Мир в XX веке: эпоха глобальных трансформаций. Книга 1

Электричество и радио превратились в неотъемлемую часть повседневной жизни значительного числа европейцев. В Германии и Франции за 1913-1928 гг. производство электроэнергии выросло в четыре раза, в США — в шесть раз. Государства стимулировали перевод железных дорог на электрическую тягу, линии электропередачи дотягивались до деревень, облегчая крестьянский труд. Сельские жители перестали жить «по солнышку», уже не чувствовали себя оторванными от городской цивилизации.
Довоенный объем европейской торговли не был достигнут даже к концу послевоенного десятилетия. Сказывались последствия военной автаркии, новые границы, нестабильность национальных валют. Немалую роль играл и политический фактор — например, враждебность Чехословакии и Польши по отношению к Германии нарушала естественные торговые связи между соседними регионами. Из–за не решенной до конца проблемы репараций державы–победительницы и проигравшие находились в состоянии торговой войны. В попытках оградить национальную экономику многие правительства возвращались к политике защитных пошлин.
Сокращалась и доля Европы в мировом экспорте. США и Япония сумели вытеснить Великобританию с азиатских рынков. Для французской и германской экономик весьма чувствительной была потеря российского рынка. Несмотря на заявления Лиги Наций о наступлении либеральной эры мировой торговли («политика открытых дверей»), на практике сохранялись силовые методы борьбы за ресурсы. Великобританию и Францию интересовали прежде всего нефтеносные бассейны на Ближнем Востоке и Каспии. С этим был связан захват Баку британским экспедиционным корпусом в конце 1918 г. Через год был разрешен конфликт Великобритании и Франции вокруг Мосульского нефтеносного бассейна в Ираке.
Вслед за США другие государства все более активно стали использовать финансовые рычаги для обеспечения своих внешнеполитических интересов. Так, в феврале 1921 г. Франция предоставила Польше заем в 400 млн франков при обязательстве последней закупать только французское вооружение. После того как германский капитал потерял свои доминирующие позиции в странах Восточной Европы, этот регион испытывал отчаянную нужду в иностранных инвестициях. В Венгрии иностранное участие составляло около половины, в Румынии — более трех четвертей совокупного акционерного капитала.
В то время как Россия и государства, возникшие на развалинах Четверного союза, в первые послевоенные годы вели борьбу за существование, страны победившего блока могли гордиться тем, что им удалось отстоять либеральные ценности западной цивилизации. Хотя война явилась самым ярким выражением кризиса этих ценностей, победа Антанты воспринималась мировым общественным мнением как выражение их исторического преимущества над любыми разновидностями деспотии.
Память о военных испытаниях стала важным фактором «большой политики» Европы. В центре Лондона и Парижа возникали первые памятники национальным героям. Армейская верхушка заняла прочное место в правящих кругах держав–победительниц, генералы с успехом проявляли себя в партийной борьбе накануне выборов. Напротив, в Германии отношение к армии раскололо общество. Для многих немцев она оставалась «непобежденной на поле боя», но было немало и тех, кто указывал на роль военщины в развязывании и бессмысленном затягивании всемирной бойни.
Масла в огонь общественных дискуссий подлил вопрос о политических виновниках войны. Версальский договор возлагал единоличную ответственность на Германию, но ее общественное мнение видело в этом часть диктата победителей. Споры были перенесены на страницы многотомных публикаций дипломатической переписки кануна войны. В пивных ветераны рассуждали об упущенных шансах и вслух мечтали о реванше или шансе добить противника. На улицах дети продолжали громить «бошей», «австрияков», «макаронников». Западная Европа еще дышала закончившейся войной, на востоке континента она продолжалась, приняв облик войны гражданской. В таких условиях пацифистские движения, выступавшие за примирение между народами, имели мало шансов на успех.
