испытывает. Пытаюсь и не получается, потому что я видела ее взросление, переживала, когда у нее резался первый зуб и поднялась температура, была с дочкой, когда она сделала первые шаги и когда упала. Я все это время была с ней, вдыхала ее запах, плела косички. Ксюша произнесла первое слово “мама”, а об отце заговорила совсем недавно, когда стала понимать, что мы с ней живем только вдвоем.
Руслан все это пропустил.
По моей вине.
Я не сказала, и он видит дочь впервые в жизни. Наблюдает за ней со стороны, смотрит за ее мимикой, движениями. Он пропустил все моменты из ее жизни, и я вдруг забываю о том, что было несколько минут назад.
— Я хочу участвовать в ее жизни, — выносит вердикт. — И она должна носить мою фамилию. И ты тоже, — добавляет.
— Это невозможно.
— Мне плевать. Дочь будет жить со мной. И ты тоже.
Я задыхаюсь вначале от его наглости, а потом из-за ярких картин, появляющихся в моей голове одна за другой. Вот я собираю вещи, и мы с Ксюшей переезжаем к нему, вот я выхожу из душа и украдкой иду в свою комнату, пока он спит, одеваюсь с закрытыми дверями, потому что он может войти.
Нет.
Так он себе представляет нашу совместную жизнь?
 
Я буду готовить завтрак, обед и ужин на троих, убирать квартиру, загружать в стиральную машину не только свои и Ксюшины вещи, но и его рубашки? Разве я смогу делать это, ничего не чувствуя? Делить быт и не хотеть быть рядом по-настоящему… без остатка. Не фиктивно, а… реально.
Я не смогу… с ним рядом… в одной квартире… наедине. Как ничего не чувствующий робот, а не женщина, которая несколько минут назад хотела его до безумия.
— Послушай, — пытаюсь донести до него. — Я не против, чтобы ты общался с ней. Виделся, приходил, дарил подарки и… все остальное, но я не могу переехать к тебе только потому, что ты так хочешь. Мы расстались.
— Я разве предлагал тебе снова быть вместе? — он удивленно приподнимает одну бровь. — Меня не устраивают встречи, подарки и остальное. Я хочу видеть ее по утрам, собирать в садик, ходить на прогулки. Ты, мать твою, понимаешь, что отняла у меня пять лет ее жизни?
— И как ты себе это представляешь? — повышаю голос, потому что начинаю нервничать. — Год, два, три мы так проживем, а дальше? У нас ведь рано или поздно будет личная жизнь, — пытаюсь вразумить его. — Как потом будем делить Ксюшу? Оставим тому, кого она больше любит?
— Ксюша, — эхом повторяет он. — Ксения… ты даже имя дочери выбрала сама. А отчество? Какое у нее отчество?
Я сглатываю и виновато опускаю глаза, потому что она не Руслановна. Я оставила отчество своего отца и теперь не знаю, как ему об этом сказать.
— Ты серьезно?! — он шумно выдыхает.
— Я не думала, что мы когда-то встретимся и оставила свое отчество.
— И в графе отец прочерк, — дополняет он. — Я что, умер? Ты не могла меня найти? Прийти к нему, в конце концов, и сказать, что беременна! Или боялась снова не устоять?
Рука чешется опять врезать ему пощечину, но я усилием воли сдерживаю себя и отвечаю:
— Боялась не устоять, — усмехаюсь. — И ты так просто поверил, что она твоя дочь? Не усомнился? Вдруг на самом деле сестра?
‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я знаю, что намеренно дергаю тигра за усы, но после всего, что здесь было, просто не могу захлопнуться и промолчать. Он прищуривается и на мгновение мне кажется, что Руслан меня ударит. Отвесит пощечину так, что мне расхочется что-либо говорить, но он просто выдыхает и… отходит подальше. Садится за барную стойку и кивает на стул напротив.
— Ты точно уверена, что она моя? — спрашивает, когда я сажусь.
Хочу встать и отойти от него, потому что злюсь, но он перехватывает меня за руку и вынуждает сесть обратно.
— Давай по-взрослому, Аня, — набравшись спокойствия, произносит он. — Я хочу знать, что воспитываю свою дочь, понимаешь? Давай сдадим тест, если ты не уверена.
Видно, что ему тяжело это говорить, но когда он смотрит на дочь, его взгляд немного теплеет. Он будто оттаивает, хотя видно, что я посадила в нем сомнения.
— Она твоя дочь, — произношу уверенно. — Я не спала с твоим отцом… никогда.
Мне хочется зажмурится, чтобы не видеть его реакцию, но я, как ненормальная, смотрю на него и читаю каждую появляющуюся эмоцию. Удивление, смятение, растерянность и… он криво усмехается. Его рот изгибается в улыбке, а в глазах появляется злость и холод.
Он до побелевших костяшек сжимает руку в кулак и разжимает ее, хлопая ладонью по столу.
— Удобно придумала, — он кивает. — Но тест мы все же сделаем.
— Я не спала с твоим отцом, — повторяю, вдруг он не услышал. — Он заставил меня так сказать, — произношу, чувствуя, как в горле образовывается ком, потому что Руслан мне не верит. Смотрит на меня, как на ненормальную и просто не верит. Ни одному слову.
— И как же он тебя заставил? — с ухмылкой и злым рыком. — Пытал оргазмами?
Он заслуживаем пощечину в третий раз, но я сдерживаюсь, уверенная, что он не простит мне этого еще раз.
— Он не хотел вытаскивать тебя оттуда, — сбивчиво объясняю. — Тогда, когда я пришла, увидела тебя избитого, он придумал этот план, чтобы мы разошлись, — я сглатываю. — Ему не нравились наши отношения, Руслан, а я не могла отказаться, потому что… ты бы остался в тюрьме, понимаешь? Он бы тебя оставил там! И тебя бы продолжили избивать и…