Муж-озеро (СИ)

Автобус остановился.
- Приехали, милый. Выходи. – Она тронула его за локоть.
- Ага, да.
Он поднялся и вышел вслед за ней, но так и не очнулся тяжелых дум. Таким же тихим и отрешенным Танюша привела его домой. Он покорно вошел, снял кроссовки, опустил рюкзак на пол. Потом неуверенно зашел в комнату, будто был здесь в первый раз, заметил диван, подошел и лег.
- Хочешь есть, Ионушка? Ты давно не кушал. – Танюша склонилась над ним.
- Нет, Танюш. Я устал что-то. Полежу. – Он прикрыл глаза.
Так странно было слышать от Иона «я устал», и так непривычно видеть его таким разбитым, что Танюша встревожилась – теперь уже не из-за инцидента, а из-за мужа. Она подошла и села рядом. Только сейчас она заметила, что вокруг глаз у него залегли глубокие тени, и лицо, казалось, еще больше исхудало.
- Ионушка, солнышко!.. – Танюша положила руку ему на потный лоб, и удивилась, какой он холодный. – Скажи, что тебе принести? Что для тебя сделать?
Ион с трудом открыл глаза, будто веки налились тяжестью, и посмотрел на Танюшу. Никогда прежде она не видела такой тоски в его взгляде.
- Что с тобой, золотко? Это ты так… из-за того мужика? Но ведь это он был виноват! Он же был плохой!
Она всхлипнула и прижалась к его плечу. Ион долго молчал и, наконец, вымолвил:
- Танюша, так нельзя было делать. Я не должен был…
- Милый, но как же было нужно? Ты вспомни: он тебя чуть не сбил…
- Он и не сбил бы. Он затормозил. – Ион поморщился, словно само воспоминание об том доставляло ему физические страдания.
- Да, но потом… Он же хотел побить тебя! За то лишь, что ты переходил улицу по переходу и на зеленый свет! За то, что ты, видите ли, помешал ему ехать! Ведь это наивысшая степень наглости. И меня он хотел побить. Ты же меня защитил, помнишь? – Танюша тоже вспомнила все подробности происшедшего, но ей, наоборот, это придало уверенности в своей правоте. – Золотко мое, как же иначе тут было поступать, скажи?
- Не знаю. Но не так. Не так… - Он говорил медленно, словно не только веки, но и губы и язык у него сделались непомерно тяжелыми.
- Теперь уже ничего не исправишь, милый. – Танюша обняла Иона и попыталась залезть ему под крылышко – туда, где ей всегда было тепло и покойно. Но сейчас его тело было странно холодным. – Его рука заживет, он же молодой и сильный. Зато он будет понимать, что так себя вести нельзя. Что нельзя сбивать людей, нельзя им потом угрожать…
- Да, теперь ничего не исправишь, - выдохнул Ион. Он не слышал продолжения фразы. – Это ужасно, Танюша.
- Так ведь ничего страшного не произошло! Не сломана у него рука, поверь мне! Я видела…
Танюша отчаянно врала: на самом деле она не знала и не могла знать, сломана ли рука. Судя по количеству крови, повреждения, даже если они коснулись только мягких тканей, были глубокими. Но сейчас ей не хотелось так думать, и она старательно затушевывала в своих воспоминаниях кровь и стоны, а на первый план выставляла хамство водителя – тогда еще здорового. Однако на Иона не действовали ни вранье, ни правда. Казалось, его состояние связано не только с раскаянием в том, что он поступил дурно – будь тут одно раскаяние, его можно было бы переубедить разумными доводами. Это была какая-то особенная, физическая подавленность, не подвластная рассудку. Как будто его тело, именно тело страдало от того, что он причинил боль другому человеку. Это было настолько противно его существу, что оно мучилось, словно от токсического отравления. Но вместе с телом страдала и душа, и ее уж никак нельзя было убедить, что дурного поступка не было. Ведь именно тело, ее вместилище, нанесло тому человеку раны. Рука, которой она управляла, обагрила кровью чужую руку. И перенести этого кошмара она не могла. Танюша обнимала Иона, пытаясь согреть, и твердила в ухо, что все обойдется. Однако она чувствовала, что это бесполезно: раскаяние, как болезнь, сковало милое ей тело. Иону тяжело было даже пошевелиться. Воспоминание о чужой боли проникло в кровь и вместе с нею разнеслось по всему организму. Он не смог бы сказать себе «это сделал не я», или «это было не так», даже если бы захотел. Его тело лучше всех знало, что это было оно и все было так, как было.
