Радость моих серых дней (СИ)
— Потом этот служивый, — кивает на Тихона, — на защиту твою встал. Не по нраву ему было происходящее, но он был младше всех в команде. И против брата не пошёл бы. Прав я?
Он постоянно обращается к Тихону, но не дожидаясь ответа, продолжает свою историю.
— Брат его ножом по твоему горлу чиркнул, дочка, — выдаёт мужчина. — И мать твою тоже его брат расстрелял. Я затаился в предбаннике, а третий, рыжий, особо и не искал. Чисто, сказал, в доме, и они дальше рыскать пошли. Я обезумел от горя. Надьку мою убили, дочку мою убили. Выстрелил убийце в голову и гранату кинул, чтоб следы замести. Да только гранатой одного зацепило. Рыжего. А служивый, видно, и правда счастливой звездой отмечен. Ни царапины. Добить хотел, но услышал из комнаты кряхтенье. Захлёбываясь кровью, ты всё ещё продолжала попытки дышать. Я бросил всё и повёз тебя к лекарю знакомому, что в группировке мужиков штопал. Страху натерпелись все, пока тебя выхаживали. А только на поправку пошла, свёз тебя к Асланбеку. Чтоб жила спокойно. Без матери я бы не сберёг тебя.
Глава 30
Он.
Вспоминаю, словно вчера было. Крик её истошный из кроватки. Тихомира, склонившегося над ней. Чудовищные булькающие звуки крови.
Сколько раз успел покрыть поцелуями этот шрам? И не счесть.
— А служивый, видно, и правда счастливой звездой отмечен. Ни царапины, — продолжает свою сказку Рогоз.
Его слова отзываются во мне горечью. Будто я отраву проглотил, и она бунтует во мне. Счастливой звездой отмечен. Она стала моей счастливой звездой. Севиндж. А теперь смотрю на неё и не чувствую. Ничего. Ни черта. Смотрю на неё, а вижу двух убийц рядом. Отца её. Брата своего. Знаю, что девчоночка не виновата ни в чём. Нет её вины. Но ничего поделать с собой не могу.
— Добить хотел, но услышал из комнаты кряхтенье, — сквозь пелену своих воспоминаний слышу голос Василия. — Захлёбываясь кровью, ты всё ещё продолжала попытки дышать. Я бросил всё и повёз тебя к лекарю знакомому, что в группировке мужиков штопал. Страху натерпелись все, пока тебя выхаживали. А только на поправку пошла, свёз тебя к Асланбеку. Чтоб жила спокойно. Без матери я бы не сберёг тебя.
Без матери, которую отнял Тихомир. И её саму чуть не отнял. У меня. Как мне смотреть на её шрам и не помнить всего этого? Как я стоял и смотрел. Не смотрел, нет. Но позволил своему брату сотворить такое. Не остановил.
Сердце сжимается в спазме болезненном. Так и до инфаркта недолго. Такие откровения не каждый день на тебя снисходят. Не каждый день призраки прошлого предстают в сексуальном женском обличии. В виде милой, маленькой, сладкой девушки. Которая смотрит на меня в поисках поддержки.
Чувствую, как земля уходит из-под ног. Словно проваливаюсь в ад. Мне нет прощения. И не будет никогда.
Она пока не осознала. Не намотала на ус информацию. Но скоро поймёт. Проклинать будет нашу встречу. Избушку лесную. Что мне доверилась.
Поймёт, что наша встреча — грёбанная насмешка судьбы. Все беды к себе тянет, как магнит. И меня притянуло. Чтобы правда горькая вскрылась. Чтобы уничтожить до основания две жизни. Её и мою.
Накидываюсь на Василия. На пол валю. Бью, что есть мочи. За брата. За Севиндж. За то, что не убил меня тогда. За то, что я смотреть на неё не могу без содрогания. За то, что с нами сделала война.
— Тииихон, — слышу за спиной окрик с надрывом, шелест свистящий. — Пожалуйста!
Замираю. Останавливаюсь. Только от одного её голоса впадаю в ступор. Дышу тяжело. Словно в ожидании приговора. Её устами произнесённого.
— Пожалуйста, Тихон, — плачет она. — Ты не убийца!
Застываю в неверии. Не отца защищает. Меня! После всего, что услышала! После всего, что увидела сегодня!
Запускаю руку в волосы.
— Чёрт с тобой, Рогоз, — бросаю. — Сядешь на остаток лет.
— Что, довольствуешься малым? Ты же меня столько лет искал. Отомстить хотел. За то, что брата твоего убил.
— Не за что мне мстить. — тихо признаю. — То была война. Двадцать лет прошло. За своё ты ответишь не передо мной. Осудят по всем статьям.
