Лживая птица счастья - 2 (СИ)

Когда тиаран приблизил изображение Мари и показал её крупным планом, Ник почему-то удивился, поняв, что она действительно здорова и больше нет того психологически сломленного существа, чей разум, охваченный сумасшествием, отказывался воспринимать реальность.
Девушка была весела, довольна жизнью и бредила любовью к какому-то рыжему парню, который ни на мгновение не покидал её мысли.
Когда в ответ на его угрозы она сорвалась с места и с песней понеслась к подиуму, в первый момент Ник подумал, что она снова сошла с ума, но затем понял, что её ведёт страх перед насилием. Каждодневным издевательствам она предпочла быструю смерть.
В этом их намерения совпадали.
В своё время Ник поклялся матери, что уничтожит Ризу и весь её род — причём поклялся не просто так, а дал обет в родовом храме Священного Ягуара. Такая клятва обязывала. Жрецы утверждали, что её нарушитель поплатится тем, что проклятие падёт на весь его род. Правда, Ника это не волновало, он хотел сдержать слово, данное матери. Вот только с Мари всё было сложно с самого начала. Поначалу она была слишком мала для его мести. В культуре эрейцев убийство ребёнка было величайшим грехом. Вдобавок девочка чуть ли не с рождения оказалась под его опекой и он, чтобы не привязываться к будущей жертве, отдал её на воспитание. Впоследствии выяснилось, что он крайне неудачно выбрал для неё приёмную семью и того, что пережила Мари, он не пожелал бы даже злейшему врагу — не пожелал бы даже Ризе, которую он ненавидел всей душой.
«Тем не менее всё благополучно завершилось, она выросла и больше ничто не мешало тебе довести свою месть до конца», — подумал Ник и покачал головой, припомнив как часто, особенно на первых порах, был близок к убийству Мари.
Во время совместных дежурств он начислял ей штрафные очки, а затем, пользуясь её поздними возвращениями из штаба, неслышным призраком скользил в ночной темноте за ничего не подозревающей девушкой. Он догонял её, сжимал оружие и… тут перед ним вставало залитое слезами личико маленькой Мари. Кончилось это тем, что несколько подозрительных личностей, решивших поживиться за счёт красоты девушки, лишились головы, и фотографии их усечённых трупов осели в папках нераскрытых дел питерской полиции.
Подспудно чувствуя, к чему идёт дело, Ник с маниакальной настойчивостью выискивал в Мари черты того исчадия ада, каким была её мать, но она, будто назло ему, не унаследовала от Ризы ни её злопамятства, ни её мстительности, ни склонности к интриганству. Весёлая и взбалмошная девушка не была ангелом, скорей она походила на игривую кошку, которая шипит и злится, когда её обижают, но стоит её погладить и она готова забыть нанесённые ей обиды, а уж Ник постарался, чтобы жизнь не казалась ей мёдом. Получая от него постоянные выговоры и наказания Мари стенала, ворчала, но не теряла присутствия духа и, к его возмущению, продолжала относиться к нему по-дружески.
Такая незлобивость никак не способствовала его ненависти, но последний удар она нанесла ему во время достопамятного ужина, на котором он поведал Палевским и Штейну, кто он такой. Именно тогда Мари неожиданно вспомнила своё детство и попыталась покончить с собой. Ник до сих пор не понимал каким образом ему удалось её поймать — падая с такой небольшой высоты, она должна была неминуемо разбиться. Потом была тяжёлая ночь, когда надежда на её выздоровление то покидала его, то вновь возвращалась. А после наступило утро и пришло осознание неприятной истины — он понял, что никакой обет не заставит его убить Мари.
«Почему?» — спросил он себя.
«Видимо, её хранит пророчество богини Лотиэль», — уклончиво ответил альтер эго.
«Тогда почему ты распорядился запереть Тьена Моррисона под куполом Гефеста, а затем наглухо перекрыл каналы их возможной переписки? Руководствовался тем, что любовь в разлуке рано или поздно заглохнет?» — не отступал Ник.
«Ревность?.. Во всяком случае, не сразу. Вспомни, ты разлучил их ещё до того, как обнаружил, что распроклятая девчонка сумела расположить тебя к себе и ты решил её помиловать. Ты изначально воспринимал Мари как свою собственность, на которую никто не имеет права, кроме тебя самого. А вот медальон ты отобрал у неё уже из чистой ревности», — снисходительно ответил альтер эго.
 