 
Наконец, он уснул. Уснула, не раздеваясь, и Танюша. Ночь пронеслась, как одно мгновение: вскоре в ее веки постучался солнечный свет. Проснувшись, Танюша первым делом потянулась к Иону. Он, похоже, еще спал. Дыхание было очень тихое, но ровное. Она удивилась, заметив, что футболка на нем мокрая, словно он только что купался. Мокрая была и подушка, и спинка дивана. Танюша привстала. Лицо Иона, его шея и руки были покрыты крупными каплями пота, которые стекали вниз тоненькими ручейками. Волосы, которые и прежде быстро становились сальными, сейчас вились черными лоснящимися кольцами. Впадины его лица, которые за ночь, кажется, стали глубже, были испещрены грязноватыми линиями: это пот, подобно горным потокам, стекал со лба и носа на щеки и шею, а дальше впитывался, словно в грунт, в ткань покрывала. «Как странно… отчего так много пота?» - думала Танюша, проводя рукой по его коже. От прикосновения Ион слабо пошевелился и открыл глаза.
- Танюш… Уже утро, да?
Он попробовал подняться, но, встав на локти, со стоном опустился на подушку.
- Что с тобой, Ионушка? Что у тебя болит?
Танюша прильнула к нему, обняла руками голову, погладила мокрые волосы. Ион прикрыл глаза, пережидая приступ немощи и переводя дыхание. Танюша поцеловала его в макушку. Теперь ее лицо, руки и футболка тоже увлажнились.
- Милый, ты так сильно вспотел… У тебя такое раньше бывало?
Она коснулась губами лоснящейся щеки и снова удивилась: вместо горьковатого привкуса пота она ощутила во рту обычную воду. Тут она сообразила, что и запаха, сопровождающего потение, у Иона тоже нет. Капельки жидкости, стекавшие по его телу, были чисты и прозрачны, и бежали быстро, как вода. Да это и была вода!
- Какой странный пот, Ионушка… Как будто это просто вода из тебя выходит. Чистая, как из родника…
Ион отдышался и, открыв глаза, посмотрел на Танюшу.
- Мне на работу надо… Как же я пойду? – проговорил он слабым голосом.
Складка между его бровями теперь сидела так прочно, словно всегда тут жила. Сейчас в ней тоже подрагивала капелька воды, не зная, как ей спуститься – медленно сползти по мокрым волоскам или же быстро скатиться в глубокую ямку к глазу.
- Что ты, солнышко! Какая работа? Ты разве не видишь, что болен?
- Юрь Альбертыч ругаться будет…
- Да пошел он знаешь куда, этот Юрь Альбертыч! – Танюша никогда не говорила так грубо, но сейчас даже не заметила этого. – Плевать на него. Забудь. Я сама сейчас ему позвоню, хочешь?
- Нет-нет, не надо… - Ион из последних сил схватил ее руку, будто боялся, что она впрямь позвонит и нагрубит Юрию Альбертовичу. – Я сам… Ты только мне телефон принеси, ладно?
Голос его был глухим, словно шел откуда-то из глубины пещеры. Танюша поспешно схватила рюкзак и отыскала видавший виды мужнин смартфон. Его стекло было покрыто трещинами, и в некоторых местах изображение закрывали черные пятна. Ион протянул к нему обе руки. Но его длинные тонкие пальцы, прежде так ловко державшие любую вещь, сейчас дрожали и никак не могли сделать простых движений, известных всему цивилизованному миру от младенца до старика – активировать экран и набрать номер. К тому же, пальцы тоже были мокрыми: на экран с них капала влага. Ион уронил телефон, и он шлепнулся на его впалый живот, обтянутый потной футболкой.
- Ионушка, давай я… - Танюша краем простыни обтерла экран и включила набор номера. – Какой телефон?
Ион, как и Танюша, не вел книги контактов. Небольшое ускорение набора номера, по его мнению, не стоило того, чтобы тратить время на изучение электронных недр гаджетов, которые он искренне не любил. Танюша – и подавно. Если мозг Иона был хотя бы способен проникнуть в нудный и бесчеловечный мир смартфона, то у Танюши при одной мысли об этом перед глазами вырастала высокая бетонная стена, которую надо было либо пробивать, либо перелезать, либо подкапываться. Все это вызывало одинаковый ужас, и Танюша выбирала единственно правильное решение – повернуться и уйти. Никаких так называемых «сервисов» и «приложений» (уже одна терминология пугала) она не использовала, а телефонные номера дедовским методом записывала в красивую бумажную книжку. Дома у нее хранились три-четыре старых книжки, заполненных в течение жизни. А у Иона не было ни одной. Проходящие, неважные номера он записывал на листках и клочках бумаги, которые болтались на дне его рюкзака, по карманам, на подоконниках и постоянно терялись. Важные он не записывал вовсе: они хранились в бездонном погребе его памяти. Там они всегда были в порядке, разложенные по полочкам и снабженные ярлычками, и Танюша не помнила случая, чтобы он забыл какой-то из них.