Слишком много блондинок
Последние дней пять… ну да — пять дней, с понедельника по пятницу… это не считая выходных — с ними семь… я пребываю в невменяемом состоянии. Прихожу на работу в любовном экстазе, ношусь, как заведенная, по коридорам, полностью доверяю Юлиной совести — в смысле редакционных материалов, и постоянно с кем-то общаюсь. Все это — чтобы дожить до вечера. Чтобы день прошел незаметно, а потом за мной заехал Паша и мы бы снова оказались вместе. На этот раз я заставила Аню приехать в Останкино, и в сотый раз — не ей, а вообще — пересказываю историю наших странных, но захватывающих чувств.
— Наверное, — Аня озадаченно покачивает головой, — это какие-то идеальные человеческие отношения далекого будущего, когда всякого рода животную похоть заменит высокодуховная связь… но… я что-то не очень врубаюсь. У него не стоит? Как он вообще все это объясняет?
— Так, — рассказываю я. — Что я для него так важна, что он не может от переживаний со мной переспать. Ему нужно прийти в чувство… и все такое.
— А ты?
— Ну… — пожимаю плечами я. — Я время от времени устраиваю сцены, за которые мне потом стыдно. Мы созваниваемся каждые полчаса, шлем друг другу письма по мылу, общаемся по ICQ и, вообще, не можем прожить друг без друга ни минуты. Он приезжает сюда обедать, иногда привозит меня пораньше, и мы здесь завтракаем…
— Н-да? — замечает Аня.
— Аня, — я сжимаю кулаки. — Иногда я сама не верю, что такое бывает, что все это не идиотизм, что он — не импотент, что я действительно не могу прожить без него ни секунды… Я не знаю, как так вышло — наверное, с первого… нет, со второго раза… но я совершенно точно уверена — этот человек для меня все. Понимаешь, есть такие вещи, в которых невозможно сомневаться, когда разум и здравомыслие — лучшие враги, когда ты живешь только чувствами, и все это — не затмение, а истинная правда. Если бы я думала головой, я бы сейчас обедала в «Трех свиньях» — там дороже, с Егором или… Федей каким-нибудь, и считала, что здорово устроилась, потому что они — хорошая партия, у них все правильно, у них все и стоит, и лежит, когда нужно и где нужно. Но я хочу быть только с ним и не потому, что с ним все непонятно — типа, знаешь, я фанат препятствий и прочих закавычек — нет! Все, что он говорит, мне близко, я полностью разделяю все его убеждения, пристрастия, шутки, мнения о людях — мы как будто две половины… извини за банальность… но мы и правда как будто две половины, которые кто-то разделил и заставил нас всю жизнь искать друг друга.
— А-аа… — Аня задумывается над моими страстными речами.
— Понимаешь, Ань, — продолжаю я. — Я сейчас пребываю в полнейшей уверенности, что солнце светит только для нас обоих, что, вообще, весь мир придуман только для того, чтобы мы в нем родились и встретили друг друга. И я не боюсь показаться ни глупой, ни пошлой, ни влюбленной, как кошка — я вообще ничего не боюсь, кроме того, чтобы загадывать.
Аня ничего не ответила — она молча разглядывала тарелку с остатками салата.
— Ань, — обижаюсь я. — Тебе совсем по барабану то, что я говорю?
— Нет, дорогая Вера, — тоже злится она. — Мне отнюдь «не по барабану» то, о чем ты говоришь. Просто единственное, что я могу — порадоваться за тебя, а радоваться сейчас, извини, рановато. Советовать смысла не имеет — ты сама знаешь, что делаешь. Так что я просто буду молча за тебя переживать и готовить — на все случаи жизни, свое плечо, на которое ты всегда сможешь опереться. Понятно?
За неспешными девичьими беседами мы просидели три часа. За это время мы выпили бутылку мартини — мы подсчитали, сколько коктейлей заказали, и выяснилось, что в общей сложности мы высосали 750 гм. За это время мы неоднократно произнесли «я тебя ща всю правду скажу…», признались друг другу в любви, вспомнили всех мужчин, с которыми мы когда-либо занимались сексом, и всех их уличили в полнейшем ничтожестве.
