Гром и Молния

— Черт с ними! — усмехнулся Савелий Васильевич. — Пусть посмотрят перед смертью всю картину.
Уже в дверях Савелий Васильевич сказал:
— Пиджак свой с документами передай завтра возчику дров. Он знает, куда этот пиджак подбросить. Пусть фашисты думают, что ты тоже убит при взрыве. Сам добирайся в Милехинский лес, к домику лесничего. Через речку не переходи. Свистни три раза — тебя встретят.
Наутро Гарновец наведался к Ксане. Она смутилась, но глаз не опустила.
— Картина сегодня будет с неожиданным концом. Ночью в лес убегу. Зашел попрощаться.
— Знаю, Сережа. Примем меры, чтобы не пострадали наши.
— Тебя там не будет?
— Постараюсь улизнуть. Кстати, что сегодня идет?
— Комедия «Меня любит весь полк». В крайнем случае, можешь смотреть до восьмой части.
— Счастливая все-таки Анка! Она воевала за пулеметом, рядом с любимым. Помнишь, Сережа, когда ты крутил «Чапаева»? Неделю подряд ходила, и все было мало…
Она задумалась, опять пристально посмотрела куда-то в окно, как тогда на крыльце, и сказала:
— А до других, Сережа, мне дела нет. Пусть называют как угодно. Будет время — придут прощения просить. Честные люди, потому и не хотят с нами здороваться.
На прощание они поцеловались. Скорбный поцелуй предвещал долгую разлуку.
Вечером Гарновец, как всегда, смотрел через глазок в зал, затянутый подсвеченным дымом. Аппарат трудолюбиво стрекотал. Вот он, кусок ленты, который можно запустить без опасения, что его заест. Гарновец, сдерживая дрожь в руках, зажег спичку и поднес ее к ленте, тянущейся по полу. Он хотел сосредоточиться, но мысли бежали вразброд, а в ушах почему-то звучала песенка о Лили Марлен, прилипчивая, как бумага для мух.
Он рванулся из кинобудки вниз, пропуская ступеньки пожарной лестницы, и бросился через двор.
Сколько времени оставалось в его распоряжении? Каждую секунду он ощущал сейчас в полном объеме.
Он отчетливо представлял себе желтый язычок пламени, торопливо бегущий по киноленте. Где-то он сейчас, вонючий огонек? Добрался ли до подвала?
Страшный удар сбил его с ног. Будто кто-то, горланя про Лили Марлен, гнался за ним, догнал и двинул со всего маху кулаком в спину.
Гарновец вскочил оглушенный. Он боялся только одного — чтобы не лопнули виски, чтобы достало сил не закричать от боли и добежать до дому, а оттуда в лес.
Табличка «Запасный выход» мельтешила у самого лица, красные буквы прыгали перед глазами, потом слились все вместе в одно красное пятно, пятно стало вертеться, сперва медленно, потом быстрее, застилая все вокруг красной пеленой, так что и скользкий, слякотный снег и лужи — все стало красным.
«И запасный выход не помог! — подумал Гарновец с веселым злорадством. — Там и на испуг не осталось времени. Ну и шарахнуло! Чем же все-таки кончается эта дурацкая картина «Меня любит весь полк»? Сам не знаю, и никто не узнает».
Дома он не задерживался, а пока дрожащими руками напяливал тулуп, наставлял стариков:
— Меня в живых нет. Убит при взрыве. Скажите Ксане — ушел к Савелию Васильевичу. Будет оказия — дам знать.
Он выбежал в ночь, освещенную заревом.
К утру раскопки были закончены Носилки мало кому потребовались, — нужда была в гробах. Взрывом разворотило весь зрительный зал, а на него обрушилась крыша. На месте партера было крошево из кресел, стропил, досок, балок, рваной кровли. Видимо, возчик дров хорошо знал свое дело.
Мать Сергея все боялась, что не сумеет заплакать на людях. Но слезы появлялись уже от одной мысли, что ей едва не довелось оплакивать сына на самом деле.
Старикам пришлось пойти на похороны русских, пострадавших при взрыве. Но в тот час им не нужно было притворяться опечаленными, потому что в числе убитых была Ксана Лицо ее не пострадало. Те же изогнутые брови, придающие лицу несколько удивленное выражение, тот же высокий лоб. Мать Сергея поцеловала ее в холодный лоб и перекрестила.
