Комсомолец 3 (СИ)

Зато представил много внешне правдивых объяснений случившемуся, которые меня не устраивали и не сулили ничего хорошего (мне). К примеру, неплохо объясняло ситуацию предположение о том, что студент мстил за мнимые прегрешения преподавателю. Или же что я безнадёжно влюблён в Альбину Нежину (о чём сам заявлял милиционерам) — приревновал её к Валицкому и решил расправиться с конкурентом (Королева в такое точно поверит). Можно придумать правдивую (но не оправдывающую мои действия) версию, связанную с Дарьей Степановной Кировой (пациент преследует доктора и прочая ерунда). Да даже банальная попытка ограбления (со мной в роли грабителя) выглядела правдивей, чем история о моём сне.
«А ведь предсказанные во сне место и время преступления совпали — человек с молотком около пустыря сегодня появился», — отметил я. Вспомнил женщину, которую видел восьмого марта в парке Ленинские аллеи. Отметил схожесть между нею и Дарьей Степановной. Не близнецы, конечно. Но обе невысокие, темноволосые, с фигурами подростков. В выборе жертв маньяка (если Валицкий действительно «маньяк с молотком») прослеживались определённые предпочтения. «Она всё равно узнает. Не простит», — вспомнил я слова Романа Георгиевича. «Она» — это кто? Мать Альбины, в которую со слов Королевы был влюблён Валицкий? Та самая Тамара Нежина, которая сегодня умчалась из дома вслед за сбежавшим из тюрьмы любовником?
Я смотрел на раненого маньяка (или на очередного подражателя — не успевшего «преступить черту»?). Тот сидел неподвижно, с закрытыми глазами; не пытался подняться на ноги (простуда его не беспокоила), не делал попыток заговорить со мной (ничего не объяснял, не просил его выслушать), уже не стонал (хотя рана наверняка болела). Поведение мужчины меня не настораживало и не вызывало вопросов. Я не представлял, как именно вели себя «правильные» маньяки, если им не затыкали рот кляпом. Угрожали, жаловались, ругались? Валицкий молчал. А я не пытался его разговорить. Вспомнил, что на дороге осталась кепка Романа Георгиевича — лежала в луже, изображала севший на мель корабль (если её не прихватили прохожие).
С Валицким я в институте почти не пересекался. Видел его временами… в том числе и в обществе Альбины. Но плохо представлял, каким был этот человек в «обычной» обстановке. Таким же молчаливым? Или весёлым и разговорчивым? На фотографиях, что висели на стене в комнате Альбины, Роман Георгиевич не выглядел угрюмым — улыбался. А Королева пару раз пела ему при мне хвалебные оды — о том, как Валицкий дружил с её отцом, как любил её мать, как уговорил Альбину учиться в горном институте, как помогал семье Нежиных. И ни словом не обмолвилась о том, что Роман Георгиевич насиловал и убивал женщин (или сегодня он всё же шёл на это впервые, наслушавшись бродивших среди горожан историй о «маньяке с молотком»?).
Я ненадолго включил фонарь — направил луч света на наручные часы. Дарья Степановна Кирова ушла полчаса назад. Не поинтересовался, где именно она жила. Но по моим прикидкам «скоро вернусь» — это не через час. Пора бы уже этому «скоро» случиться. Моё спокойствие заканчивалось: поддерживал его, из последних сил прогоняя панические мысли. Темнота, холод и мерзкий дождь (давивший на нервную систему ещё и монотонным постукиванием по будёновке) никак не помогали мне держать в узде эмоции. Палец всё чаще тянулся к спусковому крючку. Логика подсказывала: «Доделай, что начал, Димочка. Ведь ты же взрослый мужик, а не плаксивый юнец. Решил — выполняй. Прекрати рефлексировать».
— Александр Иванович!
Я вздрогнул, затаил дыхание.
Увидел, что Валицкий открыл глаза — он тоже прислушивался.
— Александр Иванович! — повторил мужской голос (он звучал за забором, со стороны дороги). — Не пугайтесь! Это Александров! Я знаю, где вы. Я иду к вам!
«Какой Александров?» — промелькнула мысль.
— Сергей Андреевич? — спросил я.
Мой вопрос прозвучал неуверенно — слова походили на скрип ржавых дверных петель (язык едва ворочался). Рука с обрезом дрогнула. Укороченный винтовочный ствол повернулся к тёмному пятну (к дыре в заборе). Но смотрел в землю. К спусковому крючку я не прикоснулся. Всматривался в темноту (позабыв о фонаре).
 
