Попаданец в себя, 1965 год (СИ)

Пырин – колобок, немного побитый, но в целом неплохой: нежадный, компанейский.
Чигасов – без правой кисти, на культяпку которой он надевал шерстяной чулок, с лицом, изломанным тиком, слегка омертвевшей правой щекой, неряшливый и истеричный. Пырин сидел в своей хате (в деревенской, а не нашей) в обнимку со жбаном браги, когда соседи попросили посмотреть за восьми месячной девочкой, пока они сходят в кино. Он был один, брага крепкая, в хате жарко натоплено. Сидел он по домашнему, в нательном. И, когда девочка, удовлетворенно гулькая, забралась к нему в кальсоны, в место интимное, Пырин протеста не выразил, потягивая себе бражку, и, возможно, тоже удовлетворенно гулькал – этакий толстячок-добрячок.
Дети все незнакомое тянут в рот, а соседи, вернувшись из кино, заглянули сперва в проталину окна.
Потом Пырин бегал в исподнем по грязному снегу вокруг деревни, сужая круги и оглядываясь на сельчан с кольями. До участкового ему удалось добежать только после третьего круга.
За время следствия он всякого натерпелся, но забитость не переросла у него в ненависть, скорей приобрела смущенную настороженность.
Чигасов свою историю рассказывал так. Он служил сторожем в совхозном гараже, вечером приезжали на велосипедах девчонки – мелкота шести-девяти лет, полазить по кабинам машин, подразнить глупенького дядю Чигасова.
В машинах были наклеены вырезки из журналов, открытки. Большей частью фривольные. Дразнилки приобрели сексуальный оттенок типа: а тебе, дядя, слабо показать, а вот мы у мальчишек видели, у них маленький, а у вас какой… Дядя Чигасов притворно сердился, журил пацанок. Тогда против него был создан заговор. Девчонки заключили с ним договор, что сперва они снимут трусики, а потом дяденька… Заставили его дать честное пионерское под салютом, что не обманет…
На суде дядя Чигасов отчаянно дергал полупарализованным лицом, выпячивал культяпку, косноязычно объяснял, что его совратили, что он не мог нарушить пионерское слово, которое дал под давлением. Его били часто, гнали из-за общего стола, передних зубов он лишился почти полностью, и единственное утешение находил в визитах в оперативно-режимную часть, после чего его обидчики удалялись на отдых в карцер, а дядя Чигасов лез за общий стол, яростно чавкал, разбрасывая из жадного рта крошки капусты и крупы. Постоянные инциденты так надоели даже администрации, что Чигасова поставили на расход по питанию насыщется он теперь в окружении нашей тюремной хозобслуги, представители которой выражать недовольство не решаются.
  
Глава 16. Москва, следственный изолятор
 
Камера. Она похожа на камеру для пыток, но есть некоторые различия. Коллектив интересный:
1) Юрка Слепой. Он действительно слеп, получил четыре года за кражу. Четвертая ходка (четвертый раз судим).
2) Адмирал Нельсон. Это – инвалид, у него искалечено все тело, рука бездействует, пребывая постоянно скрюченной, нога волочится, глаз частично выбит и торчит из изуродованной глазницы наподобие маленького телескопа, за что ему и присвоена столь почетная кличка. Адмирал сидит за хулиганские действия. Они со Слепым закадычные друзья, третий срок тянут вместе на одной зоне.
3) Миша Бродяга. Здоровенный старик, в прошлом разведчик, удостоенный всех орденов Славы. Ему далеко за 60, но он еще крепок. По ночам занимается онанизмом, от чего весь ярус, внизу которого он спит, трясется, как во время шторма. Получит вскоре третий срок за драку в автобусе.
4) Я, ваш скромный герой, вместе споконой смерти попавший в эту камеру.
5) Григорий Бармалеенко, в народе – Гоша Бармалей. Уже влепили СЕМЬ лет строгого режима за попытку изнасилования должностного лица и квартирные кражи. Было еще несколько мелких статей, но они поглощены основной, 117-й.
В камере еще несколько человек, но они не представляют для нас интереса: так, мелкая шушера, серятина с «детскими» сроками до двух лет.
 
