Заходер и все-все-все…

 
Праздник 8 марта я провела хорошо… а ночью проснулась и откровенно говоря расплакалась: жалко стало тех солдат которые погибли на Китайской границе и еще стало жалко почту которая сгорела в нашем городе и этот пожар лишил многих наших жителей праздничных телеграмм и посылок. И так стало жаль Москвичей которые из за китайцев ходили по улице дружба в демонстрации против китайцев вместо того чтоб плясать и радоваться в день 8е марта. Подумать и ума ни приложишь что им нужно от нас этим китайцам. Я очень возмущена их недостойным поведением при охране государственной границе.
 
Борис Владимирович еще неделя и у нас вновь будет праздник день выборов и я надеюсь получить от Вас письмо и узнать как Вы себя чувствуете.
 
А фото свое не высылайте я мысленно представляю вас как одного посажира с яблоками в автобусе по пути сомной из гор. Осташкова в гор. Кувшиново. Не сердитесь на эти строки. Все должно быть хорошо. Проздровляю Вас с приближающимися выборами в местные советы. Сердечный Ваш друг Зинаида Сергеева.
 
Борис Владимирович пригласил ее к нам в гости.
 
Здравствуйте!!!
 
Спешу сообщить, что деньги на дорогу получила. Выеду во вторник 13.05–69 г. Делать буду все так как Вы писали. Жду счастливой встречи. Ваш друг Зинаида Сергеева.
 
Была встреча. Сергеева прожила у нас около недели. Я отвезла ее на экскурсию в Москву, сводила по ее просьбе в Мавзолей Ленина, в зоопарк.
От визита осталось ощущение взаимного непонимания. Главное, что показалось мне тогда, — Зинаида Михайловна так и не поняла роли Бориса Владимировича, его, непонятного для нее, бескорыстного участия в ее судьбе. Последнее письмо от Сергеевой помечено 16.02.70 года…
И напоследок — ее рассказ.
 
Бабочка.
 
В госпитале в моей палате чисто и светло. Даже солнышко мне помогает.
 
Весна в начале лета.
 
Так тихо, как будто все только пробуждается.
 
Все хорошо, только вот один больной кричит, вскакивает.
 
Я боюсь до смерти, что он разобьется.
 
Кричит.
 
Все-таки осмеливаюсь. Подхожу к его койке. Спрашиваю:
 
— Что кричишь? О каких трофеях и наганах? Все еще спят!
 
А он знай кричит.
 
Я тогда говорю:
 
— Хочешь, докажу, что здесь нет войны? Могу даже бабочку тебе поймать, когда пойду на обед домой, только лежи смирно.
 
С обеда приношу бабочку и сажаю ему на руку.
 
А он как уставился на бабочку и долго, долго глядит на нее.
 
Потом говорит:
 
— А ведь правда, что у вас войны нет.
 
Я говорю:
 
— Я могу и песню вам потихоньку спеть, про мотылька.
 
Пою так: Ты скажи мотылек как живешь мой дружок как тебе не устать день-деньской все летать…
 
Так. Больной уснул. Бабочка помогла…
 
А я сижу и боюсь до смерти — как бы он опять не закричал. Вообще-то я в жизни больше всего боюсь крови и крику.
 
Надо сказать, что Борис очень серьезно относился к начинающим поэтам и к их поэзии. Когда появлялись авторы, желающие показать ему свои стихи, он, проглядев, сразу чувствовал, есть «искра» или нет. Радовался, если видел способности, в противном случае осторожно советовал пойти к какому-нибудь другому консультанту. Но если автор настаивал, то предупреждал, что тот рискует попасть с его разбором стихов, «как под танк».
Из рабочей тетрадки (год, примерно, 81–82-й):
 
Коган из К. совершенно замучил своими «подношениями». Обычно это журнальчик, где напечатаны его стишок или песенка. Вдобавок в ответ он требует от меня восторгов, которых я вовсе не испытываю. Пришло его новое новогоднее поздравление с упреками, почему я не ответил на очередную присылку.
 
 
 
Спасибо,
 
Григорий Абрамович Коган!
 
Я Вашим вниманием
 
очень растроган,
 
Но только прошу меня
 
больше не трогать:
 
Избыточный мед
 
Превращается в деготь!
 
 
И еще пример.
 
Год 1976–77. На генеральной репетиции пьесы, написанной по книге Треверс «Мэри Поппинс», Заходер слышит, что актеры поют песни не на его слова. Уж не помню, как получилось, что при живом авторе, который блестяще владел этим жанром, стихи заказали другому. Стихи, от которых, как он потом мне рассказывал, его «чуть кондрашка не хватил». Чтобы стало ясно, что повергло его в подобное состояние, приведу по памяти эти строчки. Их поет мистер Бенкс, отец расшалившихся детей.
 
 
Уж сколько раз я вас просил:
 
Уймите шум, уймите!
 
Поймите же, поймите,
 
Что больше нету сил!
 
 
На беду — автора этих строк зовут Митя… Попробуйте вообразить комментарии Заходера, после того как он очень выразительно исполнил для меня этот куплет:
 
 
Уй Мите шум, уй Мите!
 
Пой Мите жепой Мите,
 
Что больше НЕТУ СИЛ!
 
 
Ветки на дереве
З. М. Сергееву никак нельзя назвать ученицей Заходера. Она оказалась полностью сформировавшимся автором во всем: начиная от ее талантливых рассказов, кончая завораживающими письмами с их высоким косноязычием. Читая их, не перестаешь удивляться сочетанию тонкого, эмоционального восприятия жизни с представлениями, почерпнутыми из газетных передовиц, собраний и партийных поручений, выполняемых ею неукоснительно. Она подобна поделочному камню, который от шлифовки и огранки только теряет свою самобытность. Зинаида Михайловна и сама, словно понимая это, не слушала ни советов, ни просьб.
Знаю, что Заходер вел литературные курсы при Союзе писателей, но это было до того, как мы познакомились, поэтому не могу рассказать об его учениках того периода, хотя некоторые из них впоследствии бывали в нашем доме.
Расскажу только о тех из них, с кем непосредственно общалась.
Году в 73–74-м появилась у нас в доме молодая поэтесса. Поначалу Борису Владимировичу нравились мысли в ее стихах, отдельные удачные строки, и он начал с удовольствием работать с ней, надеясь довести их до состояния, когда сможет рекомендовать к печати. Однако очень скоро почувствовал примерно то же сопротивление, что и в случае с Сергеевой. Отличие было в другом — она была грамотна, уверена в себе и спорила, объясняя и отстаивая свою точку зрения. У меня создалось ощущение, что она нуждается не столько в литературной помощи, сколько в помощи пробиться в печать.
Заходер потерял к ней интерес, почувствовав, что зря тратит время, хотя их общение продолжалось несколько лет. В дальнейшем она пошла своей дорогой, достигла некоторой известности, но он никогда не мог читать ее произведения, ему было скучно и неинтересно.
Запомнился Виктор Хмельницкий из Харькова, очень способный самобытный автор. Он писал поэтические сказки в прозе. В предисловии Бориса Заходера к книге Хмельницкого «Соловей и бабочка» есть такие строки:
 
В этих сказках как будто ничего не происходит. Нет там ни колдунов, ни чародеев, ни волшебных предметов. Но хорошо знакомые нам, привычные вещи — листик на дереве, солнечный луч, облако, камешек у моря — в этих сказках озаряются каким-то волшебным светом и становятся близкими и понятными, как будто они живые и родные нам.