Заходер и все-все-все…

Боюсь, что с предстоящей выставкой моих фотографий я забежала несколько вперед. Поживем — увидим.
Подарив мне фотокамеру, Борис направил мое творчество в новое русло, тем более что в нашей с ним жизни наступил период, когда мы оказались отрезанными от широкого мира подступающей болезнью. Мы стали настоящими затворниками. Теперь он смотрел на природу, на смену времен года моими глазами.
— Ну, что ты сегодня наснимала? — регулярно спрашивал он.
Что же я могла показать ему, если видела все тот же лес или реку, где ежедневно гуляла с собакой? Каждый день одно и то же… Пейзажи, иногда красивые, иногда — ужасающе-отталкивающие, когда становилось стыдно за наш людской род…
Но, возможно, всякое ограничение заставляет искать способы его преодоления: я стала пристальней вглядываться в окружающий мир.
Со мной, кажется, произошло нечто похожее на эффект от приема в кино, когда мы видим отдельное лицо, выхваченное зорким оператором из толпы. Только что людская масса была для нас безлика — и это лицо неожиданно заставляет зрителя сочувствовать толпе или ее презирать… Я начала различать отдельные лики этого мира.
Приблизила травинку, букашку, вгляделась в замерзшую лужу, в движение ветра по траве, первую изморозь на еще зеленом листке, следы на снегу, подсмотрела любовь насекомых, робкий бутон полевого цветка, пробивающегося сквозь острые осколки разбитой бутылки, увидела завиток огуречного усика (Боря назвал этот кадр «Росчерк Господа Бога»).
«У меня меньше болит, мне легче жить, когда я смотрю на Галины фотографии». Эти слова Бориса вспомнила недавно наша близкая подруга.
Любуясь моими фотографиями, Боря делал к ним подписи.
 
 
Ни жива ни мертва
 
Трава —
 
Это значит —
 
Она жива.
 
Я всю жизнь учусь у травы.
 
А вы?
 
 
 
*
 
Новорожденные листочки
 
Они едва-едва из почки.
 
 
 
*
 
К солнцу, к солнцу тянется росток,
 
Такой малыш, а знает, где восток…
 
 
 
*
 
Солнце, друзья, не становится хуже,
 
Если оно отражается в луже!
 
 
 
*
 
Не спорь, дружок, — напрасный труд:
 
Нет правды — нет и красоты.
 
Нам так правдиво говорят цветы:
 
Где правды нет, — там нет и красоты…
 
 
 
*
 
Недаром все, на что она ни взглянет, —
 
Прекрасным явится. И не увянет.
 
 
 
*
 
Не знает Солнце, что оно сияет…
 
 
Борис мечтал сделать выставку моих фотографий, издать альбом. Он и название для него придумал: «Мгновенье ока». Дарил мне строки японского поэта Оноцура:
 
 
Не из обычных людей
 
Тот, которого манит
 
Дерево без цветов…
 
 
Одно из последних стихотворений посвятил мне и подарил, отпечатав очень красивым шрифтом.
 
ПОСВЯЩЕНИЕ
 
 
       Что же труднее всего?
 
       То, что кажется самым простым.
 
       Видеть своими глазами
 
       То, на что мы глядим…
 
 
(Гете — Заходер)
 
 
 
Да, сам Творец
 
Моей Прекрасной Даме
 
Послал благословение Свое —
 
Дар видеть,
 
Даже то,
 
что у нее
 
перед глазами или под ногами.
 
Она глядит на мир, благословляя,
 
глядит с такой чудесной добротой!
 
Так, вероятно, на красоты Рая
 
Взирал Господь когда-то, в День Шестой.
 
 
 
Смотрите, как животворящий взгляд
 
Преображает землю в райский сад.
 
 
В конце октября последнего года жизни поэта к нам приехал корреспондент журнала «Наша школа», заинтересовавшийся моими фотоработами.
 
— Ну вот, — сказал Борис, — и у тебя берут интервью.
Я смущалась от внимания ко мне и оттого, что вынуждена рассказывать о себе в присутствии Бориса, который слушал нашу беседу с большим интересом.
— А я и не знал это о тебе… — сказал он.
Быть может, желание узнать новое, интерес друг к другу, который мы не потеряли, несмотря на годы, прожитые вместе, и создавало гармонию в нашем браке до последнего мгновения?
Материал обо мне появился в том же номере, в котором журнал поместил скорбную статью «Памяти Бориса Заходера».
Недавно я нашла в его тетрадке неоконченное стихотворение первого года нашей совместной жизни, где Заходер назвал меня «сердце сердца бедного поэта».
Я бы тоже хотела сказать о нем: «Сердце моего сердца».
Если бы посмела.
«У меня нет детей…»
Отдавая «свету» историю нашей жизни, его жизни, я словно прощаюсь с прошлым. И вдруг возникли сомнения: есть факты биографии, которые хочется сберечь, сохранить только для себя. Это те воспоминания, которые жгли его душу до последнего дня. Я не уверена, что Борис захотел бы предать их гласности. Видимо, поэтому я откладывала эту трудную для меня тему до последнего момента. Поразмыслив, решила написать. В его жизни нет ничего, что бросило бы тень на его личность. Просто — неумолимость жизни.
Как-то Борис сказал: «Жаль, у меня нет своего Эккермана… А ведь ты могла бы им быть».
Я возразила, что не справлюсь.
Глубоко сожалею, что была недостаточно подготовлена для такой роли, я робела даже думать об этом. Да и повседневные заботы, желание создать мужу удобства для творчества поглощали меня своей обыденностью.
Начав писать эту книгу, я преодолела сомнения в своих силах, преодолела боязнь. Не мне судить, что из этого вышло. Но я не жалею, что все-таки решилась.
Я любила своего мужа, не подвергала сомнению ни один из его поступков. Вместе с ним я болела не только его физическими болезнями, но принимала близко к сердцу и его душевные страдания. Принимала и понимала его безоговорочно, тем более что встретились мы не на заре нашей жизни, а на середине пути, пройдя оба через тернии и испытания.
Мы оба были ранены. Я — потерей младшего сына. Чувство вины не покидает меня до сих пор. Конечно, я виновата.
Тем легче мне понять боль моего мужа. С ним произошло нечто подобное. Это его драма, может быть, даже трагедия, которая не прошла для него бесследно. Сторонние наблюдатели, возможно, чувствовали некоторую «колкость» характера Заходера, но я знаю, что это совсем не так.
Я прожила жизнь с очень тонким, нежным и любящим человеком. Человеком, обладающим необыкновенным юмором, наделенным высокими моральными качествами. С человеком — редкой одаренности.