Обагрённые (СИ)
— Так… Ни о чём… Вспомнила своё детство, — встряхнула короткими кудрями Киран, будто сбрасывая с себя тяжёлые воспоминания. Прошло уже четыре года с тех пор, как она потеряла семью, а боль в сердце всё ещё саднила, как свежая рана.
— Ты бы поспала немного, — сочувственно покачал головой Бор. — Восход скоро. Рука будет дрожать в самый ответственный момент. Вон, смотри, как Рой пристроился. И всё-то ему нипочём!
Бор кивнул на товарища, по-собачьи свернувшегося на каменном дне коллектора.
— Да уж, уснул бы он тут, не будь эти туннели давным-давно заброшены, — усмехнулась Киран и упрямо мотнула головой. — Не хочу я спать. А рука… Она у меня крепкая, не дрогнет в нужный момент. Не бойся, — заверила девушка, сжимая и разжимая пальцы. — Я этих гадов с закрытыми глазами стрелять могу.
— Ну как хочешь. Только стрелять сегодня, надеюсь, нам и не придётся. Лишний шум нам в таком деле ни к чему.
Бор тяжело вздохнул и посмотрел куда-то в темноту туннеля. Спросил:
— А ты стихи ещё сочиняешь?
— Иногда. А что? — Киран взглянула на него с удивлением: до стихов ли сейчас?
— Почитай что-нибудь. А? У меня от твоих стихов всегда на душе светлее делается, — признался Бор.
Киран слегка покраснела от смущения. Надо же, а она и не знала, что её скромное творчество кому-то нравится.
— Ладно.
Девушка вытянула вперёд затёкшие ноги, откинулась спиной на каменную стену коллектора, и, приподняв подбородок, негромко начала:
В ущельях голубых лились туманы,
И тёплый ветер нёс с долин
Цветов душистые дурманы,
Как отзвук сказочных былин.
И звон мечей, и ропоттихий
Был слышен в тех повериях чужих,
И ураганы страстей диких,
И память горечей былых.
Когда для славы чужеземцев,
Печалью горькою слепы,
Хвалебны пели иноверцам
В своих молитвах жалкие рабы…
Голос Киран окреп и зазвучал звонче и громче:
Их ум не знал свободы и желанья.
Лишь горьких дум своих полны,
Они сносили горе и страданья
Своей великой молодой страны.
Не мог в их душах зародиться
Огонь борьбы. Их палачи
Убили дух. Теперь десницы
Не в силах сжать уже мечи.
Неужто рады в раболепстве
Они всю жизнь свою прожить,
И память о прекрасном детстве
Не может голову вскружить?
Ужель их души зачерствели,
Забыв былые времена?
И песен тех, что матери им пели,
В сердцах не восходят семена?
И разве гордость их поникла,
Отдав себя в плененье злу?
И в мыслях даже не возникло
Стремленье к счастью и добру?..
Под сводами коллектора раздался глухой кашель. Киран вздрогнула и смолкла на полуслове. Посмотрела в сторону проснувшегося Роя. Тот подмигнул ей и одобрительно поднял вверх большой палец.
— Хорошие стихи у тебя, боевые. Мне нравятся.
— Это точно, — согласился с ним Бор и заботливо посмотрел на Киран. — А вот про любовь ты совсем не пишешь. Почему?
— Про любовь? — удивилась и растерялась девушка.
— Ну да, — кивнул Бор. Поинтересовался: — Сама-то ты любила кого? Так, чтобы по-настоящему?
Киран смутилась ещё больше.
— Нет. Не приходилось ещё… Это плохо?
Она вскинула доверчивый взгляд на Бора.
— Отчего же плохо? — пожал плечами тот. — Любовь это всегда хорошо. Полюбишь ещё. Какие твои годы. Куда ж без любви? Любовь факт материалистичный.
В ответ на его слова Рой громко и недовольно фыркнул.
— Ты чего? — удивился Бор.
— А ты чего? — хмуро уставился на него Рой. — Ты на что человека нацеливаешь? А?
— На жизнь, — спокойно сказал Бор и подмигнул Киран, которая зарделась ещё больше.
— Жизнь? Это как понимать — жизнь? — не унимался Рой, присаживаясь на корточки.
— Ребят! Вы чего? — удивилась Киран.
— Погоди-ка! — остановил её Бор. — Давай разберёмся. Что не так-то?
