Что моё, то моё

– Он у…ыу… он ударил меня, – простонала Сара, проведя рукой по лбу, где остался кровавый след. – Он сказал, что он новый…
Конец фразы разобрать было невозможно. Эмили почувствовала лёгкое головокружение. К ней вернулось прежнее противное, тошнотворное ощущение, словно в комнате не хватает кислорода. Надо поскорее лечь и закрыть глаза.
– Он сказал, что он мамин новый друг, – с трудом проговорила Сара сквозь слёзы.
Эмили не знала, спит она или нет, она чувствовала, как тяжелеют веки.
– У мамы появился новый любимый, с которым я должна была встретиться в ма… ма…
Эмили медленно поднялась. Теперь дышать стало гораздо легче.
– Попробуй дышать ровнее, – посоветовала она, так часто повторяла мама, когда она плакала так сильно, что не могла говорить. – Дыши спокойней. Здесь полно кислорода. Видишь люк в потолке?
Она показала на отверстие, Сара кивнула.
– Он впускает для нас свежий воздух через него. Этот человек. Он впускает много кислорода в подвал, чтобы мы могли дышать, хотя здесь и нет окон. Тебе нечего бояться. Можешь взять мою Барби. Твоя бабушка – водитель автобуса?
Сара выглядела очень уставшей. На её бледном лице проступили розовые пятна, а веки так распухли, что глаз было почти не видно.
– Бабушка – электрик, – ответила Сара, впервые прекратив плакать.
– Моя мама умерла, – сказала Эмили.
– А у моей мамы новый друг, – проговорила Сара, вытирая под носом.
– Он хороший?
– Я не знаю, я должна была встретиться…
– Только не плачь больше.
Эмили была сердита. Мужчина мог услышать их. Хоть его и не было здесь, он мог расставить в комнате микрофоны. Эмили думала об этом уже несколько раз. Она видела такое в фильмах. Правда, найти что-нибудь похожее в комнате она так и не смогла. Когда она только попала сюда, она обследовала всю комнату, толком не зная, что ищет. Но безрезультатно. Конечно, есть такие маленькие микрофоны, которые помещаются даже в зубе. Человек не может увидеть такие штуки. Этот мужчина может сидеть где-нибудь и следить за ними, наблюдая, что они делают, и слушая, о чём они говорят. Есть ещё и малюсенькие видеокамеры. Они размером с шляпку гвоздя, а здесь в стенах много таких шляпок. Однажды Эмили смотрела фильм «Дорогая, я уменьшил детей». Там слегка сумасшедший, но очень милый папа ставит опыты у себя на чердаке. Дети случайно попадают под какой-то аппарат и становятся крошечными. Как насекомые. Никто не может увидеть их. А этот мужчина, наверное, видит её. Скорее всего он сидит перед экраном телевизора в наушниках, видит и слышит всё, что они делают.
– Улыбнись, – прошептала она.
Сара снова тихонько заплакала, Эмили закрыла ей рот рукой.
– Ты должна улыбаться, – скомандовала она и растянула губы в фальшивой улыбке. – Он следит за нами.
Сара высвободилась из рук Эмили:
– Он сказал, что он мамин… мамин… новый…
Эмили опять легла на кровать и закрыла глаза. Они едва ли поместятся на ней вдвоём. Она так сильно сжала веки, что ей показалось, будто в голову просачивается свет, и в сиянии этого света возникают картинки: она увидела папу. На нём была фланелевая рубашка, он искал её среди полевых цветов на склоне за их домом. У него было увеличительное стекло, и он думал, что кто-то уменьшил её.
Эмили захотелось, чтобы Сары здесь не было.
 22 
  
Там, где был найден ранец Эмили Сельбю, у тропинки, соединявшей две улицы, стояли цветы в банках, пластмассовых вазочках, букеты лежали просто на траве рядом с записками и детскими рисунками. Часть цветов уже завяла, среди них ярко-красным пятном выделялись свежие розы. Вечерний ветер шевелил бумагу, и рисунки еле слышно шуршали.
Несколько подростков проехали мимо на велосипедах. Они кричали и смеялись, но, поравнявшись с цветами и записками, замолчали. Девочка лет четырнадцати задержалась на некоторое время, потом вытерла слёзы и помчалась вслед за друзьями.
Мужчина надвинул козырёк кепки на глаза. Другая рука опустилась к ширинке. Он решился подойти ближе к тому месту, где была похищена Эмили, но оступился и потерял равновесие. Ему пришлось опереться о дерево, чтобы не упасть. Он застонал и прикусил губу.
 
