Комсомолец 3 (СИ)
В пальто, в кроличьей шапке и в тщательно отглаженных брюках я походил не на серьёзного мужчину — на измученного и болезненного подростка. Попытался припомнить, когда отправлялся на свидание в прошлый раз (предыдущую поездку к Альбине Нежиной я не учитывал — то была лишь разведка боем). Воскресил в памяти, как тогда выглядел (высокий широкоплечий красавец с небольшим животиком и седыми висками). Сравнил воспоминания из прошлой жизни с нынешним своим обликом. Покачал головой. Щуплый паренёк в зеркале спародировал мои действия — завертел увенчанной меховой шапкой башкой.
— Да уж, Димочка, — пробормотал я. — Хреновый из тебя сейчас герой-любовник. И нищий. Цветы не купил. Из закуски — только дешманские конфеты. А вместо дорогого вина несёшь девчонке убогий псевдоиндийский чай. Стыдно, Димочка. Печально. Не выглядишь ты девичьей мечтой. И убери с лица эту дурацкую ухмылку!»
* * *Расписание автобуса, что шёл до пятой городской больницы, я заучил наизусть. Уже затруднялся вспомнить, сколько раз воспользовался этим маршрутом в этой, новой жизни. Ездил в том направлении к Рихарду Жидкову (Зареченскому каннибалу) и на встречу с Гастролёром (Горьковским душителем). Туда же направлялся, чтобы в Пушкинском парке схлопотать револьверную пулю в грудь (и чтобы спасти от удара молотком Свету Пимочкину). Теперь вот ехал в тот же район в гости к Альбине Нежиной. С пакетом конфет и пачкой чая в сумке. В этот раз не захватил с собой ни обрез, ни свинцовый кастет (после встречи с Надей в парке я его не видел), ни даже будёновку (скрывать свою внешность, пряча лицо за платком и суконным шлемом со звездой, я не собирался).
Простоял на автобусной остановке не больше десяти минут. Порадовался, что не прихватил цветы, когда протискивался вслед за вечно спешившими пенсионерками в салон автобуса: решительные советские граждане не пощадили бы букет — к конечной остановке я добрался бы с растрёпанным веником в руках. Переживал за сохранность конфет, пробираясь подальше от входа по заполненному людьми проходу. Всё же они и в нормальном, не помятом состоянии не выглядели подарочным вариантом. А вот за пачку чая не беспокоился: изуродовать ещё больше её можно было только промышленным прессом. Воспользовался локтями — добрался до середины салона. Лишь здесь перевёл дыхание, повис на поручнях — уставился в окошко.
Рассматривал украшенные в честь грядущего праздника улицы (не в честь восьмого марта или дня космонавтики — о них в этом году словно позабыли). Отметил, что натянутые на домах баннеры напоминали рекламу импортных газированных напитков (большей частью были выполнены в той же цветовой гамме). Вот только в тысяча девятьсот семидесятом году на них изображали не Санта-Клауса и не сообщали, вместе с чем «к нам приходит праздник». А утверждали, что торжество коммунизма неизбежно; что «Ленин с нами уже сто лет»; что он «жил, жив и будет жить»; что «имя и дело Ленина — бессмертны». Разглядывал витрины магазинов — тоже пестревшие ленинской и советской символикой.
Не слушал, о чём переговаривались люди в салоне. Хотя изредка до моего сознания всё же доходили их слова — бессвязные, не имевшие никакого отношения к тому грандиозному юбилею, к которому «готовилась вся страна». Смотрел за окно — отмечал, что снега на улицах города почти не осталось. Заметил несколько снежных шапок лишь на крышах домов. Но не увидел ни одного сугроба даже на газонах. Несколько раз температура поднималась выше ноля градусов (почти до десяти градусов тепла), и пока я лежал в больнице. Да и сейчас я не почувствовал холода, когда стоял на остановке (на вскидку — пара градусов выше нуля). Кое-где на земле темнели непокрытые льдом лужицы. Природа тоже готовилась к весне.
* * *Задержался рядом с автобусной остановкой, чтобы отряхнуть брюки: спешившие непонятно куда в субботний день горожане изрядно попинали мне штанины. Взглянул в сторону пятой городской больницы, откуда выписался только в четверг — часть пассажиров автобуса поспешили именно в ту сторону. Проводил взглядом невысокую, но очень широкую (похожую на бочонок) женщину: та рванула с автобусной остановки через дорогу, не пугаясь проносившихся мимо неё и недовольно сигналивших автомобилей. Подумал, что лет через сорок никому бы и в голову не пришло переходить проезжую часть в этом месте — транспорт тут днём и ночью будет двигаться сплошным потоком.
