Слишком много блондинок

К десяти вечера я прочитала три детектива, слопала шесть «гордон блю», банку салата, пакет сушек, несколько раз полюбовалась в окно заснеженным двором — на машинах стояли сугробы — и порадовалась тому, что не надо никуда выходить.
Дверной звонок засвиристел.
— О-оо! — взвыла я и решила не открывать.
Но звонок орал и орал, пока я в сердцах не шлепнула об пол коробку конфет, не отбросила в сторону книжку и не понеслась к входной двери.
— Кто? — крикнула я.
— Паша, — ответили за дверью.
Разумеется, я тут же открыла.
Паша кутался в красный пуховик, голубую шапочку и такой же шарф.
За те четырнадцать секунд, что я смотрела на него, тяжело дыша и чуть не плача, в мыслях пронеслась целая жизнь. «Как мне себя вести? Что сказать? Быть приветливой, но отчужденной? Быть грубой, но страстной? Сказать, что ошиблись квартирой? Броситься в ноги?..»
Но все произошло само собой: мы просто оба сделали шаг вперед и прижались друг к друг.
Обнявшись, простояли, наверное, день… Все было ясно без слов. Когда мы наконец отлепились, я будто во сне провела Пашу в гостиную, усадила на диван, налила горячий чай, а он вынул из сумки текилу, авокадо, запеченное с рыбой и сыром, банку икры и белую булку. Мы ужасно весело напились, говорили о чем-то, никак не связанном с нами, с нашими чувствами, с переживаниями.
— Я же теперь безработная, — жаловалась я. — Буду сидеть на твоей шее…
— Вера, — утешал меня Паша. — Ты зря так переживаешь. Ты вот боишься, что оставила хорошее место, но хорошо оно для тех, кого устраивает такая работа. А раз тебя не устраивает, значит, для тебя она плохая, и ты обязательно найдешь то, что будет радовать тебя всю жизнь.
— Это ты к тому, — выпытывала я, — что я слишком часто повторяю, что я безработная?
— Что ты! — отмахивается он. — Ты ведь целых десять минут об этом не говорила. Давай-ка усугубим… — Он взялся за текилу.
Когда мы окончательно ухандохались, я предложила посмотреть фильм «Образцовый самец», ха-ха, телек-то у меня в спальне. Но самое странное, я вспомнила о фильме не для того, чтобы заманить его в кровать, а лишь потому, что мне действительно хотелось его посмотреть. Фильм.
Но мы его так и не посмотрели.
Пару минут мы лежали, касаясь друг друга только плечами… Я ничего не ждала, мне и так было чудесно от того, что Паша наконец-то рядом, — это было самодостаточное ощущение… Но вдруг… не мы, а наши тела, развернулись и потянулись друг к другу.
Мне казалось, что чувства разрывают меня, хотелось одновременно рыдать, заниматься любовью, кусать ему губы, кричать: «Теперь-то ты понимаешь, как я люблю тебя!», визжать, стонать… Такое количество чувств в одном человеке просто не помещается, и — я первый раз это поняла! — секс — единственный способ хоть как-то выплеснуть их, потому как ни слов, ни жестов… ничего не хватает, чтобы рассказать обо всем.
От первого же поцелуя, когда наши губы только коснулись, меня повело. Я поняла, что либо теряю сознание, либо давно его потеряла, вместе со стыдом и совестью, с честью и достоинством. Его губы были мокрые, но не так, как я не люблю. Они были влажные и горячие, и еще удивительно гладкие, нежные, и они так уверенно и жестко хватали мои, что казалось — это наш первый и последний поцелуй, такой, в котором нужно выразить все, все наши переживания. Не отрываясь от моих губ, он прижал меня к себе — его ладони были такие горячие! — и я почувствовала — он уже просто каменный, сейчас, наверное, лопнет от возбуждения, но мне, как ни странно, было на это плевать, потому что все было так важно в целом, что детали не имели значения.
Вдруг мы оба резко вскочили и стали сдирать с себя одежду — как попало выкарабкивались из носков, трусов, свитеров. Я сдернула покрывало вместе со всем, что на нем было, и мы нырнули под одеяло. Мы снова прижались друг к другу, и мне хотелось его раздавить, вжаться настолько, чтобы все в нас стало одним, чтобы слилось, чтобы ничто не было порознь. Мне хотелось вдыхать его запах — чистой, нежной, теплой молочной кожи, которая не пахла никакими духами, а только им — чем-то ужасно детским и трогательным.