– Какого чёрта ты здесь делаешь?
За ним стояли два человека. Он не заметил, как они подошли, появившись из-за деревьев. От удивления он не мог даже шевельнуться. Он так и стоял, сжимая в руке обмякший член. Мужчина попытался улыбнуться.
– Ни… ничего, – заикаясь, проговорил он.
– Он… онанирует, чёрт подери!
Они скрутили ему руки и повалили на землю. Когда представители недавно сформированной гражданской дружины втолкнули мужчину, одетого в военную форму, в полицейское управление, его правый глаз скрылся в багровой опухоли, из носа шла кровь и было похоже, что у него сломана правая рука.
Он не ответил ни на какие вопросы, даже на вопрос полицейского, нуждается ли он во враче.
 23 
  
– Может быть, мы будем говорить по-английски?
Он отрицательно помотал головой. Несколько раз ей показалось, что он не понимает её. Тогда она медленно повторяла фразу, подыскивая слова попроще. Вряд ли это особенно помогало. Он молчал, по его каменному лицу невозможно было догадаться, какие чувства он испытывает. Он вообще был не из разговорчивых.
Аксель Сайер заказал филе миньон и пиво. Ингер Йоханне выбрала салат «Цезарь» и стакан воды со льдом. Они были единственными посетителями заведения под названием «Клуб 400», представлявшего собой нечто среднее между рестораном и закусочной. Заведение находилось всего в семи минутах ходьбы от Оушен-авеню. Аксель направился было к своему автомобилю, но пожал плечами и отказался от своей идеи, поскольку Ингер Йоханне настояла на пешей прогулке. Для ланча было уже поздно, а время обеда ещё не наступило. Кухня работала вполсилы. До того как еда появилась на столе, Ингер Йоханне успела рассказать об Альвхильд Софиенберг, пожилой даме, которую когда-то заинтересовало дело Акселя Сайера, но её заставили отказаться от пересмотра и настоятельно рекомендовали никогда к нему не возвращаться. О том, что она даже сейчас, много лет спустя, не оставляет надежду узнать, как получилось, что он был осуждён, а потом неожиданно через девять лет освобождён. Ингер Йоханне описала странную историю с исчезновением судебных документов. А затем, как бы между прочим, объяснила, почему она заинтересована в этом деле.
Принесли еду. Аксель Сайер взялся за нож и вилку. Он ел долго, тщательно пережёвывая. Он смотрел в тарелку, и его глаза вновь были скрыты завесой густых волос. Нарочно он прячется, что ли? Волосы – будто некое препятствие между ним и собеседником.
«Тебе неинтересно? – размышляла она. Или виду не показываешь? Зачем же ты пошёл со мной сюда? Почему не выставил меня за дверь? Я бы это вполне поняла. Ты мог бы выслушать всё, что я собиралась сказать, а потом поблагодарить и попрощаться. Ты и сейчас можешь подняться. Доесть этот бесплатный обед – плату за прошлое, которое ты забыл или надёжно спрятал, а после спокойно уйти. Ты имеешь на это полное право. Ты так много лет потратил на то, чтобы всё забыть. А я мучаю тебя. Так уходи!»
– Что, по-вашему, я должен сказать на всё это?
Половина порции осталась на тарелке. Аксель аккуратно сложил нож и вилку и допил пиво. Потом он откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.
«Я ждала чего-то вроде воодушевления, подумала она. Ерунда, конечно. Чувствовала себя как ангел, как посыльный, который должен доставить удивительнейшую новость. Я ожидала… Чего же я в действительности хотела? С того самого момента, как я прочитала твою историю – когда я поняла, что Альвхильд права, – я подумала, что мне выпала роль доброй феи, защитницы обиженных. Я должна была приехать сюда и рассказать тебе то, что ты давно уже знал: ты был невиновен. Ты невиновен. Я подтверждаю это, я проделала далёкий путь из Норвегии, и ты должен быть… благодарным за это. Я жду от тебя благодарности, чёрт возьми!»