Мир в XX веке: эпоха глобальных трансформаций. Книга 1
В межвоенный период арабские страны Африки были по–прежнему зависимы от Европы в ввозе большинства промышленных товаров (текстиль, горючее, металл, машины и др.). Неудивительно, что мировой экономический кризис, начавшийся в США в 1929 г., нанес по их экономикам столь же значительный удар, как и по индустриально развитым странам. Более того, логика колониального развития в конечном счете возложила тяготы кризиса именно на колонии. Экономика многих арабских стран Африки специализировалась на добыче или выращивании одного–двух видов сырьевых товаров для метрополии (хлопок, цитрусовые, фосфаты и т. п.). Поэтому кризис, который нарушил хозяйственные связи в мире, поставил под угрозу единственный источник получения этими странами валютных средств. Неудивительно, что в начале 30‑х годов XX в. сельскохозяйственные и промышленные показатели североафриканского региона заметно упали.
Но в то же время экономики Египта, Судана и Магриба на несколько лет освободились от воздействия Европы. По существу кризис заново смоделировал ситуацию времен Первой мировой войны, когда застои в европейской экономике парализовал систему эксплуатации колоний. Поэтому в арабском мире, как и в начале XX в., вновь началась перестройка национального хозяйства на внутренний рынок и постепенное развитие местной промышленности. Иными словами, в годы кризиса капиталы египетских, суданских и магрибинских землевладельцев, купцов и всякого рода посредников активно переливались из застойных сфер (сельского хозяйства и торговли) в более динамичные (национальное промышленное производство и кредитные операции). Этот перелив капиталов способствовал развитию индустрии в регионе и позволил несколько смягчить удары мирового кризиса.
В странах Северной Африки, как и во всем арабском мире в период между мировыми войнами, происходил беспрецедентный рост населения. По приблизительным подсчетам, основанным на колониальных переписях и оценках, население арабских стран Ближнего Востока и Северной Африки в 1914 г. насчитывало порядка 35-40 млн человек, а в 1939 г. оно было уже не менее 55-60 млн человек. При этом лишь малая часть этого прироста была обязана иммиграции (в первую очередь въезду и расселению европейцев в Марокко и в Ливии), тем более, что и эмиграция из Северной Африки арабского мира была не меньшей (главным образом, жители стран Магриба выезжали во Францию). Основной причиной демографического роста стало сохранение традиционно высокой рождаемости при быстром снижении смертности. Эта тенденция особенно заметна в североафриканских городах, где в начале XX в. европейским колониальным властям удалось организовать приемлемый уровень общественной санитарии и медицинского ухода. Тем самым был установлен контроль над эпидемиями, и местное население сразу стало расти.
Прирост населения привел к заметным структурным переменам в обществах Северной Африки. Первое, что заметно в североафриканской жизни межвоенной эпохи, — с социальной авансцены все в большей степени сходит кочевник. В 20-30‑е годы XX в. распространение железной дороги и автомобиля привело к кризису саму основу кочевой экономики — разведение верблюдов и транспортировку товаров. Свобода передвижений египетских, ливийских, магрибинских бедуинов также постепенно сходила на нет, поскольку войска колонизаторов более действенно ограничивали их миграции, чем османские гарнизоны. В 1930-1940‑х годах кочевники все чаще предпочитают жить вблизи городов и переходят к полуоседлому и оседлому образу жизни. Наконец, распространение в регионе таких видов европейской военной техники, как пулемет и самолет, фактически упраздняет кочевника в качестве вооруженной силы. Массовое участие кочевников в боевых действиях в итоге прекращается, и классический бедуин в 30‑е годы XX в. становится маргиналом. Он сохраняет свои позиции лишь в пустынях, где из–за скудности водных ресурсов мобильное скотоводство остается единственно возможным укладом.
В оседлых ареалах сельской местности в межвоенный период заметны два процесса. Во–первых, почти везде в странах Северной Африки расширились обрабатываемые площади и еще больше распространилось круглогодичное орошение (особенно в Марокко, Алжире, Египте и Судане). А во–вторых, традиционный и современный секторы сельского хозяйства в это время окончательно размежевались. На одном полюсе североафриканского села возникали крупные частные или акционерные владения, пользовавшиеся плодородной и орошаемой землей. Они принадлежали колонистам или европейским государствам и производили на экспорт хлопок, зерновые, вино, оливковое масло и фрукты. В них использовались тракторы и удобрения, а работали главным образом наемные рабочие, причем в ряде мест (в Магрибе) труд на земле чаще всего обеспечивался иностранцами. На другом полюсе находились малые и средние участки, которыми на общинных правах владели местные селяне. Обычно такие участки были менее плодородны, хуже снабжены водой, а их владельцы или арендаторы не имели ни достаточных для развития хозяйства объемов капитала, ни доступа к банковскому кредиту. Они выращивали зерновые, фрукты и овощи традиционными методами для своего потребления и для местного рынка.