Очнулась уже у Паши — я падала ему на руки и пыталась объяснить, почему именно я такая пьяная — от любви к нему. Выходило плохо — с губ срывались какие-то «а они… мы… и тут этот». Трудности начались, когда Паша сначала снял с меня кофту, а потом юбку и обнаружил, что на мне нет трусов. Так как я не могла дать подробный ответ, почему я без трусов — хоть и в колготках, Паша принялся как-то очень уж сердиться. Особенно его злило то, что меня отсутствие трусов страшно веселило. Правда, после того как он бросил оземь компьютерное кресло — так, что из кресла вывалилась ножка, а колесики разлетелись, я очухалась и заявила, что он деспот. После чего деспот совершенно разошелся — он перебил все чашки и выбил ногой дверь в коридор… то есть так по ней ударил ногой, что она сорвалась с петель, а я стала быстро трезветь. Я попыталась дозвониться Ане — у нее, как нарочно, было занято. Минут через двадцать я все-таки ее нашла, и она сказала, что в туалете я орала, будто трусики-танга — жуткий отстой, врезаются в попу, натирают и вообще мешают жить. Кто-то посоветовал мне их снять, и я сняла. Вот и все. Выслушав от Ани эту историю с самого начала, Паша угомонился, но тут я — нечаянно! — подлила масла в огонь.
— Ну что ты, право, — произнесла я, слегка заплетающимся языком. — Тоже мне трагедия — ходить без трусов! Ты думал, я тебе с кем-то изменила?
— И это тоже, — пока еще мирно ответил Паша. — Но я вообще против хождения без трусов. И не могу представить, чтобы моя девушка разгуливала без трусов, как последняя дура!
Я всего один раз вышла из дома без трусов — насмотревшись лет в шестнадцать «Основного инстинкта»… или когда там… надеюсь, что это было в шестнадцать, потому что позже быть такой дурой — это приговор… Вот, это было всего один раз, и на мне была такая тонкая шелковая юбка, что я боялась присесть — было страшно душно и жарко, и все потело.
Но вот именно сейчас мне почудилось, что деспот Паша выступает против права любой свободной женщины ходить без трусов, когда ей вздумается, тем самым ущемляя мои личные убеждения, и право выбора, и… Чего «и» я так и не успела придумать, потому что спросила:
— И что, если бы я пошла на улицу без трусов, то ты бы что, а?
Деспот не удостоил меня ответом. Не останавливаясь на мысли, что более бессмысленную дискуссию трудно придумать, я настойчиво гнула свою линию.
— Ты бы что, со мной расстался? — подсказала я.
— Да! — рявкнул Паша, которому, видимо, все это осточертело. — Расстался бы и сделал себе лоботомию!
Но повод уже был, и остановить меня могла только бомба с нервно-паралитическим газом, угодившая в эту квартиру.
— Вот что я для тебя значу! — закричала я и швырнула в стену пепельницу.
Может… Скорее всего, именно потому, что я давно не занималась любовью — а гормоны в это время устраивали внутри меня жуткий дебош… я, собственно, и затеяла весь этот высосанный из пальца скандал. Но ругались мы, несмотря на ничтожную причину, знатно — расшвыряли всю мебель, даже бросились друг на друга с кулаками… Единственное, что я умудрялась оберегать, — кучу Пашиной аппаратуры и его пах, по которому я едва не засадила ногой, но вовремя промахнулась, подумав о том, что, возможно, он мне когда-нибудь понадобится. В конце концов, Паша меня повалил животом на матрас, заломил мне руку за спину и попросил:
— Успокойся, пожалуйста…
Как только пришла пора признать свое поражение, я сделала вид, что мне везде больно, особенно в заломленной руке, и расплакалась. Паша еще некоторое время меня не отпускал — видимо, боялся моего коварства, но, убедившись, что я полностью выплакалась и теперь сопли рекой текут на пододеяльник, разжал хватку и принес салфетки. Тут же почувствовав себя неблагодарной идиоткой и психопаткой, я одновременно поняла: Паша — единственный, кто на удивление стойко выдерживает мои истерические приступы и прочее буйство. Это можно объяснить тем, что он меня понимает как психопат психопата, но даже если он — такой же, как я, то это лишний повод любить его еще больше. И тут — от сильных и возвышенных чувств — я снова разревелась.
Глава 36
Как алкоголик со стажем, я, очнувшись в десять утра, заставила себя обратно заснуть — чтобы во сне пережить похмелье. Правда, я добежала до кухни и горстями закинулась аспирином, анальгином и даже какими-то витаминами — чтобы потом ничего не болело. Встала в три, устроила себе баню: набрала в ванну кипятка, добавила в него хвойную пену и плескалась, пока не поняла, что все мои шлаки уже плавают снаружи. Паша оставил на унитазе — там, где я бы точно нашла, — трогательную записку: «Верочка, милая моя, как проснешься позвони мне по…» номера телефонов… «я на студии — свожу треки, у меня сегодня выступление на вечеринке. Буду часам к шести. Скучаю очень, думаю о тебе все время. Пока, твой деспот». Записку я взяла с собой в ванную и время от времени перечитывала.