Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте) (СИ)
Митте начал приходить в себя.
— Все, Герман Маркович, — сказал он, — можете сесть, руки у вас свободны.
Митте действительно легко отсоединил браслеты от подлокотников и сел под БП.
Алексей подал ему воду.
Герман Маркович пил жадно, большими глотками, и опустошил стакан буквально за пять секунд.
— На три года психокоррекции наговорили, — заметил Дауров, — и еще реабилитация на Сосновом года три.
Митте, молча, поморщился.
— Герман Маркович, — продолжил начальник СБК, — по-хорошему вам сейчас надо согласие подписывать.
— Нет, — сказал Митте.
— Ну, как хотите. Заставлять не имеем права. Тогда вам предстоит еще несколько бесед с Вадимом Артемовичем Ермиловым. Думаю, это займет около недели. А потом на психологическую экспертизу, изучать дело и в суд.
— Угу, — кивнул Митте. — Понятно.
— А сегодня вам предстоит, куда более интересная беседа. Вас хотел видеть государь.
— Хазаровский-то? Не вижу темы для разговора.
— Ну, это не вы решаете. Так что сейчас вас покормят, и к императору.
В студии нас посадили за стол на фоне огромного плаката с надписью: «Новый портал». Я оказался справа от Нагорного, а Дауров — слева. Вопросы задавала, само собой вездесущая Ромеева.
— Александр Анатольевич, как вы решились к нам прийти? — начала она.
— Раньше вы называли меня «Саша», — улыбнулся Нагорный.
— Ну, вы же без пяти минут второй человек в государстве!
— Не первый же. И неизвестно, насколько растянутся эти пять минут. «Саша» — это совершенно нормально.
— Ладно, — сказал Ромеева, — Саша, как вы решились к нам прийти?
— Юлия Львовна, ну я же приходил к вам, когда был в оппозиции. Разве что-то принципиально изменилось? Мои убеждения, мои принципы, мои цели — все осталось прежним.
— В оппозиции к нам все приходят. Даже Страдин бывал. Правильные слова говорил, между прочим. Заслушаешься!
— Я попытаюсь вас не разочаровать.
— Уже разочаровали. Саша, сколько человек арестовано?
— Ни одного, — сказал Нагорный.
— Как так?
— Юлия Львовна, когда вы начнете разбираться в юридических вопросах? Арестов еще не было. Были задержания. При моем участии были задержаны семнадцать человек. Потом я передал дело Георгию Петровичу.
— А Салаватов? — поинтересовалась Ромеева. — Он тоже не арестован?
— С Русланом Каримовичем совершенно отдельная история. Сидящий рядом со мной Артур, честно изучил дело, которое вел Салаватов, и у него возникли подозрения, что дело сфабриковано, которые потом оправдались. Так что Руслан Каримович обвинялся первоначально в подделке документов и фальсификации доказательств. Нам, к счастью, удалось его очень эффективно разговорить, и дело оказалось гораздо серьезнее. Сейчас он находится в Психологическом Центре на экспертизе, и обещал мне подписать согласие на психокоррекцию. Так что, если он не передумает, ему сразу назначат курс психокоррекции, и неприятной стадии ареста он избежит вовсе.
— Сколько ему грозит?
— За точными цифрами — это к Ройтману. По моим оценкам, года полтора-два. Возможно, плюс еще реабилитация в каком-нибудь серьезном месте вроде острова Сосновый.
— Он причастен к убийствам?
— Да.
— Какой у него блок?
— Реально «Е5». Но так как он нам очень помог, и без его показаний императора уже бы не было в живых, я очень просил за него Ройтмана. Так что, видимо, «Е3», если только Евгений Львович не найдет у него какого-нибудь уж совсем запредельного морального разложения. Но, не думаю.
— Мне сообщают, что в городе снова аресты, — проговорила Ромеева, — что вы можете сказать по этому поводу?
— Вопрос скорее к Георгию Петровичу, дело у него, в СБК, но я могу предположить, — сказал Нагорный. — Дело в том, что идут допросы, и задержанные называют новые имена.
— Георгий Петрович, это так? — спросила Ромеева.
— Да, — кивнул Дауров.
— Вы ведь у нас тоже не впервые, — заметила Юлия Львовна.
