Притворись моим другом (СИ)

Плюю на то, что подумает отец. Мне хочется вернуть настоящую мать, а не храбрящуюся леди, в которой нет ни капли МОЕЙ матери.
— Руслан…
— Что случилось? — повторяю вопрос, но он застывает в воздухе.
Во взгляде мамы читается сожаление и боль. Видеть тяжело, а ощущать и вовсе смерти подобно.
— Вере стало плохо, — отец поднимается и берет со стула пиджак, — я вызвал Алису. На этом все.
В груди долбит сердце. Гулко. Мощно. Смотрю на то, как отец выходит из комнаты, и после некоторого замешательства следую за ним. Он ничего не говорит больше, скрывается на кухне и сразу открывает шкафчик с коллекционными бутылками. Откупоривает одну и даже стакан взять не удосуживается. Делает несколько глотков прямо с горла. На него это совсем не похоже. Никто из нас не начинает разговор, и напряжение свистит, как чайник на плите.
— Вера отказывается от госпитализации, — трет лицо руками и бросает на меня расфокусированный взгляд, — думаю, и ты не сможешь её переубедить.
Сглатываю противный шар, которые застрял в горле, сдавливая его настолько сильно, что процесс дыхания прервался.
— Каковы шансы, что ей станет лучше, если она будет в больнице? — хриплю, глядя на отца.
Как бы я к нему не относился, сейчас хочу, чтобы он сотворил чудо. Только Борис Власов не волшебник. Он тяжело выдыхает и упирается руками в край стола. В глазах нечитаемые эмоции. Я сжимаю кулаки, потому что тишина хуже тикающей бомбы.
— В прошлый раз нам сказали, что осталось два-три месяца, — произносит отец, впиваясь взглядом в окно, — это было летом, Руслан.
Он смотрит на меня. Не нужно быть великим математиком, чтобы понять, время вышло…
Холодею. Стены стремительно сужаются. Отступаю назад.
— Руслан…
— Мне нужно, — сиплю, продолжаю просачиваться в коридор, — одному побыть.
Не слышу, что отвечает предок. В ушах звон, будто кто-то неудачно провернул фокус с бокалами. Бреду к своему мотоциклу и на автомате завожу мотор. Еду заторможено. В спину несколько раз сигналят. В пору сменить транспорт, но я так сильно горю, что не замечаю холода. Лавирую между машинами и останавливаюсь около дома Серого. Долго сижу в одном положении и рассматриваю памятную запись. Прихожу в себя, когда друг трясет за плечо и кивает на дверь.
Идёт снег. Мокрый. Превращающий пейзаж в грязное месиво. В душе так же гадко.
— Тёть Вера? — спрашивает, стоит нам оказаться в квартире.
Киваю. Он без слов хлопает по плечу. Идём в гостиную, где я сажусь на диван. Мысли разбредаются, и я пытаюсь вернуться к источнику позитива. Майоровой, но она молчит. Не отвечает, когда я набираю ей со смартфона Серого. Свой гаджет я неосмотрительно забыл дома.
— Может, она на незнакомые номера не отвечает, — слышу голос друга через пелену и опускаю голову, с усердием потирая пальцами виски, — сейчас напишу, что это ты пытаешься дозвониться.
Лазаренко говорит еще что-то, но я не слышу. Два-три месяца…
Они прошли.
Слишком быстро. Время вышло. Гейм овер, Власов.
Как не договаривайся принимать реальность, это не так легко. Меня крошит изнутри. Сворачивает внутренности так, что я готов орать во все горло, но я сижу. Процессы разрушения не видимы другим. Скрыто убивают меня. Во второй раз.
— Рус, — Серый входит в комнату и останавливается на пороге, — тут это…
Поднимаю голову и смотрю на него. За окном уже сумерки. Сколько я так просидел?
— Что?
— Твой батя звонил.
По позвоночнику пробегает холод. Сглатываю, пытаясь держать себя в руках.
— И?
— Тёть Веру увезли в больницу, — подскакиваю на ноги, а Серый добивает, — стало хуже.
— Стоять! — рычит, загораживая мне выход. — В таком состоянии за руль не сядешь.
— Пусти, — пытаюсь его оттолкнуть, но он бьет мне ладонями в плечи, откидывая назад.
— Я брата уже потерял из-за тупой случайности, не хватало еще и друга на тот свет отпустить!
Сражаемся взглядами недолго. Поднимаю руки и сжимаю челюсти. Соображать ясно просто не способен.
Мы приезжаем в больницу через полчаса, и я сразу несусь к палате, в которой находится мама. Не пускают. С ней работают специалисты. Сижу в коридоре вместе с Серёгой. Запах медикаментов въедается в одежду и давит легкие. Отец стоит у окна. Видок у него не лучше, чем у меня.
 
