Обагрённые (СИ)

Вир выпрямился и посмотрел на своих товарищей.
— Всё. Пора двигаться дальше. Надеюсь, их броневик в исправном состоянии… Да. И вот ещё что. Пожалуй, стоит взять их форменную одежду с метками себе. Она нам очень даже может помочь в дальней дороге.
— Верно, говоришь! — обрадовался Юл. Он хитро подмигнул одному из «винителей» и принялся стягивать с него форменную куртку. — Ну, брат! Радуйся, я избавляю тебя от этих рабских оков и возлагаю их на себя.
Уже когда отряд отъехал от посёлка на приличное расстояние, сидевший за рычагами управления, Нат спросил, обращаясь к Виру:
— Вот ты сказал, что завтра может быть поздно… Значит, вся наша борьба может оказаться напрасной?
— Смотря за что бороться и как.
— Поясни, — озадачился Нат.
— Можно бороться против конкретных правителей или сановников, можно бороться против режима, а можно бороться против системы… Вот ты против кого борешься?
— Я? — ещё больше растерялся Нат. — Конечно, против правителей, ну и режима их.
— Вот! В этом и есть главная ошибка «Серых Ангелов». Наш главный враг — система. Та, что сложилась на Гивее за последние пятьдесят лет. Понятно?
— Значит, нужна революция, — убеждённо сказала Рубина и тут же прищурилась, глядя на Вира. — Или всё же переворот? Гивейцы почему-то страшатся революций. Наверное, память о прошлом их страшит?
— Любая политическая революция сопровождается переворотом, — стал объяснять Вир. — Но не любой переворот сопровождается революцией. Смена одного правителя Гивеи на другого это частный случай. Олигархическое государство боится реальной революции, а народ боится бессмысленного государственного переворота и хаоса. Используя эти страхи олигархат до последнего времени и заставлял трудолюбивое большинство планеты плясать под его дудку. В своей пропаганде они стирали границы между понятиями революция и переворот, плодили ложь про единство народа, общие интересы и общие страхи. Таким вот образом многие гивейцы и становились добровольными охранителями этого преступного режима, вопреки всем антинародным действиям правителя, его вельмож и сановников. Лишь бы не повторить печальный опыт прошлого. Те же самые «винители» как раз из разряда таких вот охранителей власти. Им не надо рывков вперёд, не надо ни народовластия, ни ответственности принятия решений за собственные судьбы. Такие готовы стерпеть всё.
— Да, — тяжело вздохнул Юл. — Трудящийся народ боится самого себя, не верит в свои силы.
— Может прав Мун, и такой народ не заслуживает сочувствия, не заслуживает, чтобы за него бороться? — задался вопросом Чад, задумчиво глядя перед собой.
— Ты рассуждаешь, как… — Вир гневно блеснул глазами. — Вот из-за таких вот рассуждений наша борьба приносит так мало плодов! Такие рассуждения ставят вас в один ряд с этой властью, которая прекрасно понимает, что если самоосознание народа изменится, если как можно большее количество людей будет понимать разницу между революцией и переворотом, то это уже будет первым шагом к этой самой революции!
— Не ссорьтесь, — Рубина примирительно положила одну руку на плечо Вира, а другую на запястье Чада и улыбнулась обоим.
— Да, нет. Мы и не ссоримся. Просто даже своим товарищам по оружию приходится иногда открывать глаза на истину. А что касается как нам бороться, — Вир взглянул на Ната. — Любой боец, прежде всего, должен ясно осознать для себя в каком обществе он живёт. Какова экономическая модель этого общества, его политическая система и что такое государство Стигия сегодня. Чтобы это понимать, нужно обладать знаниями, выстроить для себя иерархию авторитетов: кому можно доверять, какие книги читать, какой информации верить, а какой нет.
— А ДПР тогда нам для чего? — удивился Юл.
— Детектор всего лишь прибор для утилитарных задач, — отмахнулся Вир. — Нужно учиться разбираться во всём самому, своим умом, интуицией, а для этого необходимо развиваться нравственно и интеллектуально. Без внутренней этики ты никогда не станешь борцом за правду и справедливость. В нынешней атмосфере моральной деградации общества без этого просто невозможна успешная борьба. Вон Нат тут хотел пристрелить «винителя», а я его остановил. Почему?
