Заводь: Вековуха (СИ)
- Осип, помойся, пойди, Вася тебе польет, да трапезничать станем.
- Вот заладила, дурья баба. Успею еще, - отмахнулся он от нее. - Наперво пусть Шурка штиблеты померяет, про нее принес, - важно поманил меня рукой, подзывая.
Я обулась в принесенные им ботинки, которые оказались мне не по размеру, большими.
- Ну..., - громко спросил он, снова наполнив стакан. - Нравится?
- Нравится, очень нравится. Велики только слегка, - честно сказала я, осмелев и взглянув открыто.
- Велики?! - грозно удивился он, словно сие невозможно. Выпил то, что налил и, покачнувшись, встал, сделав ко мне шаг: - А ну скидавай!
Я быстро сняла ботинки, испугавшись такой перемены, и держала их в руках, не понимая, что с ними теперь делать. Отец подошел ко мне и резко вырвал их. Лицо его кривилось, борода тряслась, глаза недобрым полыхают - вышел из избы, хлопнув дверью. Васька снова забрался на полати и залег так, что его не сразу и разглядишь. Мать устало присела на табурет, свесив плечи и склонив голову, я так и стояла посреди избы, растерянная, не в силах пошевелиться. Молчание. Тягучее, опустилось тяжелой ношей, а мы не смели его нарушить. Только отец, вбежавший вновь, и размахивающий передо мной обувью, с обрубленными топором носами, прекратил его.
- Носи, впору теперь! - бросил он мне их под ноги.
Он еще долго бранился, что встречают его одной картошкой да репою, ровно мы что-то припрятали. Размахивал в воздухе кулачищами, опрокинул крынку с молоком, а потом подхватил свой бутыль и запев дурным голосом: «Вы, пьянчужки, собирайтеся, с деньгами соезжайтеся, найдется для всех винца.», вышел. Потом уже хриплый голос его раздавался с улицы, до тех пор, пока он не ушел далече.
Почти все молоко, из опрокинутой крынки, стекло на стол, с него на пол, а с пола уж по щелям расползлось. Мать взяла ее, унесла за печь, и села там - плакала. Она старалась делать это беззвучно, но я знала, да и Васька тоже, что плачет. Я убежала в чулан, где среди бураков да кадок, раньше с припасами, а теперь пустыми, обитала по лету, легла на сундук, с брошенной на него соломою, и дала себе волюшку. Мне было жаль мать, себя, Васятку и ботики тоже. Выла я громко, не таясь, пока брат не пришел. Долго гладил меня по спине, а потом есть позвал - мамка ждет.
С сенокосом управились за неделю, благо погода позволяла, да и отец подсобил. Не пил. Раньше нас уходил, не сказавшись, отстучав литовку. Еще три дня ушло на то чтобы сено вывезти, отец сам заплатил за лошадь, знать добыть чего удалось - золото или платины, нам не сказывал.
Со Степаном за это время виделись два раза, тайно. Да и некогда. У него кроме сенокоса служба в заводе тяжёлая. Опоздать не моги, халтурить будешь, так приказчик быстро бока то намнет. Оба раза встретившись, расставаться нам не хотелось, и в мечтах подгоняли мы дни и минуты до сватовства, а там уж свадьба недалече. Маме и бабушке я сама рассказала об ожидании сватов, да и узнали бы они - вести по селу расходятся быстро. Отцу сказала бабушка. Просила не уезжать его на свои прииски, не губить дочери судьбу. Стращала его тем, что останусь я в девках, а там и жизнь под откос. К новости он отнесся сухо, не вымолвив и словечка, но не уехал и не пил, слава господу.
На Ильин день сваты пожаловали. Накануне я убирала избу, Васька двор наскреб, бабушка с мамой пекли пироги, раздобыв белой муки. Отец наловил рыбы и принес в дом. Молча. Был угрюм и задумчив. Отношение его к сватовству было не ясное, а спросить все не решались, даже мамка от греха, не обмолвилась. Прибывших было не много: отец, мать Степана, сам Степан, брат его старший, с супружницей своей, сваха Пелагея Поликарповна, да балалаечник Ванька косой. Подкатили к дому на лошади, запряженной телегой, с песнями, прибаутками - сразу в дом прошли. Расселись за стол, как положено. Поликарповна трещала без умолку, Степана нахваливая, а потом на меня переключилась. Вопросы стала обо мне задавать разные. Тут все на меня и уставились. Я сижу - пошевелиться боюсь, неловко мне. Словно я лоскут сукна, выставленный лавочником на обозрение, для заманивания прохожих, и всякий норовит обсмотреть, а то и потрогают осмелевшие. Тут, как раз, заминка и вышла. Отец в молчании, словом не обмолвился. Видя дело такое, речь взяла бабушка.
