ПЛАСТУНЫ
Хиджреты медленно втянулись в узкий проход между сторожевой башней и откосом скалы. Сакмагон вслед за проводниками повернул за изгородь сакли, где начинался крутой подъем к смутно видневшемуся в темноте строению – то ли сакле, то ли какой-то сараюшке, и исчез из виду, скрытый деревьями густого, одичавшего сада. Через несколько мгновений за изгородь шагнул Караташ и тут же, словно небо обрушилось на его голову. Вспышка резкой боли оборвала его сознание, и амир провалился в густую бархатисто-черную тьму…
Он пришел в сознание в каких-то райских садах, окруженный миром немыслимой красоты. Все вокруг цвело и пело, и его душа возрадовалась. Ему стало стыдно за то, что всю свою жизнь он посвятил разбою и убийству себе подобных и он, чувствуя присутствие рядом с собой Всевышнего, вдруг стал каяться ему в своих грехах. «Вот и сейчас, - говорил Караташ, - я должен уничтожить больше сотни раненных, умирающих людей, а потом сюда придет пять сотен воинов, чтобы убить остальных. И опять же - их призову сюда я – Караташ, трижды помахав вот с этой высоты зажженным для подрыва земляного масла факелом». «Нет тебе прощения за прегрешения твои на земле! - услышал он вдруг громоподобный глас. – «Кровь людская, реки которой ты пролил в своей поганой жизни, требует отмщенья! Так прими же смиренно свою смерть, амир Караташ, как воздаяние за все свои грехи».
Это было последнее, что услышал амир хиджретов перед тем, как отдал Богу душу…
Дед Петренко поднялся с колен и отер со лба обильно выступивший пот. Нелегко, видно далось ему общение с потусторонним миром. Но казаки узнали все, что им было нужно знать.
- Пойду я, Гнат, видпочивать в какую-нито саклю, бо устал я за нынешнюю ночь безмерно.
- Иди-иди, диду, - ответил Гнат. – Ты славно поработал и заслужил отдых. Дальше мы уж без тебя справимся.
Заруба, расставив пластунов по заранее определенным точкам, бегом отправился к полковнику.
Вскоре пластуны Осычного и сотня Драгомила вышли скорым маршем из лагеря и, выйдя к проходу, сразу начали подъем на южный гребень, чтобы вскоре встретить спускающихся с противоположного склона горцев плотным ружейным огнем. Особая команда пластунов Осычного ушла своим маршрутом - они несли с собой вязанки остро заточенных кольев, пять картузов пороха с фитилями и три бочонка нефти, чтобы взорвать их, если часть горцев все-таки прорвется к проходу, и попытается атаковать казачий стан.
Едва осела пыль, поднятая сапогами ушедших казаков, на скале, возвышающейся над нефтяной скважиной, показался факел. Трижды его пламя метнулось, разрываясь лоскутами огня, из стороны в сторону и исчезло во мраке ночи.
20. РАЗГРОМ
Заметив сигнал Караташа о готовности хиджретов взорвать скважину, поданный из казачьего лагеря, наблюдатель горцев зажег ответный факел и начал спуск с высокого утеса, служившего ему наблюдательным пунктом.
Лагерь горцев сразу же пришел в движение: воины засуетились, подтягивая подпруги, ослабленные на время ожидания, поправляя снаряжение и оружие, и вскоре прозвучала команда к началу движения.
Горячий и воинственный хан Нуцал повел свое войско первым, втайне гордясь тем, что его аварцы оказались расторопней и ловчей воинов Касыма, а Касым умудрился затянуть выход своего войска, выстраивая, перестраивая и пересчитывая воинов. Словом, кумыки двинулись, когда войско аварцев уже исчезло из виду.
Но на крутом склоне, лошади непроизвольно пошли быстрей, как ни пытались всадники сдерживать их бег, и вскоре кумыки стали догонять воинов Нуцала, которые уже вышли на более ровное плато. Впереди предстоял еще один спуск, уже по более пологому участку, скалистому, покрытому лишь редкими островками боярышника и шиповника.
На плато хитрый Касым снова остановил свое войско, якобы, ожидая, пока все его воины спустятся и соберутся вместе, и аварцы снова вырвались вперед, начав спуск. На скальных породах лошади пошли устойчивей, и всадники без труда выровняли ряды.