— Жизнь! — снова фыркнул Рой. — Это богатеи живут, понятно? А мы боремся! Понимать надо! Я, когда такие стихи слышу, свою жизнь треклятую вспоминаю, и тогда сердце гневом наполняется вот так вот — до самых краёв! Ясно? А ты жизнь!.. Ты вот кем прежде был?
— Рабочим, — охотно ответил Бор.
Он действительно когда-то работал слесарем на одном из заводов в городке Шень-Шу, что на западе от северной столицы. Была у него и семья — жена, ребёнок. Всё было когда-то, пока однажды трое пьяных мигрантов с Южного материка не надругались над его двенадцатилетней дочерью, а затем убили девочку и выбросили её труп в сточную канаву. Узнав об этом, Бор пошёл за помощью к озаровцам, но те сообщили, что сделать с приезжими ничего не могут, потому что нет свидетелей и доказательств их преступления, а работают мигранты на одного важного сановника, друга местного вельможи, и слово Бора против его слова ничего не значит. Убитый горем Бор пробовал взывать к совести озаровцев, говорил, что служба безопасности должна защищать местное население от любого беззакония, но те лишь посмеялись над ним и выгнали его из участка со словами: «Мы здесь закон!». Да ещё пригрозили посадить за решётку самого Бора за неуважение к власти.
Жена Бора, не вынеся горя от потери дочери, вскоре помутилась рассудком. Тогда Бор смастерил нехитрую зажигательную бомбу и, вооружившись куском железной трубы, сначала разыскал ублюдков, надругавшихся над его дочерью, и размозжил им головы, а затем сжёг участок ОЗАР со всеми, кто там находился. С тех самых пор бывший слесарь Бор подался в бега на север, пока судьба не свела его с «Серыми Ангелами». А четыре года назад к «Ангелам» прибилась и Киран. В штаб её привёл тогда Мун, и Бор сразу же проникся к этой девочке, всячески опекая её с тех пор. Киран напоминала Бору его собственную дочку, которую он не смог уберечь от смерти.
— Ну а ты чем отличился? — Бор насмешливо покосился на Роя, хотя прекрасно знал всю подноготную того. Вир рассказывал.
Но Рой молодой ещё совсем. Постарше Киран, конечно, но всё же. Ему, Бору он, пожалуй, в сыновья годится. От молодости своей он такой горячий и непримиримый. Это Бор прекрасно понимал. Но знал он, что были у Роя и свои причины для праведного гнева. Его семью фермеров разорили кредиторы, выгнали со своей земли, отобрав всё нажитое за долгие годы. Пока Рой безуспешно пытался найти работу в столице, его отец от безысходности застрелил нескольких клерков банка, решивших описать его имущество, а затем сам пал от пули озаровцев, приехавших вершить свой закон. Заодно каратели застрелили и двух братьев Роя. Вернувшись через месяц в свой посёлок ни с чем, — вчерашнего мальчишку без профессии и опыта в Шаолинсеу прогоняли отовсюду, — Рой узнал о случившемся и мир для него изменился навсегда.
— Я на земле горбатился с малолетства, — сверкнул глазами Рой. — А те, кто отправил на тот свет всю мою семью, жировали на нашем поте и мозолях! Выжали из нас всё до последней капли, да выбросили за ненадобностью на помойку жизни… Как по мне, сбросить бы их всех с высокого косогора — сановников, банкиров, спекулянтов и их шлюх — да полить их свинцом от души, в кашу, в хлам, чтобы очистить от них народ навсегда!
— Уж очень ты кровищу любишь, — покачал головой Бор.
— А без кровищи как же? Без неё ведь счастья народного не добудешь, — убеждённо сказал Рой. — Богатеи да сановники нас сжирают с потрохами который год? А? До сих пор никак нажраться не могут!
— Оно, конечно, так, — согласился Бор. — Но хорошо бы поменьше крови проливать. Как бы самим не замараться. А то потом не отмоешься.
— Слышь, Бор! Так ведь чёрте куда можно зайти с разговорами такими, — набычился Рой. — А то, что же получается? Сперва крови много, потом будем думать, как бы кого не обидеть. Так и всю нашу борьбу обесценим.
Бор грустно посмотрел на товарища.
— Тебе самому доводилось человека убивать?
— А то! Я целую казарму с карателями к богам отправил!
— Это не то, — покачал головой Бор. — Что б вот так вот — глаза в глаза друг дружке. Убивал?
— Допустим, нет. Не доводилось пока.