 
— Ну, погорячился я немного, — стал оправдываться Нат. — Так-то я понимаю, что убивать безоружных, что находятся в твоей власти это последнее дело.
— Вот! У каждого из нас должна быть этика в душе и в сердце, каждый должен понимать через какую грань переступать нельзя. Понимать, что совесть превыше всех законов и соблазнов. Мы должны осознавать, что в этом мире реальное зло, а что есть добро.
— Значит, интеллектуальное и нравственное развитие всех? — Рубина пристально посмотрела в глаза Виру и снова улыбнулась. — Мне это нравится.
В глубине её зрачков, словно прыгали озорные чёртики, барахтаясь в синем омуте глаз девушки. При виде этих глаз память Вира кольнуло острое, как осколок льда, воспоминание — давно истёртое, размытое, будто блик на стекле, будто и не было этого в его жизни вовсе. Другая девушка смотрела на него вот так же огромными чистыми глазами, в безбрежной дали которых, казалось, плыли, раздувая алые паруса, бригантины, устремлённые к синим горизонтам будущего, в котором счастливо и свободно живут все люди Земли.
Сердце заныло тоскливой болью, и чтобы отделаться от неё, Вир вздохнул глубоко и порывисто, как перед прыжком в глубокую воду. Покачал головой, усмехаясь.
— Всех… Хотелось бы, конечно, в идеале. Сейчас же что мы видим? Школы уничтожаются на планете, зато строятся повсюду храмы. А почему? Да потому что священники вещают в этих храмах о том, что Всевышний создал людей бедными и богатыми, и нужно этому порядку подчиняться беспрекословно, ибо неравенство заключено в человеческой природе. Всё, что остаётся людям это молиться и просить чуда, а, значит, принять существующее положение вещей и смириться с ним. Опять речь о смирении! Именно его и ждут от простого народа властители Гивеи — свора богатеев с мёртвыми душами! Но всему есть причина, всему есть объяснение. Не боги создают богатых и бедных, ни природа, ни высшие силы, а способ производства материальных благ. Поэтому-то страх правителей перед революцией это не страх потери богатств и дворцов, нажитых неправедным путём. Это страх лишиться самого образа их жизни, когда можно нанимать рабов, которые будут работать на тебя за гроши, а то и бесплатно и получать у тебя же результаты своего труда в кредит. Но физическое рабство начинается с рабства духовного.
— Да уж, это верно, — покачал головой Нат. — Гивейцы давно уже превратились в рабов — тупых и эгоистичных… А может, они такими и были?
Он с сомнением посмотрел на товарищей.
— Подонки и негодяи существовали во все времена, — убеждённо сказал Юл. — Ты жилы рвёшь, тянешь их к добру и свету, а они упираются и говорят тебе: не тяни меня туда, не хочу я быть человеком, мне и в звериной шкуре хорошо, вольготно и уютно. Стройте своё светлое будущее без меня, а когда построите, я, возможно, и приму его, если там делать ничего не нужно будет, кроме как жрать, совокупляться и испражняться, а главное не думать о других… Тьфу! Гады, одним словом!
Юл брезгливо поморщился.
— Я вот о чём часто думаю, — печально вздохнул Чад. — Все мы когда-нибудь оставим этот мир, эту планету. Но не это страшит меня больше всего. Вот, например, будут у меня дети, пойдут они в школу, а школа эта омерзительная, как и большинство здесь. Я знаю, о чём говорю. Сам был учителем, я своими глазами видел, как убивают наше образование, и сердце моё кровью обливалось. Я пытался привить детям тягу к познанию, к добру, пытался научить их самостоятельно мыслить, но моему начальству этого было не надо, это противоречило установкам, спущенным им сверху. И меня уволили, выгнали из школы, директор выгнал. И вот теперь я думаю, что если я буду день за днём видеть, как мои дети превращаются в тупых ублюдков, которым уготована судьба прислуживать новоявленной гивейской знати. Разве это не страшно для любого родителя? И даже если мне удастся уберечь своих детей от такой судьбы, удастся обучить их должным образом и правильно воспитать, то когда они выйдут в это общество, окажется, что вокруг них все остальные не читают хороших книг, не смотрят хороших фильмов, не слушают хорошей музыки. Все остальные интересуются лишь примитивными развлечениями, и гробят свою жизнь в алкоголе или наркотиках. Значит, все мои усилия будут напрасными, а дети мои станут самыми несчастными людьми в этом мире?