- Я вам так скажу, люди добрые, - привстала она с места. - Саня наша девушка ладная, работящая и не вздорная. Жена из нее выйдет хорошая, а семья наша вам известная, на виду все, хвалиться не буду тут. Раз явились вы, знать настрой такой, так не станем ходить вокруг, да около.
- А вот это, верно, Устинья Петровна, - подхватил Степкин отец. - Пусть живут миром и нечего им тут кренделя выписывать!
Пелагея недовольная, что дело так ускорилось, но возразить бабушке, не смела. А мужчины и вовсе по рукам ударили, да постучали друг друга по спинам. Мамка со сватьей будущей обнялись. Тут на еду все налегать стали, разговор шибче пошел. Мне же положено за родней будущей ухаживать - я и заботилась. Испив вина хлебного, мужики захмелели слегка, Ванька косой на балалайке фортеля выводил, а я за тятьку волновалась, как бы ни выкинул чего. Да обошлось. Был он строг, да учтив, разговоры вел справные, что казалось вот наш отец - вернулся, сейчас оно на лад и пойдет. К вечеру нам разрешено со Степаном на гулянье отправиться, к пруду, где молодые все собираются. Получив указание от его отца «Чтоб смотрели там! Да не баловали раньше времени!», мы отправились.
Погуляли вдоволь, до ночи. Хороводы водили мы девицами, песни пели, а парни все больше куражились, то боролись, то просто посмеивались. Тут и там шепотки мне слышались, девчата косились, да улыбались. Расставались мы со Степаном с неохотою, уже за полночь. Родня его к тому времени вся разъехалась. Прощались мы, у сарая нашего, еле слышно переговариваясь. Поцелуи его были жарче, смелее обычного, да и я губ своих уже не смыкала.
Глава третья
Не дождавшись сговора, отец на прииски отчалил. На сговоре мать и бабка с родичами Степана общались, решали, что да как. Приданое обсуждали, где молодые жить будут и другие тонкости. После мамка печалилась: «Был бы Федор жив - порешил бы все, и краснеть не пришлось». Свадьбу назначили на Вторые Осенины.
- Тут уж урожай собран, да и затягивать ни к чему, двадцать годков уж тебе! -сказала бабушка.
Так и начали к свадьбе готовиться. Бабушка сундук с приданым показала, что про меня готовила. Там сукно различное, зипунов новехоньких пара, рубахи мужицкие, вышитые, да горшки и кринки. «Да и мать кое-что собрала тебе, все не пустая в дом придешь», - сказала она. А вечерами, когда мы с бабушкой чаевничали, то смородиной, то шиповником, наставления мне разные давала. - Перед Серафимой, свекровью своей, не робей, но и уважение проявляй. Она баба вздорная немного, но не плохая, - кивая головой, наказывала она. – Мне бы дай бог, до правнуков дожить, подсоблю тебе, выдюжим. - Баб, не говори так, – одернула я ее. - Говори, не говори, Санька, а Илье уж недолго меня ждать, - сказала и перекрестилась тут же, глядя на образа.
***
- Вася, Вась, - окликнула я братца, выйдя во двор по утру. - Чего тебе? – выглянул он из сараюшки. - Собирайся, по грибы. Пошли уже, сказывают. - Вот еще, делать мне что ли нечего, - важно протянул он. – Тебе надобно ты и иди, а мне еще прясла править. - Он подхватил топор и ушел в огород, а мне ничего не оставалось, как одной пойти.
Бродила я долго, всюду прошлась на несколько верст в разные стороны. Грибов не много собрала, брешут люди. Зато шиповника полный короб заплечный. Шла домой усталая, но поторапливаюсь, задержалась уже, а дел еще полно - до ночи бы успеть переделать. Я уже миновала крутой лог, ступив на протоптанную тропу, как раздался топот копыт сзади. Обернулась на звук – гнедой красавец на меня несется, крупный. Мужчина правит той лошадью, верхом, незнакомый. Поравнялся со мной, приспустил поводья и задорно так спрашивает: - Куда спешишь красавица, что пятки сверкают? - Да, Антипа лютого боюсь, вот и бегу, – возьми и ляпни я, чтоб отстал, на ходу, не останавливаясь. - Раз такое дело, садись, подвезу до села.