— Служивый, — говорит он с усмешкой, — пригляди за моей девочкой. Никого у неё нет.
— У неё есть родня, — отрезаю. — Они и приглядят.
Слышу, как завывает за спиной девчоночка. Ничего я не смогу исправить. Не смогу переписать.
Тащу Рогоза в баню и запираю. Скоро помощь должна подоспеть. Полкан — умный пёс, на полустанок командами натасканный. Приведёт подмогу.
Сижу на крыльце. Вглядываюсь в темень. В дом зайти не решаюсь. Как смотреть ей в глаза, не знаю. Как смотреть на неё. В душе зияет дыра размером с космос. Бесконечная. Чёрная. Пустая. Такая же беспросветная, как вся моя жизнь.
За спиной скрипит дверь. Девчонка неслышно выходит и садится рядом. Тянет ко мне руку, но заставляет повиснуть в воздухе. Отдёргивает. Силой. Нехотя. Закрывает рот рукой, сдерживая всхлипы.
Хочу прижать к себе. Утешить. Успокоить. Пообещать, что наступит день и будет проще. Но проще не будет. Никогда.
Поворачиваюсь к ней. Изучаю внимательно. Смотрю на девчоночку. А вижу её отца. Слышу выстрел. Сквозной в голову. Вижу брата, падающего навзничь. Слышу булькающие звуки из кроватки с младенцем. Вижу блестящее остриё ножа в руках брата. Слышу детские крики. Вижу падающую замертво женщину. Слышу автоматную очередь. За которой стоит мой брат.
Мне не выплыть из этого болота скорби. Никогда. Сам утону и её утяну.
— Я не люблю тебя, — говорю ей.
Она вздрагивает. Ещё отчаяннее рыдает. Утирает слёзы рукавом.
— Я не люблю тебя, — повторяю. — Ты просто скрасила одинокие зимние дни и ночи холостяка. Развлекла. От души.
Она опускает лицо на ладони и воет в голос. Шепчет что-то. Но слова перемешиваются с всхлипами. Не сразу могу разобрать.
— Но я люблю тебя…
— Это не имеет никакого значения. Мужчины всегда так поступают. Берут и снимают сливки.
— Это неправда, — она поднимает взгляд и смотрит мне прямо в глаза. — Я знаю, что ты врёшь.
Кривит губы. Зараза! Смотрит на меня своими бездонными глазами, выкорчёвывая сердце плоскогубцами слов.
— Это правда. Некрасивая, уродливая правда. Ты, может, и любишь меня. Но я тебя не люблю. И никогда не смогу.
— Это… — она мнётся, — из-за него?
Бросает быстрый взгляд в сторону бани.
— Ты — дочь своего отца. А я — тот, кто я есть.
Я поднимаюсь. Ухожу в дом. Мне нужна передышка. Но она следует за мной.
— Я никогда не стала бы тебя винить, — говорит она. — Ты же знаешь!
— Я ненавижу твоего отца. Всю жизнь ненавидел. Столько, сколько тебе лет. Знаешь, что я вижу, когда смотрю на тебя? Я вижу его. Ты так похожа на него. Просто копия.
Она шумно выдыхает и закрывает глаза.
— Но я люблю тебя, Тихон, — словно не слышит, что я ей говорю. — Я знаю, что ты не любил меня. Недостаточно сильно.
Смотрю на неё, удивлённо вскинув брови. И она продолжает:
— Когда ты влюблён, имя твоего любимого — словно песня. Тебе всегда хочется произносить его, Тихон. Ты же почти никогда не называл меня по имени. А если и произносил, то выплёвывал торопливо. Нехотя. Я знаю, что ты не любишь меня. Но я люблю тебя, Тихон.
— Ты не понимаешь, о чём говоришь, — усмехаюсь я. — Тебе нравится, что я давал тебе забыться в удовольствии. Страсть и похоть животная — это ещё не любовь. Ты вспомнишь мои слова, когда встретишь правильного парня. Который будет дарить тебе оргазмы. Это не любовь. Это похоть.
— Ты врешь мне, — упрямо говорит она. — Я знаю.
Подходит близко. Кладёт руку на мою грудь. Невесомое прикосновение обжигает. Заставляет гореть в болезненной агонии. Хочу, чтобы сердце не выдержало. Разорвалось. Смотрю в её глаза и вижу надежду. Веру. В меня. В нас.
Нет ничего. Больше ничего. Последние часы круто развернули жизнь.
Чувствую, как сквозь повязку сочится кровь. Почему придурок просто не мог довести дело до конца? Чтобы я не стоял перед ней, ожидающей объяснений.