А время идет себе, не обращая внимания на мелкие страсти маленьких людей в одном из отсеков шумного и бестолкового города Москва. Для одних оно движется быстро и интересно, для других – медленно и скучно. В камере его течение вообще спорадическое, оно функционирует импульсами: то замирая, то убыстряясь до безобразия.
Мгновенно протекает обед, со скоростью света кончается маленькая порция чифира, исчезают, как в черной дыре космоса, сигареты, а ночь тянется со скоростью хромой улитки, облепленной, вдобавок, шустрыми пассажирами – клопами.
Вот уже и Слепой с Нельсоном надоели друг другу до отрыжки и то и дело устраивают мелкие визгливые перебранки. Скучно в камере. У всех одна забота – скорей бы на зону. На зоне хорошо. Там воздух живой, там ходить можно по плацу, там куча впечатлений, множество разных людей. Там настоящая жизнь, не то, что в тесной камере следственного изолятора. Там даже простыни дадут с наволочкой. А тут все постельное белье состоит из пустого наматрасника, который зэки использует на манер спального мешка, исполняющего одновременную роль одеяла, простыни и т. д.
Пульсирует время, врастает мое утонченное сознание в тело убитого мной пацана. И я вновь заворожен тем, что тюремное (равно, как и лагерное) общество впитало в себя все замашки социалистического строя. Впитало, освоило, переродило на свой, несколько огрубленный лад, и стало еще более бюрократическим и консервативным. Новичок (абстрактный) этой аксиомы еще не постиг, он еще верит в книжную романтику воровских законов, еще ищет джентльменов удачи, среди людей, лишенных даже намека на совесть и честь.
На груди разведчика Миши, ставшего теперь просто Бродягой, выколоты два профиля: Ленин и Сталин. Не хватает надписи: «Честь и совесть нашей эпохи». Вместо этого написано: «Бей фашистских гадов». Надпись честная, жаль только, что старый разведчик до сих пор бьет фашистских и иных гадов. Первый срок он получил за то, что убил собутыльника, неуважительно отозвавшегося о Сталине. Освободился досрочно, как орденоносец, по амнистии. Второй срок получил за убийство собственной жены, не подавшей ему утром похмелку. Говорит, что слегка ударил ее палкой, не рассчитал силы. Освободился по амнистии, как кавалер орденов Славы. И вот, третий срок. В автобусе на вопрос кондуктора по поводу приобретения билета возбудился, начал орать, что с фронтовиков деньги не берут, что враг подслушивает, что кондуктор и не кондуктор вовсе, а агент мирового империализма. Выбил своей тросточкой все окна в автобусе, нанес средней тяжести телесные повреждения пассажирам. До кондуктора, правда, не добрался: возраст, силы уже не те. Бродяга был убежден в своей правоте, переезда на зону ждал хладнокровно, зная, что ближайшая амнистия не обойдет его своими услугами.
На груди Адмирала Нельсона нет портретов вождей-вампиров. На груди Адмирала Нельсона изображен гордый фрегат под всеми парусами. Изломанная ключица внесла в поведение фрегата свои коррективы, переломив его поперек борта. Теперь гордый парусник имеет вид жалкий. Легкая волна скользнет выше ватерлинии и пойдет фрегат ко дну со всей командой бывших флибустьеров. Нельсон мечтает о зоне больше всех. Ему на воле неуютно и трудно жить. 30 рублей пенсии по инвалидности не хватает даже на пиво. Воровать не может из-за искалеченного тела. Он совершил страшный поступок, караемый по статье 206 часть 2 – злостное хулиганство, которое выражалось в том, что он пописал на бочку с пивом. Если бы он сделал это вечером, никто бы не имел к нему претензий. Но он, наглец, совершил этот акт вандализма среди белого дня на глазах у всей пивной очереди.
 
На цыплячьей грудке Слепого нарисована Мадонна. Трудно определить, к какому виду Мадонн относится эта, изображенная синими штрихами наколки, длинноволосая девушка с пухлыми губами. Ясно только, что выкалывал ее истинный художник. Под портретом трогательная и чистая надпись: «Мечта». Тюремный живописец создал собственную Мадонну и назвал ее соответственно. Жаль только, что Юра по причине слепоты никогда не увидит эту «Мечту». Юра тоже чувствует себя в заключении неплохо. Кормят, работать не заставляют, постель меняют каждые десять дней – чем не жизнь. Юра заходил к родственникам попросить немного денег, а выходя, надел по ошибке не свои стоптанные башмаки, а новенькие – хозяина. Статья 144, кража личного имущества граждан.