Попаданство с вакансией (СИ)

Милли сняла с меня обувь, носки. Ох, как хорошо! Я легла на спину. Всё! Я остаюсь тут. Промаячила Милли, чтобы она шла дальше одна. Но Милли рассуждала иначе. Достала из сумки шкатулку и, проведя над ней рукой, открыла. А та-а-ам! По самые краешки камешки самоцветные, монеты золотые, серебряные, украшения ювелирные. Что это не дешёвая бижутерия, я сообразила. И что шкатулка магией была закрыта. И содержимого в шкатулке показалось больше, чем сама шкатулка. Или, действительно, показалось? Или нет? Не простая девочка. Ох, не проста!
Милли взяла из шкатулки розовый, полупрозрачный огранённый камешек с куриное яйцо, внутри искорки золотые светятся, по граням радужки переливаются. Помогла мне развернуться на живот и положила камень на оголённую поясницу, на позвоночник. Сначала, с минуту, ничего не происходило. Потом по позвоночнику, как при лечении электрофорезом, током прокатило к основанию головы и обратно. Потом теплый ручеёк протёк. Так же к голове, растёкся по плечевому поясу, по рукам до кончиков пальцев и обратно, растекся лужицей по крестцу и пробежался по ногам до кончиков пальцев. Пальчики защипало, и пощипывание, прокатившись по ногам, остановилось под камешком на пояснице.
Милли подержала руку над камешком, потом провела ладонью, не касаясь, вдоль позвоночника, удовлетворённо кивнула и, прежде чем вернуть камешек в шкатулку, мазнула им по своему лицу. Жестом велела мне встать. Я развернулась, пошевелила ногами. Ожили! Встала. Сделала осторожно пару шагов. Потом уверенно прошлась вокруг Милли, обняла её.
— Спасибо, Милли! — произнесла с чувством благодарности.
Милли поняла. Нет не слово, мои чувства. Улыбнулась, махнула рукой — да ладно, мол. Шкатулку спрятала в рюкзак. Я же, хлопнув себя по лбу, попросила Милли достать сумку. Вот ведь, балда старая! У меня же кроссовки есть, а я в зимних обутках ноги парю. Ну, бабушка, ты и баушка! Обула кроссовки. Милли обутки в рюкзак сунула, и мы пошли дальше.
Я шагала легко, ощущая прилив сил. После тяжёлых и жарких обуток на ногах словно и нет ничего. Правда, колени доставляли дискомфорт, хрустели, словно сухой валежник под ногами, но боли не было. Теперь мы шли гораздо быстрее. Милли поглядывала на меня с улыбкой. Губа у неё уже зажила, отёк на челюсти спал, а налившийся было фиолетовым цветом синяк, принял зеленоватый оттенок. Да и тот, как я поняла по жестам Милли, к вечеру пройдёт.
Погода благоприятствовала нашему пешему путешествию. Светило уже перевалило далеко за полдень. По голубому небу медленно плыли редкие пушистые белые облака. Где-то над головой в кронах деревьев шелестел листвой ветерок, но внизу было тихо. Нет-нет, да и шныряли мелкие зверушки, стремясь убраться с нашего пути. Рассмотреть я их не успевала. Кусачие и жалящие насекомые нас не донимали.
Молча идти тяжело. Неудачная какая-то я попаданка. Что ж это мне даже понимание языка не дали? У меня голова пухла от множества не высказанных вопросов. Похоже, Милли тоже хотелось поговорить. И она нашла выход из положения, занявшись обучением меня местному языку. Показывала окружающие предметы, объекты, действия и называла их.
Как в сказках говорится, «шли они долго ли, коротко ли, ушли далёко ли, близко ли…», но вышли мы на берег толи широкого ручья, толи узенькой речушки. Нет, не молочной с кисельными берегами, но почти сказочной. Первым делом напились. Вода прозрачная, чистейшая, прохладная, вкусная. Дно мелким галечником выстлано. Рыбёшки мелконькие стайкой хороводятся. Стрекозки разноцветные: синие, зелёные, оранжевые, коричневые, золотистые — над водой мечутся.
