Последний снег

— Говорят, он трахал собственную дочь, — сказал Габриэль. — Это он ей пацана заделал.
— Ерунда, сплетни всё.
— Может, и сплетни. Но с парнем не все в порядке, это я из достоверного источника знаю. В голове у него не все дома, кровосмешение… забыл, как называется.
— Инцест, — буркнул Лиам и подкрутил колесики бинокля. Он не заметил ничего странного. Старик и парень выглядели совершено нормально. Живут, конечно, в развалюхе, но так много народу живет. Они вон, с дочерью ютятся в гараже, и о нем тоже много чего говорят. Люди они такие, им только дай косточки поперемывать. Его считают плохим отцом, неспособным заботиться о ребенке. Но откуда им знать, какой он отец. Что Ваню он любит больше жизни.
— Если у него и есть проблемы с головой, то со стороны не видно, — прокомментировал он. — Но парень гораздо крупнее, чем я думал. На голову выше старика. И в мышцах покрепче.
— Не важно, — Габриэль сплюнул на землю. — Мы застанем их врасплох, ночью. Они и пикнуть не успеют.
Ну-ну. Трое против двух, если считать женщину. И один из этих троих — крепкий детина. Лиаму это не нравилось. Все будет не так просто, как обещал Юха.
Он вернул Габриэлю бинокль, достал мобильный и зафоткал дом, потом огляделся. В лес вело много тропинок, так что пути отхода есть. Фотки он сделал, чтобы не перегружать память деталями.
С ветвей капала талая вода. На коже под курткой выступил пот, словно он сам таял.
— Проверим с другой стороны?
— Не сейчас. Лучше вернуться ночью, когда все будут спать.
Габриэль повернул обратно к озеру. Лиам бросил последний взгляд в бинокль. Видар Бьёрн-лунд и его внук в блаженном неведении продолжали завтракать.
Когда Лив спустилась, они уже сидели в кухне; головы склонились над столом, словно в молитве. На столе рядом с едой стояли банки с мазью. Сидят и болтают о чем-то. Лив почувствовала себя лишней.
— Наконец-то соизволила подняться, — прокомментировал Видар. — Кто-то уже успел всю работу сделать, пока ты дрыхла.
Он выдвинул стул, приглашая дочь сесть, но ей не хотелось. Она выпила кофе, как всегда, стоя у раковины. Запах мази портил и без того не лучший вкус кофе. Симон смазывал мазью искривленные артритом руки Видара, одновременно растирая их. Зрелище не для слабонервных. Видар закусил губу от боли. Старая морщинистая кожа вся в пигментных пятнах. Запах болезни в воздухе. И привкус болезни в кофе. Но Лив все равно допила чашку, думая об одном: как бы ей хотелось сейчас быть на другом краю света.
Симон подошел к раковине помыть руки; мазь плохо отмывалась, едкий запах долго держался на коже. Их глаза встретились, и сын подмигнул с таким видом, словно у них был общий секрет. Лив просияла. Ее мальчик влюблен, и свою тайну он доверил ей, а не Видару. Их с сыном связывает невидимая, но прочная нить. Однажды она расскажет ему, как все было на самом деле. Найдет в себе смелость.
— В чем дело? — спросил Симон. — Ты так странно на меня смотришь…
— Нивчем. Просто смотрю.
Его всегда смущало пристальное внимание, но Лив ничего не могла с собой поделать. Она любовалась сыном, его влажными после душа волосами, ямочками на щеках… они появлялись, когда Симон смеялся, правда, это бывало очень редко. Сын… Он освещал ее серую жизнь, расцвечивал всеми цветами радуги.
— Бесит, когда на меня пялятся, — буркнул он и потянулся за рюкзаком. Но в голосе не было раздражения.
Лив смотрела, как он выходит из кухни, затаив дыхание, слушала, как надевает куртку и ботинки в прихожей. Кожа под кофтой начала чесаться.
— Пока! — крикнул Симон, и дверь за ним захлопнулась.
— Пока, — эхом ответили Лив и Видар.
Они проводили его взглядами до шлагбаума. В тишине слышно было только хриплое дыхание Видара. Спина зачесалась еще сильнее.
Деревня потихоньку просыпалась, от печных труб над лесом поднимался дым. А может, это туман. Казалось, мрачный лес наблюдает за ней.
