Измена. Право на семью (СИ)

— Цвета учили.
— А не рановато?
— И цвет фуксии, — мама тихо смеется, — ее просто привел в восторг. Смотри.
Наклоняется и выдыхает в умиротворенное личико:
— Фуксия.
И Соня сквозь сон улыбается, сморщив крохотный носик.
— А вот, — голос мамы становится еще тише, — цвет капучино ей не нравится.
— И какой из всего этого великолепного разнообразия — цвет капучино? — шипит Валерий у меня за спиной.
— Ты еще тут? — оглядываюсь. — Тебе никуда не надо? Твой новый проект там не горит?
— Вот тот, — шепчет мама, взглядом указывая на коричневый обрывок.
— Ты меня привез, — щурюсь на Валерия, — свободен.
Если честно я сама удивляюсь своей наглости, но я либо рыдаю, либо грублю. Выбор невелик.
— Вечером поговорим.
— Нам не о чем говорить, Валерий.
— Вечером мы идем на благотворительный ужин, — мама опять встревает в наш тихий разговор. — Вика тебя не предупредила?
Так. Это какая-то игра. И удивляться сейчас внезапному ужину — сделать неверный шаг.
— Да как-то подходящего момента не случилось, — взгляда не отвожу, а сердце все равно замирает в ожидании того, что мою ложь раскроют.
— Что еще за ужин? — Валерий тоже не собирается мне уступать в гляделках.
— От Арасовых, — отвечает мама.
— Да, от Арасовых, — киваю я и скрещиваю руки на груди.
Черт знает что за Арасовы, но буду делать вид, что это мои лучшие друзья, которых я давно и очень хорошо знаю.
— Николай и Аня Арасовы? — уточняет Валерий, вскинув бровь.
— Да, — безапелляционно отвечаю я.
— Ответ неверный, — приближает ко мне лицо, которое бледнеет от злости. — Ты не знала об ужине, — выдерживает секунду и цедит сквозь зубы. — Артур и Виталина Арасовы, Вика.
— Оставь меня в покое, — рычу я в ответ. — Я иду на ужин, Валера. Пока ты тут раздуваешься, как большая злая жаба, часики тикают. Время — деньги, золотой мой.
— Уж кто тут большая злая жаба, так это твой дядя.
— Сделаю вид, что я этого не слышала, — мама вздыхает.
Валерий издает какой-то странный звук, похожий на всхрап разъяренного жеребца во время гона, когда того лягает упрямая кобыла. Разворачивается и уходит. Жду, что он хлопнет входной дверью, чтобы показать насколько он зол и недоволен, однако этого не происходит. Дверь закрывает тихо и даже без щелчка. Видимо, не хочет будить Соню своими психами.
— Да уж, — подытоживает мама.
— Я за молокоотсосом, — шагаю на кухню. — А то реально лопну.
Через пять минут я сижу рядом с мамой, прижимая молокоотсос к левой груди. Моторчик едва слышно и мягко урчит.
— Я чувствую себя дойной коровой, — смотрю на люстру.
— Не говори так.
— Благотворительный ужин — это идеи дяди?
— Нет, моя, — мама перекладывает Соню в люльку. — Но я у него научилась подгадывать нужный момент, чтобы получить желаемое. Я давно хочу выйти с тобой куда-нибудь, но к тебе ж не подступиться.
— Опять я виновата, — недовольно цыкаю. — Прекрасно.
— Я неправильно выразилась, — кладет ладонь на колено. — Извини.
Сейчас зареву, но, блин, не самый подходящий момент. Надо сначала молочные реки осушить, а уже потом выпускать ручьи слез, которые все равно текут по щекам.
— Вика…
— Только не обнимай, — сипло шепчу я и сглатываю ком слез. — А то накроет. Дай с молоком разобраться. Это такая подстава быть женщиной, мам. Не зря я хотела быть мальчиком. И Соня ведь девочкой родилась, — всхлипываю. — Ей, как и мне, не повезло.
Я аж поскуливаю от отчаяния. Тихо так, и мама тоже всхлипывает, мягко сжимая мое колено.
— Мама… держи себя в руках. Еще на минут десять.
— Я очень стараюсь…
— Я тоже.
Медленно и синхронно выдыхаем, глядя на Соню, которая сладко причмокивает. Маленький сытый человек спит, а вокруг нее кружатся интриги, боль, обиды и разочарование вместе с сожалением.
— Что за ужин? — обрываю гнетущую тишину хриплым вопросом.
— Аукцион будет небольшой, а средства пойдут в кризисный центр для женщин, — отвечает мама и торопливо вытирает слезы. — Можно не стесняться в ставках, за все платит Юра.
— Ясно. Он тоже там будет?
 