Искать дом Королевы мне не пришлось. Уже проложил к нему маршрут второго января. Дорогу не забыл. Вот только сейчас улицы и дворы вновь выглядели незнакомо. Снежный покров растаял (не везде — грязные снежные кучи оставались в тени деревьев, белели остатки снежных крепостей), обнажил дыры в асфальте, голые кусты вдоль дороги. Тропки, по которым я шёл в январе, превратились в топкие болота — не подмёрзшие и не засохшие, с чёткими следами от обуви торопливых граждан. Я пока не опаздывал на встречу. Потому берёг ботинки. Перешагивал трещины в асфальте, прыжками через лужи развлекал занявших свои посты на лавках около подъездов пожилых женщин.
Дом номер тридцать шесть на улице «Красноармейская» встретил меня блеском оконных стёкол, где отражалось спускавшееся к горизонту солнце. И детскими голосами. Те же детишки, что при моём прошлом посещении этого двора лепили комки из снега, теперь замеряли сапогами глубину грязных луж. Тощие тополя избавились от снега, чуть покачивали ветвями — прогоняли стаи отчаянно чирикавших воробьёв (птицы взмывали вверх при очередном порыве ветра, но тут же упрямо возвращались на облюбованные места). Я снова не увидел припаркованных во дворах легковых автомобилей. Заметил только знакомый бежевый микроавтобус с красным крестом на борту — РАФ-977И. Стоял он рядом с подъездом Альбины Нежиной.
Присутствие скорой под окнами Королевы показалось мне дурным знаком. Я понимал, что в доме проживало много людей. Но всё же подумал о том, что моё чаепитие сегодня не состоится. Не рискнул идти к дому Королевы по той же тропке, на которую свернул в январе: побоялся промочить ботинки и испачкать штанины. Обходил детскую площадку, превратившуюся к последнему дню зимы в болото, по неровному, но сухому тротуару. Смотрел на машину скорой помощи. Видел серый табачный дым, что выбирался на улицу через приоткрытое окно со стороны водительского места. Прислушивался к голосам людей, суетившихся около микроавтобуса. Захлопнулись дверцы. Водитель метнул в окошко окурок — скорая вздрогнула и тронулась с места.
Машина проехала мимо меня — пропустил её, взобравшись на бетонный бордюр. Увидел лица шофера и медика в кабине. В окнах микроавтобуса блеснул солнечный диск. Я зажмурился. Вдохнул выхлопные газы, проводил микроавтобус взглядом. Дождался, пока машина скорой помощи свернёт в сторону пятой городской больницы. Бросил взгляд на окна Нежиной (вычислил их ещё в прошлый раз). Света в квартире Альбины не увидел. Но тот пока не горел в большинстве окон. И всё же предчувствие «провала» меня не покидало. Я спрыгнул с бетонного постамента, и направился к справочному бюро — к сидевшим около подъезда Альбины женщинам. Те наблюдали за мной с интересом, рассматривали мою улыбку… и мою сумку.
— Здравствуйте, — сказал я. — Не подскажете, к кому приезжали врачи?
— Так это… Томку Нежину увезли, — просветила меня синеглазая пенсионерка.
— Полюбовник башку ей пробил, — добавила её соседка по лавке.
— А вы не знаете, Альбина…
Мне не позволили договорить.
— Так дочка с мамашей в больницу поехала, — сообщила синеглазая. — А ты никак к Альбинке пришёл?
— К ней, — ответил я.
— Опоздал ты, парень.
Женщина указала пальцем вверх.
— Там только ихний алкаш в квартире остался.
Глава 38
«Вот и сходил в гости, попил чаю», — подумал я. Посмотрел на свою сумку — на неё же взглянули и сидевшие на лавке женщины. Ветер вновь оживил ветви тополей и кустов — те взмахнули ветвями, будто прогоняли назойливую мошкару. Но мошкаре пока появляться было рановато. Да и сидеть на лавке около подъезда, на мой взгляд, тоже пока не сезон. Прикинул, как должны были истосковаться по общению пожилые дамочки, что решились покинуть тёплые помещения и примоститься на ещё не прогретые весенним солнцем доски лавочек. Женщины обменялись шепотками.