Когда-нибудь… Когда-нибудь она объяснит сыну, почему осталась здесь. Что дело не только в Видаре, а в этой земле, в прошлом, которое тесно связано с этими местами, с секретами, которые Лив должна хранить.
 
Взгляд ее остановился на рябине, простиравшей голые ветви к небу. Иногда ей казалось, что она видит среди ветвей свою мать. Тело матери. Но это невозможно — Лив была слишком мала, чтобы запомнить. В ее воображении Кристина была одета в подвенечное платье с фотографии, ветер трепал белое кружево, блестящие черные волосы закрывали лицо и сдавленную веревкой шею. Видар сам срезал веревку — так было написано в полицейском протоколе. Когда прибыла «скорая», мать лежала в кухне на лавке. Врачи не сразу поняли, что произошло, решили, что Видар ее задушил. В состоянии шока он совсем забыл про дочь. Кто-то из полицейских услышал плач и нашел Лив на втором этаже. Прошло много лет, прежде чем она смогла собрать отрывочные сведения в единую картину. Нет, конечно же она ничего не помнила — только ознакомившись с полицейскими и медицинскими отчетами, она узнала, что именно тогда произошло.
Расчесанную кожу саднило. Лив застегнула рабочую униформу до самого горла, чтобы не было видно царапин. Видар согнулся над рулем. Очки уже не помогали — зрение часто подводило, между ним и миром встала белая пелена. Лив старалась не встречаться взглядом с отцом. Он гнал машину слишком быстро и слишком близко к обочине. Хорошо, дорога пустая. Она столько раз ездила по этой дороге, что знала каждую трещину на асфальте.
На заправку она устроилась через год после рождения Симона — ее первый шаг на пути к свободе. Видар особо не протестовал — надо же было на что-то жить, но настоял на том, чтобы подвозить ее каждый день. Вот уже шестнадцать лет он привозил ее утром на работу и забирал вечером, как школьницу. «Не лишай меня единственной радости», — говорил он, когда Лив пыталась возражать. Это и правда было для него единственным развлечением. И машина у них была только одна. О покупке второй и речи не шло, даже на деньги, скопленные Лив. Такой расточительности Видар в жизни бы не допустил.
Лив не знала, сколько он заработал на лесе, — поговаривали, что миллионы. В детстве она видела в сейфе толстые пачки банкнот, перемотанные резинками, но с некоторых пор Видар никогда не открывал сейф в ее присутствии. Она понятия не имела, что там внутри. Жили на пару тысяч крон в месяц, покупая только самое необходимое. Это жалкое существование нельзя было назвать жизнью. Богатство было для Лив дальним родственником, о котором вроде и слышала, но никогда не видела.
Многие спрашивали, зачем она работает на заправке. «Ты же богачка», — говорили с алчностью во взгляде. Но Лив всегда отмахивалась. «Это не мои деньги, это деньги отца», — отвечала она.
Видар свернул к церкви и остановил машину. Видимо, хотел поговорить. В детстве ей казалось, что их церковь — самое красивое здание в мире, сказочный дворец, но теперь она так не думала. Церковь как церковь, для глуши сойдет.
Лив взялась за дверную ручку. Заправка в паре шагов, неохота ей было слушать отца.
— Мне через десять минут приступать, — сказала на всякий случай.
Видар смотрел на голые березы за окном.
— Я тут подумал, нам надо выставить арендатора.
— Что? Ты о ком?
— О Йонни Вестберге. Он вызывает у меня подозрения.
Лив замерла от страха. Взгляд был прикован к заправке, от дыхания стекло запотело.
— Так он вроде ничего плохого не сделал.
— Не стоило сдавать дом чужаку с юга. Уверен, этот Вестберг проворачивает грязные делишки.
— Что ты имеешь в виду?
— В наш ящик по ошибке попало адресованное ему письмо. От судебных приставов. — Лицо отца скривилось. Все ненавидели судебных приставов.
Лив пыталась понять, правду ли он говорит или выдумал все это, чтобы поймать ее. Но отец вытащил письмо и помахал у нее перед носом. Грязным ногтем ткнул в логотип. Лив пожала плечами, изображая невозмутимость. Перед глазами встал Йонни, его лицо в свечении сигареты, шершавые ладони на ее коже. Она приоткрыла дверцу, впуская свежий воздух.