— Да упаси боже, — мама отмахивается. — Он там все испортит своим ценным мнением по поводу всего, что увидит. И ладно бы со мной только делился, он же другим в лицо говорит все. Да так говорит, что сначала непонятно, а когда понятно, то уже поздно оскорбляться.
— Ты его любишь? — прямо и открыто смотрю в глаза мамы, которая вздрагивает от моего вопроса.
Молчит. И это молчание - признак того, что все очень непросто в отношениях мамы и дяди, и я не вижу в ее глазах отвращения или презрения.
— Если вы поженитесь, я не стану его называть папой.
— Что? — мама моргает.
— И даже не проси.
Откручиваю бутылочку с молоком, передаю ее маме:
— Закрой, пожалуйста.
— Я не хочу за него замуж, — мама подчиняется моему спокойному приказу.
— Но я уже натолкнула его на эту мысль в одном из разговоров, — пожимаю плечами. — И она ему понравилась.
Мама отставляет бутылочку, складывает руки на коленях и шепчет:
— Вот черт, — косит на меня испуганный взгляд. — Ты должна быть против.
— Он у тебя хотя бы не гуляет, — вытягиваю ноги и откидываюсь назад. — Какой молодец.
— Вот еще бы он посмел гулять, — ревниво шипит мама, а затем закрывает глаза, выдыхает и встает. — Пойду пошуршу в твоем гардеробе и подберу что-нибудь красивенькое.
  
Глава 30. Вазочка
 
— За серьги деремся насмерть, — шепчет мама на ухо.
— Господи, да они же уродливые, — едва слышно отвечаю я. — Верх безвкусия.
И я права. Серьги, которые вынесла милая девушка на бархатной подушке, просто ужасны. Это грозди синих камней, нанизанных на золотые нити.
Мы сидим в одном из залов ресторанного комплекса. Пока в соседнем помещении шустрят официанты, гости готовятся тратить деньги.
— Именно, — мама сурово смотрит на меня. — Я их подарю тетке твоего Валерки.
— Ты серьезно? — вскидываю бровь.
— А что? Ей придется этот виноград на ушах носить, — в глазах у мамы пробегает искра злорадства. — И улыбаться будет.
— Ты чего такая злая?
— Бесит она меня. В прошлый раз высказала свое фи насчет моих туфель. И так витиевато, вежливо и высокомерно.
На нас оглядываеется пожилая семейная пара, и я неловко улыбаюсь:
— Извините.
Мы еще ко всему прочему немного опоздали на этот странный аукцион, на котором сливки общества выставляют всякую ерунду и ее же друг у друга покупают. Радует лишь то, что деньги пойдут на благое дело. По крайней мере, так сказала Вита Арасова, которая сейчас мило так улыбается со сцены и называет стартовую цену серег. Красивая женщина с добрыми и лучистыми глазами.
У нее под руководством один из самых крупных благотворительных фондов. И я ей очень завидую. Она такая уверенная в себе, спокойная, а муж… Муж непростительно влюбленными глазами на нее смотрел, как на настоящее сокровище, когда она заканчивала вступительную речь перед аукционом. Тоже так хочу.
И хочу не по углам прятаться с любовником, которого посоветовал мне найти криком Валерий в ссоре. Я так не смогу. Если и быть в любви, то с тем, с кем не надо прятаться, выискивать часы для встреч в отелях, а затем на публике играть приличную жену.
Мама всерьез решила отбить уродливые серьги. За них ставками борется не только она, но и еще две женщины. Видимо, у них тоже есть нелюбимые родственницы, которым можно преподнести сомнительный подарок.
— А дядя точно готов платить за эти серьги? — шепотом спрашиваю я.
— Если он вздумал меня замуж брать, то готов, — мама вскидывает руку. — Шестьсот тысяч рублей!
— Да дорого же за такое, — охаю я.
— За серьги да, а за помощь женщинам, которых бьют мужья — нет, — мама опускает руку и мило мне улыбается. — Сам же он никогда никому просто так не поможет. В его картине мира все сами виноваты в своих бедах. Побухтит, конечно, но что поделать? Не обеднеет и в карму его зачтется.