В рот вновь проникла дождевая вода. Я сплюнул её (не получилось сделать это беззвучно). Бросил взгляд на Валицкого — мне почудилось, что Роман Георгиевич улыбался.
— Рад, что вы узнали меня! — вновь услышал я мужской голос. — Не пугайтесь! Сейчас я зайду на пустырь!..
Захрустели ветки.
— Елки-моталки! Тут ноги можно сломать!
На фоне забора появилась человеческая фигура.
Я осветил её фонарём.
Мужчина медленно приближался.
— Александр Иванович, не пугайтесь, — повторил капитан милиции.
Он замер в трёх шагах от меня, протянул ко мне руку (ладонью вверх, растопырив пальцы).
— Александр Иванович, — сказал Александров, — отдайте мне оружие.
  
Глава 48
 
Серый плащ, кепка, усы — я рассматривал Александрова, а в голове звучала тревожная мелодия из фильма «Собака Баскервилей». Не светил Сергею Андреевичу в лицо. Луч фонаря уткнулся в землю радом с туфлями капитана милиции (в таких ходят на свидания, а не ловят преступников). Я тут же усомнился, что доктор Ватсон шагал бы в подобной обуви по болоту — на лицо было явное несоответствие канону (да и за спиной капитана милиции не маячили фигуры Шерлока Холмса и инспектора Лестрейда). Хотя пустырь всё больше походил на Гримпенскую трясину. А мне уже казалось, что происходящее со мной — всего лишь дурной сон.
— Александр Иванович, — сказал милиционер. — Оружие. Дайте его мне.
Он не подходил ко мне ближе. Ждал моего решения. Я смотрел Александрову в лицо, торопливо перебирал в голове варианты оправданий. Повисший на моих плечах свитер перестал быть тёплой одежной — ощущался тяжёлой мокрой тряпкой. Он давил мне на плечи, словно прижимал к земле. Я чувствовал дрожь в руках, но не понимал, что стало её причиной: холод или нервное напряжение. Больше не чувствовал себя спокойным и готовым ко всему. Но и не расслаблялся — думал. Выстраивал в уме цепочки логических последовательностей. Вот только математика не помогала найти выход из положения.
Понял лишь, что стрелять в милиционера точно не буду. Да и убивать у него на глазах маньяка — тоже не стану. На серьёзную статью я пока не набедокурил. Потому: если Валицкий выпутается из сегодняшней истории, то новой встречи со мной ему долго ждать не придётся. А я к ней подготовлюсь: разузнаю о былых подвигах Романа Георгиевича, чтобы не сомневаться в собственных решениях. Теперь мне не понадобятся вещие сны. Личность преступника известна. Неясна только степень его вины: вплелось ли горчинкой в его карму лишь сегодняшнее покушение, или же в ней давно красовался ядовитый узор из изнасилований и убийств женщин.
Молча передал Александрову обрез. Капитан кивнул (будто поблагодарил меня). Бросил взгляд на Валицкого, но разглядывать его не стал. Заинтересовался оружием. Сергей Андреевич повертел обрез в руках — будто рассматривал диковинку. Провёл пальцем по месту спила на прикладе, покачал головой (укоризненно, словно не одобрил порчи винтовки); смахнул со ствола воду. Сдвинул назад затвор, подхватил патрон (ловко, как цирковой жонглёр). Не стал его совать обратно в магазин винтовки — рассмотрел в свете фонаря, убрал в карман. Привычным движением пригладил усы, указал стволом на Валицкого.
— Что с ним? — спросил капитан.
— Сквозная пулевая рана под ключицей, — ответил я. — Но жить будет. Пока.
— Успел вам что-нибудь рассказать?
Роман Георгиевич вновь прижал затылок к забору, закрыл глаза. Будто происходившие на пустыре события его больше не касались. С кончика его носа падали на подбородок капли. Из уголков губ струилась смешанная с кровью дождевая вода. Если бы я не слышал его голос всего полчаса назад, подумал бы, что Валицкий немой. Или «блаженный» — не понимал, где находится, что происходит, и чем обещал закончиться для него сегодняшний день. Он и сейчас производил впечатление… человека «не от мира сего». Но я точно помнил, что слова Романа Георгиевича показались мне вполне осмысленными, не бредом сумасшедшего.