Малакай и я (ЛП)

— Сотня тысяч... она пришла сюда, чтобы украсть вещей на сто тысяч, — с горечью засмеялась Эстер. — Знаешь, сколько она получает каждый месяц за безделье и то, что оскорбляет и ставит меня в неловкое положение? То, что она взяла, вообще ничего не стоит. — Дрожащими руками она снова подняла серьги с омелой.
Я запер дверь, пока она говорила, и затем сел рядом с ней.
— Когда мне было шесть, дедушка отвез меня в торговый центр, чтобы к Рождеству проколоть мне уши. Он отвлекся, когда ему позвонили, поэтому я зашла в магазин игрушек. Я потерялась, не могла найти его, испугалась, и только я услышала эту песню, как он нашел меня. Он был так расстроен и напуган, что мне запретили прокалывать уши. Но он подарил эти серьги с омелой и пообещал отвезти меня в следующий раз. В следующем году в том же торговом центре мы снова разделились. В этот раз уже не по моей вине. Потерялся он, и когда мне снова стало страшно, я начала петь «Baby It's Cold Outside» и, вжух, он снова появился передо мной. Я думала, это самый классный фокус в мире. — Засопела она носом и смахнула слезы.
Потянувшись, я дотронулся до мочки ее уха.
— Прости.
— За что?
Какая она красивая, думал я, когда она подняла бровь в смущении. Дотянувшись, я вытер ее слезы. Она, правда, плакса, и тот факт, что, зная столько, она изо всех сил старалась не заплакать, очень подкупал. Все, что было в ней, я любил больше и больше, даже ее гнев.
— Прости, я забываю, что ты внучка Альфреда.
Вообще-то теперь это многое объясняло. И все же мы всегда умнее задним умом. Я понимал, что она внучка человека, который мне был как отец, но в глубине души понимаю, что она только моя. Она моя любовь в прошлом и настоящем, так что часто я забывал об отношении к ней Альфреда. Это одно, а это другое.
— В то Рождество твой дедушка не потерялся. На самом деле он просил — донимал меня, чтобы я согласился провести с вами выходные. Когда я приехал в торговый центр, все было хорошо, но потом у меня случилось одно из самых сильных воспоминаний. Было очень больно, и все кончилось тем, что я спрятался в одном из магазинов и позвонил ему. Я боялся, что потеряю сознание и окажусь в больнице. Он был со мной... Я не знаю, как долго он оставался со мной, прежде чем отправить меня домой и пойти к тебе.
Ее глаза стали шире, когда она поняла, что это означало.
— Я встретила тебя в семь лет?
— Почти. — Я тронул один из ее локонов. — Я лишь мельком увидел твои волосы и все. Думаю, возможно, это и вернуло воспоминания.
— Прости, но я как-то даже счастлива. Считаешь, я эгоистка? — улыбнулась она, протягивая руку к моему лицу.
— Однозначно. — Подмигнул я, а она скорчила рожицу. — Если мне нравится, что ты эгоистка ради меня, это значит, я эгоист?
Ее улыбка стала еще шире, когда она прислонила свою голову к моей.
— Нет, это значит, ты сумасшедший.
— А-ах, — прошептал я, обнял ее за талию и притянул к себе. — Тогда я могу даже не спрашивать, я привык быть сумасшедшим из-за тебя.
— А это так? — спросила она и губы ее застыли над моими губами.
— Это так. — Я наклонился поцеловать ее в шею.
— О-о-о, — застонала она и запустила пальцы в мои волосы, пока я расстегивал ее платье. — Малакай...
— М-м-м? — спросил я, не отрываясь от ее кожи. Целуя ее грудь, я потянул вниз ее лифчик.
— Мы... мы уже этим занимались.
Я отодвинулся и взглянул на нее.
Она продолжила:
— Этим утром ты… я была обеспокоена, и теперь мы снова здесь вместе.
Искренность ее голоса, с каким облегчением она говорила — все это ранило. Она, как и я, весь день беспокоилась, конец ли это. Хотя она требовала сил от себя и от нас, в глубине души она боялась. Я поднял ее на руки и унес в спальню. Пройдя по деревянному полу, я положил ее в центр кровати и лег рядом.
— Ты права, мы этим уже занимались, — прошептал я, хотя голос где-то в отдалении разума напомнил, что произойти может что угодно в любое время. Но все же я никогда до сих пор не сдавался этому страху, не сдамся и сейчас, когда она в моих руках. — Так что давай прославим сегодняшний день, завтрашний, каждую ночь до конца наших долгих жизней.
 