Мили сапоги сняла, штанины до колен завернула и мне промаячила, то же самое сделать, а сама в воду прямо в чулках ступила. Ну и я за ней, но носки сняла. Эх, как же плохо немтырём-то общаться! По моему ощущению, мы километров десять отмотали до ручья. По ручью прошли пару километров, когда Милли вышла на противоположный берег, поманив меня за собой. Встала на большой валун, потопталась на нём, ножками подрыгала. Сплясала, что ль? Пока я на неё дивилась, Милли уже сапоги натянула. Ого! Оказывается, она так чулки высушила. Я тоже скоренько обулась. Пока я обувалась, Милли из своего волшебного рюкзака пузатую фляжку литра на два достала и воды набрала.
 
Местность как-то незаметно поменялась. Неширокий берег ручья мелким галечником усыпан. По берегу камни разной величины в живописном беспорядке лежат. Камни гладкие, обкатанные водой и временем. Словно здесь река текла, да обмелела. Прибрежная полоса травой заросла. Всего несколько метров шириной, а дальше лес.
Лес. Деревья совсем другие. Тоже лиственные, не такие высокие, как те, что у нас за спиной остались, но толще. Если тем «клёнам» по высоте корабельная сосна далеко не соперница, то эти по объёму с баобабом поспорить могут. Ну, разве что малость потоньше будут. И кора морщинистая, глубокими, в ладонь, продольными бороздами исчерчена. И цветов на них не наблюдается. И листья тёмно-зелёные, глянцевые кожистые, длиной в две моих ладони, но узкие с острыми кончиками, растут пучками по четыре штуки.
‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Изменилась не только местность, растительность, но и Милли. Точнее, изменилось настроение девушки. До перехода ручья Милли была серьёзна, сосредоточенна, иногда задумчива, внимательно посматривала по сторонам, прислушивалась. Я понимала, что нужно было как можно дальше и быстрее уйти от того места, где мы с ней встретились, где оставили лежать усыплённого мужика. Кем он ей приходится? Почему он так с ней поступил? Откуда и куда они ехали?
Перейдя ручей, мы словно перешли невидимую границу. Милли повеселела, исчезло напряжение. Я явственно почувствовала то облегчение, что она испытала, когда прошли ручей.
Впереди нас ждал странный лес. Вот в этот лес мы свои стопы и направили. Это же, как такие махины так плотно вырасти могли? Сколько же питательных веществ из почвы тянут? И, ведь, не задавили друг дружку. И растут странно — кругами, хороводами, как грибы.
В этакий «хоровод» мы и прошли. В центре «хоровода» поляна, поросшая мелкой травкой сине-зелёного цвета и низенькими хвойными кустиками с красными пáрными ягодками.
День завершался. Нужно было устраиваться на ночлег. И чувство голода проснулось. Организм вспомнил, что давно не подзаряжался.
Милли достала из рюкзака мою сумку, ставшую моментально прежнего размера, треногу и котелок литра на три и начала собирать обломавшиеся сухие ветки. Я отставать не стала. Набрали изрядную кучу. Милли установила треногу, сложила ветки для костра и подожгла щелчком пальцев. Налила в котелок из фляжки воды и подвесила на треногу. Я в это время достала из сумки хлеб, трёхсотграммовый кусок бекона. Попросила нож. Милли достала их рюкзака большую, размером со средней величины платок, салфетку. Положила передо мной нож и салфетку, а сама стала собирать в кружку ягодки.
Оказалось, мы обе готовы к походу. Ну, я-то не специально, не по своей воле подготовленной оказалась. А Милли? Выходит, она рассчитывала сбежать? Но сумку-то её, волшебную, в сундуке закрыли. Эх, немтырь-немтырёк! Не расспросить, ведь! Того гляди голова моя вопросами переполнится и лопнет. Придётся потерпеть. Долго ли?
Когда вода в котелке закипела, у меня на салфетке лежали бутерброды с беконом. Милли высыпала в кипяток полную кружку ягод и, как только вода снова начала закипать, сняла котелок на землю. Поужинав сытными бутербродами, запив их вкусным, ароматным кисло-сладким ягодным взваром, стали устраиваться на ночлег.
Милли достала из рюкзака мою шубу, большой толстый плед, кожаный мешочек с чем-то сыпучим и пошла вокруг нашего маленького бивака, очерчивая порошком из мешочка защитный круг. Я же тем временем расстелила шубу, поверх неё плед. Постель готова.
Подошла Милли, вопросительно посмотрела на меня, указав пальцем на приготовленное ложе. Я улыбнулась в ответ, поманила рукой, похлопала по постели.
— Милли, Лео — спать, — произнесла я на местном языке, сложив ладони, прижала к уху и, прикрыв глаза. — Вместе, — сказала на русском, похлопав по пледу.