«Это правда», — согласился Ник и подумал, что как бы он ни уворачивался от ответа на свой вопрос, в настоящее время его чувство к Мари было куда ярче, чем его любовь к Лотианне. Тем не менее его сердце по-прежнему бережно хранило образ подруги детства, и он знал, что так будет всегда. Ведь счастье, что дарит первая любовь, порой столь полно, ёмко, многогранно, столь неповторимо, что забыть её невозможно.
«Мари ты тоже не забудешь, причём до самой смерти. Просто не успеешь», — саркастически напомнил ему альтер эго.
___________________________
[1] Песня Мирей Матье «Au revoir mon amour»: Лето длилось долго, И мы ещё раз пошли одной тропой, Что вела к скалам у моря, У моря… Возле старого замка Он нежно меня обнимал, И так мы вместе смотрели на море, На море… Моя первая любовь Была прекраснейшей любовью! Так почему же должна она уйти? Всё было так чудесно! До свидания, До свидания, мой любимый! Ты так много дал мне, С тобою началась жизнь моя! До свидания, До свидания!
[2] Au revoir, mon amour, au revoir! (фр. яз.) — Прощай, моя любовь, прощай!
  
Глава 23-6
 
***
«Проклятое пророчество! Из-за него я живу как на пороховой бочке», — погрустнел Ник и, обнаружив, что ноги привели его к деревянной панели, за которой скрывался винный погреб, счёл это указующим знаком. «Если уж пропало настроение работать, так отчего бы не выпить немного вина?» — сказал он себе и спустился по ступеням, ведущим в подвальное помещение.
После придирчивого осмотра хмельного воинства, обретающегося на стеллажах, его взгляд остановился на синей глиняной бутыли в полуистлевшей верёвочной оплётке.
Это вино подарил ему настоятель буддийского монастыря на Тибете, куда его занесло во время странствий по миру. Встреча состоялась давно, в самом начале семнадцатого века. Ник не особо помнил сам монастырь, впрочем, там и помнить было нечего — неровные глинобитные стены и скрывающаяся за ними повсеместная нищета, признающая лишь серый цвет — цвет безнадёжности и уныния. Но он до сих пор помнил, как выглядел настоятель, хотя в старике тоже не было ничего примечательного — среднего роста, тощий, обычное азиатское лицо: широкоскулое, тёмное от загара, с приплюснутым носом и глазами-щёлочками. Разве что в этих глазах-щёлочках светился недюжинный ум.
Странного гостя старик встретил вежливо, но насторожённо. Из дальнейшего разговора Ник выяснил, что его зовут Ли Вейж и что в молодости он зарабатывал себе на хлеб мечом — в основном, нанимался охранником к торговцам и, сопровождая караваны, много где побывал и много что видел. Когда Ник спросил, как он оказался в монастыре, старик сказал, что ему легко давались чужие языки, вдобавок с цифрами он управлялся куда лучше многих торговцев, поэтому частенько помогал своим хозяевам вести учётные книги, за что ему разрешали читать имеющиеся у них книги. Вот он и читал — всё, без разбора, не делая различий между светской и духовной литературой, пока однажды не попал к торговцу-буддисту, который, видя его тягу к знаниям, помог ему изучить «Дхарму» Сиддхартха Гаутама[1]. Учение Будды пришлось ему по вкусу и Ли Вейж, когда возраст начал брать своё, ушёл в монастырь.
«Вот теперь учу уму-разуму молодых бездельников, хотя с таким же успехом мог бы обучать муравьёв», — пожаловался настоятель в завершение своего рассказа и, наполнив чашу Ника вином, вопросительно посмотрел на него. Старик умирал от любопытства, но не смел задавать ему вопросы. Слишком много господ он повидал на своём веку, чтобы не понять, что его гость не простой дворянин. «Может быть, это чужеземный князь, только непонятно, почему он без свиты», — услышал Ник его мысли и усмехнулся.
— Свиты у меня нет, это правда, но нападать на меня не советую, — сказал он, не глядя в темноту, откуда доносилось взволнованное дыхание послушников, вознамерившихся ограбить богатого гостя, путешествующего без охраны. Деревенские оболтусы, совсем недавно пришедшие в монастырь, ещё не успели набраться буддийской премудрости.