Аварцы были уже на середине спуска, когда Касым, видя, что его промедление становится слишком заметным и, его воины уже начали в недоумении перешептываться, тронул поводья.
Вскоре все войско горцев вышло на безлесный склон, продолжая медленный спуск. С противоположного склона, где расположились казаки, оно выглядело в темноте, как огромная движущаяся масса, резко выделяющаяся темным пятном на светлом фоне серебристо-серых скал.
Пластуны Осычного находились в первой линии стрелков, и когда горцы достигли зоны уверенного поражения ружейным огнем (их передовой отряд уже спустился на равнину), Серьга привстал на одно колено и, поймав в прицел всадника, отдающего команды и ногайкой показывающего направление движения группам воинов, которые начали вытягиваться в цепь, нажал на спуск. Всадник мешком упал с коня, и в тот же миг раздался дружный залп казачьих рушниц. Пока пластуны перезаряжались, громыхнули ружья казаков Драгомила.
Ряды горцев разорвались и стали рассыпаться по равнине, наугад стреляя в сторону казаков, но хорошо видимые на светлом фоне горы, стали легкой мишенью для пластунов, которые стреляли метко не только по видимой цели, но и на звук, на вспышку, на малейшее шевеление.
В панике Касым хотел развернуть коня и уйти обратно на гребень, но зажатый со всех сторон своими воинами, вынужден был в общей массе двигаться к проходу, куда в поисках спасения от губительного огня казаков, повернуло все войско горцев.
Ближе к проходу лощина сужалась и, потому лошади горцев шли табуном, ни о каких перестроениях не могло быть и думки. Вот уже и воронка от прежнего взрыва показалась, и казачьи пули уже не доставали всадников, и, казалось, теми силами, что остались, вот так - с ходу можно ворваться в казачий стан и вырубить урусов. Но все случилось иначе – передовой отряд в темноте налетел на врытые в землю заостренные колья. Захрипели, забились в муках раненные лошади, сбросив через головы всадников. Задние, не в силах удержать коней в бешеной скачке, налетели на них. Все смешалось… Кони бились друг о друга, всадники при столкновениях летели наземь, выбитые из седел страшной силой скорости, умноженной на массу, убиваясь и калечась в немыслимой давке, созданной множеством лошадей.
И вот тогда раздался взрыв. Он разметал плотную конно-людскую массу, выплеснув в уже сереющее предрассветное небо столб огня, который стал тут же расползаться по небу шляпкой огромного гриба, щедро расплескивая вокруг себя огненные брызги.
Касым от удара при столкновении вылетел из седла. Удар был такой силы, что хан кумыков улетел в старую воронку, напитавшуюся за двое суток, прошедших после неудачного нападения шамхальского войска на казачий стан, влагой дождя и подземных ключей. И хотя, приложившись всем телом о землю, Касым потерял сознание, но все же огромная лужа на дне воронки спасла ему жизнь, погасив силу удара при падении.
Глядя в кроваво-красное, расцвеченное огнем небо, Касым медленно приходил в себя. Он уже мог видеть ручейки горящего земляного масла, которые медленно стекали в воронку и, дойдя до воды, зашипев по-змеиному, гасли. Видел черные густые тени всадников, которые сновали вдоль края воронки, не зная, куда направить бег коней. Видел, но ничего не слышал. Он с трудом встал на четвереньки, и от этого усилия голова его взорвалась дикой болью. В глазах потемнело, и он чуть снова не завалился в воду. Он понимал краешком сознания, что должен что-то немедленно сделать, но страшная, рвущая каждый нерв боль, не давала ему сообразить, что именно. Он не мог понять, почему ему не слышны звуки – ведь только что он слышал и дикое ржание лошадей, и выстрелы, и вопли погибающих под копытами коней соплеменников, и вдруг – такая тишина. Касым, раскачиваясь всем телом и падая на скользком откосе воронки, последним напряжением сил выбрался наверх, и едва успел разогнуться, как был сбит грудью налетевшей откуда-то сбоку ошалевшей лошади, бега которой он не услышал. Раскинув в стороны руки, он спиной вниз полетел обратно в воронку, чтобы уже никогда из нее не выбраться…