— Бывал, в оппозиции, — улыбнулся Георгий Петрович.
— Это беспрецедентное дело?
— Да, пожалуй.
— Будут еще аресты?
— Аресты будут, безусловно.
— А задержания?
— Будут имена — будут задержания, — отчеканил Дауров.
— Мне передают, что в городе задерживают восемнадцатилетних мальчиков, — сказала Ромеева. — Родители пишут, что они не могут быть ни к чему причастны.
Нагорный расположил руки перед собой так, словно держал воображаемый мяч или еще что-нибудь круглое или цилиндрическое, и слегка рубанул ими воздух (воображаемый мяч летит на пол, отскакивает и к Ромеевой).
— Так, — сказал он, — во-первых, восемнадцатилетние мальчики бывают очень даже причастны. Вот рядом со мной сидит восемнадцатилетний мальчик, который причастен к этому делу, правда, с другой стороны. И если бы не он, Хазаровского бы уже похоронили. Во-вторых, Ройтман предостерегал меня от того, чтобы мы отправляли к нему за кухонные разговоры. Даже если тема кухонного разговора убийство императора, пока участники не начали оружие закупать — это не криминал. И никто естественно за это в ПЦ не отправит. Ну, в клуб походили. Так что, если родители уверены, что кроме клубных бесед их дети ни в чем не участвовали, им не о чем беспокоиться. Отпустим. Ситуация хуже, если участники знали о готовящихся убийствах. Есть такая статья «Недонесение о готовящемся террористическом акте». Это не к Ройтману, конечно. Но это к Старицыну. На месяц где-то. Неприятно, но не смертельно. Тоже, в общем, не повод для истерики.
— Саша, вы действительно считаете, что за «недонесение» надо отправлять на психокоррекцию?
— Да, считаю. И это очень просто. Ситуация понятна, конечно. Если он донесет о теракте, он предаст своих товарищей. А если не донесет, на его совести будут жизни людей. Если бы мы головы рубили, эта моральная дилемма была бы неразрешима. Но мы отправляем на психокоррекцию. Посмотрите, человек, который выбирает не доносить, на самом деле считает, может быть, на подсознательном уровне, что несколько неприятных месяцев для его друзей, это хуже, чем смерть не столь ближних. Неправильно ведь, согласитесь.
— То есть надо пройти курс психокоррекции?
— Просто необходимо.
— Артур, а теперь к вам вопрос, — обратилась ко мне Ромеева. — Это ведь с вас все началось?
— Расследование, — кивнул я. — Пожалуй, да.
— Как это было? Расскажите?
— Саша, — спросил я. — Могу я рассказать? Я тайну следствия не разглашу?
— О Салаватове? Уже не разгласишь. Можешь.
— Думаю, он счел, что я к нему стажировку пришел пересидеть, а не работать, — начал я. — А потому спокойно дал мне читать дело Федора Привозина. А я прочитал. И там такие белые нитки торчали во все стороны, что дальше некуда. Я был в шоке и поделился с Сашей впечатлениями. И мы начали все перепроверять.
— Хотелось вывести начальника на чистую воду? — спросила Юлия Львовна.
— Вообще не так, — сказал я, — хотелось освободить невиновного человека. И я очень рад, что получилось. Правда, ему назначили небольшой курс психокоррекции в ОЦ, но все-таки по сравнению с тем, что ему грозило, это сущая ерунда. Перевели с «А4» на «Е0», причем на амбулаторку.
— А к Салаватову вы что испытывали?
— Жалость.
— И все?
— Вы знаете, оказывается, я вообще не могу видеть руки в наручниках. Меня коробит.
— Не хотите сменить место работы?
— Нет.
— Как так?
— Очень просто. Мы же одного человека освободили и троих спасли. Когда мы смогли вовремя предупредить Леонида Аркадьевича и моего отца и узнали, что они живы, это был просто полет — мне никогда не было так классно. Когда мы вытащили Митте… да, против его воли и довольно жестко, я может быть вначале не был также рад, но потом мне позвонил из больницы его сын Глеб, с которым мы знакомы по университету… я думал, он меня обругает. А он сказал: «Спасибо». Ради таких моментов и стоит работать. А без наручников в большинстве случаев можно обойтись.