 
Политическая жизнь в 1920‑е годы характеризовалась ростом числа партий, участвовавших в борьбе за депутатские мандаты. В странах Центральной и Восточной Европы, переживших революционные потрясения, партии сохраняли идеологическую платформу и лидеров, но меняли свои названия на более современные и привлекательные. Самыми популярными прилагательными в политическом лексиконе тех лет были «христианский», «национальный», «демократический».
Другой характерной чертой послевоенной эпохи стала профессионализация политики. Огромный объем задач, связанных с реконверсией, демобилизацией, внешнеполитическими кризисами, предъявлял к государственным деятелям особые требования. Правящая элита рекрутировалась уже не только из наследственной аристократии, но и из преуспевающих предпринимателей. Повышение в годы войны роли первых лиц и исполнительной власти в целом делало отнюдь не беспочвенными опасения оказаться перед лицом военной или гражданской диктатуры даже в западноевропейских странах.
Если правящие круги Антанты смогли сбить накал социальных конфликтов и удержать свои страны в рамках эволюционного развития, то Центр и Восток европейского континента к моменту окончания боевых действий на фронтах Первой мировой войны были охвачены революционным брожением. Сложное переплетение социальных и национальных конфликтов далеко не везде вылилось в открытую гражданскую войну. Однако практически ни в одном из государств этого региона не было и намека на возвращение «гражданского мира».
В движение пришла и мировая периферия. Колониальные и зависимые страны рассчитывали на благодарность победителей не меньше, чем население метрополий. Лидеры национально–освободительного движения предлагали собственные варианты развития своих стран, несовместимые с произволом колониальной администрации и выкачиванием их природных богатств.
Принципиальное значение для дальнейшей судьбы европейских стран имели и социально–психологические последствия войны. Формирование массовых армий вело к вынужденному соприкосновению сословий и социальных слоев, которые до тех пор имели весьма приблизительное представление друг о друге. Офицерам из аристократических семей и крестьянам, одетым в солдатские шинели, приходилось жить в одном блиндаже. Возвращаясь к мирной жизни, и те, и другие испытывали дискомфорт, тоску по боевому товариществу.
События 1914-1918 гг. изменили человеческий взгляд на мир и стереотипы социального поведения. Беспрекословное подчинение любому приказу стало привычкой, и люди, вернувшиеся с войны, чувствовали себя достаточно неуютно в условиях «излишней свободы». Трудности послевоенной реконструкции накладывались на повсеместное разочарование итогами войны, которые явно не стоили такого количества загубленных жизней. Массы впавших в отчаяние людей ждали ярких вождей, чтобы с их помощью наполнить свою жизнь новым смыслом.
Искалеченное мировоззрение фронтовиков видело мир в черно–белом цвете, отдавало приоритет радикальным методам решения политических проблем. Усталость от военных лишений влекла людей в заманчивые сети радикальных идеологий. Их пророки обещали построить «дивный новый мир» быстрее и лучше нерешительных либералов. Последние начали бояться прогресса, который они еще совсем недавно воспевали. Массовое сознание идеализировало довоенное прошлое, не осознавая в полной мере, что возврат к нему невозможен.
Это стало благодатной почвой для формирования антидемократических движений с праворадикальной идеологией, воспевавших достоинства собственной нации и даже расы, противопоставлявшей их остальному, якобы «испорченному» миру. Парламентской рутине и мягкотелости либералов они противопоставляли военную дисциплину и беспрекословное подчинение воле вождя. Их боевые отряды копировали регулярные армии и уличным террором наводили ужас на политических противников.
Авторитарные режимы, приходившие на смену демократическому правлению в европейских странах на протяжении 1920‑х годов, зачастую складывались как результат победы одной из партий гражданской войны. Таков был режим адмирала Хорти в Венгрии (1920-1944), обрушивший репрессии на коммунистов после падения Советской республики в этой стране. К авторитаризму вел и паралич власти, выраставший из равновесия противоборствующих партий в условиях социальной нестабильности. Такая ситуация сложилась в Испании, в которой установилась военная диктатура генерала Примо де Ривера (1923).