 
Я ощущала все его прикосновения — каждое в отдельности. Я могла бы описать невероятную разницу между поцелуем в плечо или в ключицу, я могла бы защитить докторскую по удивительному различию между прижиманием к нему левой грудью или правой!
Перед глазами темнело и даже заболела голова, настолько все это было сильным, а Паша тем временем положил мою ногу себе на бок, подтянул меня вверх… И когда он оказался во мне, было ощущение, что мы в центре атомного взрыва. Если я когда-то считала, что в постели я немного деревянная, то это, видимо, потому, что у меня ни разу не было любимого мужчины. Со мной происходило невообразимое — тело жило отдельной жизнью. Оно двигалось, отвечало, извивалось, дрожало, а в голове лишь пару раз мелькнуло: «Что это?»
Потом показалось, что мои ногти целиком увязли в его спине, а его рука душит мое горло. И вдруг все стало взрываться, и на нас как будто обрушился поток горячей воды — меня обожгло и даже стало больно — в самый последний раз он зашел так глубоко, что я пришла в себя и открыла глаза. Он почувствовал, что я смотрю, и взглянул на меня. Мы глядели друг на друга в недоумении — не ожидали, что такое хоть с кем-то может случиться.
Мы долго лежали, не выпуская друг друга. Он — с рукой на моем горле, я — вцепившись ему в разодранное плечо. То я, то он, то вдвоем вздрагивали от пережитого, а потом снова утыкались губами друг в друга. Невозможно было что-то сказать — слов не было, их вообще не придумали еще — такие слова, которыми можно было бы выразить то, что происходило с нами.
— Не знаю, что сказать… — в конце концов проскрипела я. Страшно хотелось пить.
— И я, — тряхнул он головой.
— Ща. — Я убежала в гостиную и принесла яблочный сок.
Высосав целый пакет, мы еще долго лежали рядом, молча. Потом я поняла, что не курила целую вечность, села, достала сигарету и посмотрела в окошко.
— Мне никогда не было так хорошо, — неожиданно расхохотался он. — Наверное, это самое ужасное, что можно было сказать?
— Ну что ты, — успокоила я. — Самым ужасным было бы, если бы ты сказал «спасибо, малыш»!
— Ха-ха! — Он чмокнул меня в плечо. — А такое что, еще бывает в современных крупных городах с развитой инфраструктурой?
— Еще как, — ответила я.
Я затушила сигарету, легла рядом с Пашей и уставилась в середину фильма об «Образцовом самце». Я бегала глазами по экрану, но если бы мне, под угрозой немедленного расстрела, приказали вспомнить, что там у них случилось минуту назад, — я бы не вспомнила.
Во мне словно заполнилась какая-то внутренняя пустота, я стала цельной. То есть раньше все было как пятнашки: работа, друзья, родственники, деньги — все это перемещалось, изменялось в зависимости от… не знаю от чего… и разобраться в этой чехарде было не так просто. А вот сейчас весь этот ералаш встал на место, потому что на свободном месте возник Паша и все собой заполнил.
— Я тебя люблю, — сказала я так, словно давала присягу отечеству. Как-то серьезно и напыщенно. — Я очень тебя люблю, — попробовала я повторить с чувством и нежно, но вышло как у старой, пропитой актрисы, сделавшей двадцать пять абортов, но исполняющей в погорелом театре роль Наташи Ростовой, только что полюбившей Болконского. — Я правда тебя люблю, — повторила я раздраженно.
— Точно? — Паша игриво нахмурился.
— Совершенно! — оживилась я. — Я тебе сейчас все быстренько скажу, только ты мне не мешай.
Он согласно кивнул.
— Когда мы с тобой встретились в Москве, я уже тебя полюбила, только не знала, что это случилось. Я сама боялась, что так бывает. Что можно увидеть человека и понять, что это на всю жизнь. Когда ты исчез, не понимаю, как я не сошла с ума — мне было так плохо! Ходила, как зомби, делала что-то и видела себя со стороны, как будто я — это не я. И говорила себе: «Ничего, переживешь, не в первый раз», но знала — не переживу! Я не могу без тебя и не буду.