Склоняясь над ней, я поцеловал место над грудью, над сердцем и стал продвигаться ниже.
ЭСТЕР
Остановиться? Ясно мыслить? Они знали, что любовь к ней никогда не была моим выбором? Это нельзя контролировать — так цветы распускаются весной, и листья опадают осенью, это было в моей сущности. Никаких сознательных усилий. Я только и мог, что любить ее и до конца жизни почитать, как честь, ее взаимность. Моя любовь к ней шла из самого центра моего существа, распространяясь на всего меня. Она согревала меня в морозы и дарила прохладу в жарких землях. Я уверен, если меня вскрыть, то я буду истекать не кровью, а любовью к ней. Если кто-то решит влюбиться, я предупрежу его делать это с особой осторожностью, так как он станет рабом и перестанет быть мужчиной. А рабство противоречит взгляду на жизнь у любого человека. Это было безумие. Но что такое любовь, если не безумие? Скажите мне, какая еще эмоция заставит человека отказаться от базового инстинкта выжить? Когда ни одна разумная мысль не имеет значения, если эта мысль не о ней. С того момента, как наши глаза встретились, я знал, что принадлежу ей. И это она первая заявила, что принадлежит мне телом, душой и разумом, привязывая свое сердце к моему и закрепляя нашу любовь в вечности. Любовь — это бабочка в ящике Пандоры.
Он написал эти слова в своем первом романе «Женщина, которую люблю», и когда я прочла это, сердце бешено ускорилось, и стало тяжело дышать. А теперь я, женщина, которую он любил, лежала голая рядом с ним.
— Сколько ты еще будешь смотреть? — пробормотал он, хотя в темноте моей комнаты глаза его были закрыты. Потянувшись к Малакаю, я убрала волосы с его лица, чтобы он взглянул на меня.
— Пока физически хватит сил не закрывать глаза, — прошептала я в ответ. Он молчал, как будто вечность, а затем снова опустил веки, что стало видно его длинные ресницы. Я потянулась, чтобы коснуться его, но он перехватил мою руку.
— Эстер, прошу у тебя... — Он облизнул губы.
— Чего? — спросила я, когда он не стал продолжать.
— Пощады, — ответил он. — Прошу у тебя пощады. Я чувствую, как ты тянешь меня за сердце, но оно уже твое. Я уже твой. И когда я смотрю тебе в глаза, я чувствую, что мне больше нечего тебе дать, хотя ты просишь больше.
— М... Монтана, — мой голос надломился, но я произнесла. Я озвучила то, чего хотела. Малакай открыл глаза, и я повторила. — Я хочу Монтану. Я хочу каждый день заниматься с тобой любовью и красть твой завтрак по утрам. Я хочу говорить обо всем и ни о чем... Давай вернемся.
Он поднялся и застыл надо мной, затем нагнулся и поцеловал меня в лоб. Усмехнувшись, он сказал:
— Как беспощадно.
Улыбаясь, я обвила руками его голый торс.
— Ты тоже волен высказывать пожелания.
— Я желаю всю тебя... вечно, — прошептал он, укладывая меня на спину и зависая между ног, давая почувствовать, как прижимается ко мне.
— Тело, разум и душу... о-о-о! — Я выгнула спину и протяжно вдохнула, когда он вошел в меня.
МАЛАКАЙ
Волосы ее были растрепаны вокруг лица, когда она, мягко посапывая, повернулась на бок и свернулась в клубок. Потянувшись к ней, я убрал ее волосы, чтобы поцеловать в лоб.
— Любимая, — прошептал я ей.
Она улыбнулась и, просыпаясь, протерла глаза.
 
— Пахнет едой.
— Сейчас будет еда, — улыбнулся я и отодвинулся, чтобы дать ей встать. Зачем она укуталась в простыню, когда встала, я не понял, но это было мило.
— Доброе утро, — сказала она еще полусонная, расчесывая волосы.
— Доброе утро, — ответил я и поставил перед ней завтрак на подносе. — Ешь быстрее. Нужно успеть на самолет.