Вечером в доме Гарновца собрались соседи, родичи. Как ни горько было поведение Сергея и Ксаны, они не видели в том вины родителей и не хотели отказать им в своем сочувствии.
 
— То-то я овес во сне видел, — мрачно сказал крестный Сергея. — Овес всегда к слезам. Не хотел Сергей партизанить — переждал бы в укромном месте. А то выдумал себе работу: фашистов веселить! И Ксана тоже запачкалась Оба характером не вышли. Теперь их одна могила приютила.
— Бог их рассудит, — глухо сказал отец и опустил голову на руки.
Мать заголосила. От жалости к Ксане? Или от обиды за Сергея?
Старики увидели сына только через два с лишним года, после того как городок был освобожден Красной Армией.
Всюду в те дни устраивали торжественные встречи молодым и пожилым бородачам, наперебой угощали табаком, по которому так изголодались лесные люди. Невесты, жены, матери, дети бросались им на шею. А они шли, увешанные трофейным оружием и одетые всяк по-своему.
Картузы, треухи и папахи совсем не по сезону, немецкие фуражки с высокой тульей, невесть откуда взявшиеся буденовки, пилотки, фетровые шляпы, изорванные о сучья, а то и просто непокрытые, давно не стриженные, взлохмаченные головы…
Повсеместно в селах, городках и местечках чудесным образом расшифровывались клички и буквы алфавита, которые прежде мелькали в сводках Совинформбюро. И в городке, о котором идет речь, узнали, что знаменитый «Кочубей» — это и есть Савелий Васильевич; комиссар отряда «Мститель» товарищ Т. — учитель Тышко; отважный разведчик товарищ С. — кассирша универмага Станкевич, а товарищ Г., пустивший под откос 16 немецких эшелонов, — киномеханик Гарновец.
Он наведался к кинотеатру, прежде чем явился домой. Обломки стен образовали пустую каменную коробку. Сквозь щебень пробивалась чахлая трава.
Гарновец долго вглядывался в развалины, будто над ними могла каким-то чудом уцелеть его кинобудка. Голубое небо над головой, голубое небо в проломах стен, в окнах. Ленивый теплый ветер разгуливает по руинам и гремит вверху ржавыми обрывками кровли.
Он снял фуражку и сел на придорожный камень, держа автомат между коленями. Давно узнал он о судьбе Ксаны, но обстоятельства ее гибели остались загадкой. Может быть, она сбилась со счета, отсчитывая части картины; может быть, сосед силой удержал ее на месте; может быть, она осталась, чтобы бегством из зала не вызвать подозрений.
Гарновец хотел вступить в Красную Армию, но его оставили дома.
Теперь все знакомые здоровались с ним предупредительно, причем особенно вежливы были те, кто оскорблял прежде мысленно или на словах его самого или Ксану. Гарновец отвечал на поклоны, но сам не заговаривал, на вопросы отвечал односложно.
Он даже ходил на какие-то собрания, сидел в президиумах, но производил впечатление человека бесконечно усталого, равнодушного.
Аринич первым догадался прийти к Гарновцу с предложением взяться за восстановление кинотеатра. Правда, это не стройка первой очереди. В городе много зданий, которые нужно поднять раньше кинотеатра. Но дойдет очередь и до «Олимпа», может быть даже в будущем году.
Гарновец горячо взялся за работу. Восстановление кинотеатра стало для него кровным делом.
Он ездил с кинопередвижкой в колхозы, а после оттуда присылали лошадей, и те работали на стройке по нескольку дней. Иногда возчики с подводами оставались на стройке после воскресного базара.
Лебедками вызвался управлять инвалид, по прозвищу «Паша-клеш», балтийский моряк, неведомо как попавший в этот сухопутный городок. «Паша-клеш» ковылял на своих костылях откуда-то издалека, но на стройку являлся чуть свет, а покидал ее только с наступлением темноты.
Комсомольцы лесопильного завода чуть ли не каждую неделю несли вахту имени партизанки Ксаны Олейник и доски, напиленные сверх плана, привозили на стройку.
В День Победы, когда над городком прогремел свой, самодеятельный салют, стройка была в разгаре.
В городке строилось немало домов, и было к чему приложить руки, но никуда молодежь не шла так охотно на помощь, как к Гарновцу. Что касается самого Гарновца, то он совсем забыл дорогу домой. И отец его и крестный определились работать на стройку плотниками, а мать три раза в день приносила всем им поснедать.