— Держи, — друг приносит стаканчик с кофе и сам устраивается рядом, вертя аналогичный в руках, — не знаю, как помочь.
Виновато звучит, но я отрицательно качаю головой. Чем тут поможешь?
— Руслан, — от неожиданности дергаюсь и проливаю кофе на пол.
Майорова часто дышит и поправляет больничный халат. Глаза испуганные. Перевожу взгляд на друга.
— Я написал, где мы.
— Что с ней?
— Она не в курсе? — Серый удивленно поднимает брови и поднимается. — Отойду-ка я.
— Руслан?
Делаю глоток кофе и обжигаюсь. Черт!
— У моей матери рак, Ева, — смотрю на нее, поднимая тему, которую при Майоровой не затрагивали, — но я думаю, ты и так догадывалась.
Вертит головой. Глаза такие, что меня скручивает еще сильнее.
— Нет. Нет. Нет. Это дурацкая шутка… — ищет во мне что-то огромными глазами, но тут же опускает плечи. — Скажи, что это шутка…
Если бы. Обнимает себя руками, а я поднимаюсь и подхожу ближе. Впечатывается в меня и всхлипывает. Одним словом — добивает.
  
Глава 38
 
Евангелина
Известие о болезни Веры стало для меня сильным ударом. Я только узнала её и полюбила, и сейчас вынуждена смириться с тем, что этого чудесного человека скоро не будет на белом свете. Такого пинка даже от врагов нельзя ожидать. Лишь судьба-злодейка способна в один миг разрушить всё хорошее, что было за последние недели, в течение которых я думала лишь о Руслане. Да, я и теперь о нём думаю, но мысли эти совершенно другого плана.
До больницы я витала в облаках, наслаждалась вечерами, которые мы проводили в уютной семейной атмосфере, и, конечно, ждала момента, когда мы с Русланом оставались одни в скромном освещении от светодиодов. Я даже в самом откровенном сне не могла представить, чем обернется наше общение.
В доме Власовых я снова ощущала дикое счастье. Такой энергетический подъем у меня был, когда мама еще была жива, а папа мог улыбаться. Я будто попадала в сказку. Только теперь волшебного финала не стоит ждать, но мне бы очень хотелось.
Я не находила слов, чтобы поддержать Власова. Он вновь стал отрешенным, и это видела не только я, но и его друзья. Мы по-прежнему сидели за одной партой в школе, только Власов находился где-то за пределами здания.
— Ева, — Лёнька игнорирует любую просьбу Руслана не называть меня так, в принципе, как и сам Власов в своё время не принял к сведению мои слова, а теперь мне даже нравится, — что с Русом творится?
Филатов хмуро смотрит в спину удаляющегося из кабинета Власова, берет стул, переворачивает его и садится, помещая руки на спинку. Я уже не реагирую остро на внимание одноклассников. Алан и Лёня вполне нормальные парни. Про других ничего не могу сказать. Резников появился в школе не так давно. Слышала, как Кристина со своим подружками обсуждала его отдых за границей. Мне все равно, где он был. Главное, что сейчас он ведет себя так, словно не было никакого буллинга с его стороны. Вот только показной игнор после убийственной травли заставляет слегка нервничать.
— Думаю, тебе лучше спросить у него самого, — выбираю самый нейтральный вариант ответа и не успеваю рот закрыть, как в класс влетает Романова и, выглянув в коридор, громко хлопает дверью.
— Я вам сейчас такое расскажу, — на её лице нет радости или привычной стервозной ухмылки, наоборот, оно слишком серьезное для Крис, — просто жесть.
Все притихают. Большая половина класса здесь. Нет лишь Власова, Сапронникова и Уваровой. От чего-то я напрягаюсь. С Кристиной у меня нет ничего общего. Она сплетница и завистница. Эти два определения идут вперед нее.
— Не тяни уже, — фыркает Никольская и складывает руки на груди.