Как в том, так и в другом случае население сельской местности становилось избыточным. Плодородная земля, да еще после внедрения удобрений и механизации, больше не нуждалась в большом количестве труда. На мелких же участках рост численности населения снижал и без того низкий подушевой доход. Кроме того, шариатская система наследования нередко разделяла малые участки на еще более малые, чем уменьшала их конкурентоспособность. Наконец, в Египте даже расширенные обрабатываемые площади долины Нила уже с трудом могли содержать выросшее сельское население. Избыток жителей сельской местности перемещался в города, причем скорость и масштабы этого перемещения были беспрецедентны. Кроме того, в межвоенную эпоху миграции североафриканских селян в города дали новый общественный результат. Раньше они пополняли городское население, часто сокращавшееся по причине войн и эпидемий. Теперь они непрерывно увеличивали его ряды, которые и сами быстро росли в силу успехов здравоохранения и сохранения стабильной политической обстановки. Поэтому население городов Северной Африки (особенно крупных) росло быстрее, чем население стран региона в целом. Здесь показателен пример Каира, который в 1917 г. имел население 800 тыс. человек, а в 1937 г. — 1 млн 300 тыс. человек. Другой пример — в 1900 г. менее чем 15% населения Египта жило в городах с населением более 20 тыс. человек, а в 1937 г. эта цифра составляла уже более 25%. Подобная же картина наблюдалась в Магрибе, где арабо–берберское население городов за двадцать межвоенных лет более чем удвоилось.
Мировой кризис 1929-1933 гг. и перестройка экономических связей Северной Африки оказали серьезное воздействие на баланс общественных сил в странах региона. Наиболее драматические социальные сдвиги произошли на селе. Крестьяне Судана, Египта, Магриба оказались в тяжелом положении вследствие кризиса, поскольку лишились возможности сбывать продукцию по ценам, покрывающим их расходы. В Магрибе эти обстоятельства дополнялись воздействием засухи 1933-1934 гг. Отсюда происходили голод, долговая кабала и бегство в города. Только сельская верхушка сумела приспособиться к новым условиям и перестроить свои хозяйства с учетом потребностей внутреннего рынка. Те же проблемы возникали перед городским населением, особенно местными рабочими: безработица в их среде росла, заработная плата снижалась, продолжительность рабочего дня увеличивалась. Серьезно пострадали городские кустари и ремесленники, поскольку платежеспособный спрос на их товары в 1930‑е годы заметно сократился.
В том, что касается верхушки североафриканских обществ, мировой кризис произвел разносторонний эффект. От него главным образом пострадали торгово–предпринимательские круги, занимавшиеся посреднической деятельностью. Сокращение экспорта местных товаров и импорта из метрополий отразилось на их прибылях. Кризис нанес ущерб и владетелям земель, жившим по старинке и сдававшим их крестьянам на условиях натуральной издольщины. В годы кризиса крестьянство обнищало, и это в известной мере подорвало позиции арабских и берберских землевладельцев. Зато гораздо меньше пострадали от кризиса национальные производители товаров и услуг, работавшие на внутренний рынок. Кризисная конъюнктура на мировом рынке им даже помогла. За отсутствием импорта промышленных товаров из метрополии они заполняли эту брешь дешевыми товарами собственного производства; после массового разорения кустарей–ремесленников они нанимали их в качестве рабочих–надомников; за счет падения цен на сырье и инструменты они снижали свои издержки и т. д. Поэтому в ряде стран (в Египте и Тунисе) арабские фабриканты в начале 1930‑х годов не только сохранили свои предприятия, но даже расширили их. То же самое можно сказать об относительно крупных финансово–промышленных группах (например, таков был союз египетских предприятий, сплотившихся в 1920‑е годы вокруг банка «Мыср»). Эти банковские группы меньше всего подверглись воздействию кризиса и оказались вполне способны выдержать его удары.