Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте) (СИ)

— Ну, они несколько преувеличили, — заметил я. — Леонид Аркадьевич мне пишет.
— А ты ему?
— Пока нет.
— Значит, не преувеличили. В общем, думаю, Старицыну дадут допуск. Так что готовься к разговору.
— А вы знаете, о чем был разговор в СБК?
— Нет, конечно. С кем, кстати?
— Не уверен, что имею права назвать имя…
— Не называй. У Даурова спрошу. До понедельника они, конечно, ничего не решат, но в понедельник, видимо, придется тебе ехать к Олегу Яковлевичу.
— А у меня все равно тренинг.
— Ко мне забежишь до тренинга? Вроде договаривались.
— Забегу, конечно.
  
Еще одно предложение
 
Было около одиннадцати, когда я, наконец, позвонил отцу. Он не отвечал. Странно. Обычно он ложился спать далеко за полночь.
Утром я позволил себе выспаться, все-таки воскресенье.
Позвонил еще раз в начале двенадцатого. Глухо. Отец не отвечал.
Светило солнце, было тепло, и я только теперь осознал, что это первый день, когда я могу поехать абсолютно, куда угодно, и мне не надо отчитываться перед Старицыным. И чувство это было просто великолепным.
Комната небольшая, но все-таки взгляд не упирается в стену, как в Психологическом Центре, ветер шевелит занавески у балконной двери, рядом дрыхнет Маринка, и я свободен. И я был бы совершенно счастлив, если бы не молчание отца.
Когда ему ехать в Чистое? Уже сегодня?
Если бы он уехал в ссылку, вся Сеть бы уже освещала событие с видео и фото.
Так что вряд ли.
— Марин, — тихо позвал я.
— Угу, — протянула она, не открывая глаз.
— У меня отец не отвечает. Я в Лагранж слетаю, ладно? Это ненадолго, потом поедем на море.
— Хорошо, — сказала она и перевернулась на другой бок.
Улицы Лагранжа были пустынны по случаю лета и воскресенья. Цвели клематисы, глициния отцветала. Ветер гнал вдоль улиц опавшие сиреневые цветы.
Вот и знакомые ворота с черной надписью «Убийца». По-моему, ее не подновляли с моего прошлого визита. И кисть глицинии свисает с забора рядом с уродливыми буквами.
Устройство связи отца по-прежнему не отвечает, дверь заперта. Я нашел ее в меню кольца, позвонил. Долго ждал ответа.
Молчание.
Где его искать? В полиции? В СБК? У Ройтмана? В ПЦ?
У Ройтмана — это мысль.
И я связался со Старицыным.
— Олег Яковлевич, извините, что второй раз беспокою в выходные. У меня отец не отвечает на вызовы. Не знаете, что с ним?
— Артур, вы имеете полное право и даже обязанность беспокоить меня в выходные. Я сейчас свяжусь с Ройтманом, он должен знать. Если знает, могу я послать ему ваш контакт?
— Да, конечно.
Я стоял у запертых ворот, опираясь на размашистую черную надпись «убийца» и ждал звонка.
Ройтман перезвонил буквально через пять минут.
— Да, Артур. Анри у нас. К нему пока нельзя.
— За что он у вас?
— Он у нас ни за что. Просто разбирательство в Народном Собрании достаточно тяжело ему далось, хоть он и пытается с этим спорить. Он на посткоррекционном отделении. Думаю, дня на три, не больше. Вы можете с ним пообщаться с семи вечера до десяти. Кольцо у него, наверное, вы просто попадали на сеансы.
Следующие десять минут я потратил на закрашивание надписи и успокоился, только когда забор обрел ровный зеленый цвет.
На море мы поехали. Оно было совсем теплым, так что мы не стали брать яхту, а пошли купаться.
Отцу я позвонил непосредственно от кромки прибоя, сидя на гальке и позволив волнам ласкать ступни. Было часов девять, когда солнце уже падало за горизонт и окрашивало воду лиловым, и сиреневым облака.
— Да, все в порядке, — сказал он. — Ройтман в очередной раз решил, что у меня депрессия. Почему не знаю. Никаких суицидальных мыслей у меня не было даже близко. С чего он взял? Просто перестраховывается, по-моему.
Отец говорил бодро, явно не под КТА.
— Лекарствами пичкают? — спросил я.
— Антидепрессантами. Да, они безобидные. Я их почти не чувствую.
— В Чистое тебе когда?
— Не прямо сейчас. Для меня там дом собираются строить за госсчет. Проект будет обсуждать НС, и что-то мне подсказывает, что после того, как я увижу результат, Ройтман опять загонит меня в Центр на недельку. Надеюсь только, что, если они выберут из всех вариантов брезентовую палатку, Леонид Аркадьевич наложит вето. В Чистом среднегодовая температура уж очень депрессивная, явно не для палатки. Хотя в остальном жилье для меня привычное. Ты кстати, что с милейшим Леонидом Аркадьевичем не поделил?
 
— Не могу сказать, я под подпиской.
— Да ладно! Задачка в два действия. Я прессу-то почитал по теме. Последовательность событий совершенно очевидная. Тебя вызывают в СБК, заставляют там общаться без адвоката. Потом ты возвращаешься домой и тут же ссоришься с императором. Я сейчас разглашу секретную информацию. Ну и замечательно. Посижу у Ройтмана на «Е», в тепле, полгодика, вместо того, чтобы ехать на север. За мной уговаривали следить? Я прав? Ну, и молчи. У меня никаких деструктивных планов нет, но все равно спасибо, что отказался.
У Нагорного я был в три часа пополудни. Здание генпрокуратуры обычной цилиндрической формы, и достаточно широкое для того, чтобы окно в кабинете Александра Анатольевича казалось почти плоским. Оно тоже во всю стену, как на Посткоррекционном отделении ОЦ и в СБК.
Комната выглядит менее официально, чем кабинет Даурова, хотя кожаный диван имеется, он светлого песочного цвета.
На этот самый диван мы с Нагорным и уселись.
— Морс будешь?
Я кивнул.
Морс принесли в высоких бокалах с сахарной обсыпкой по краю бокала и разрезанной до половины лимонной долькой, насаженной на край. Между бокалами на подносе стоял заполненный до половины графин. Естественно с морсом. У Нагорного была железная репутация абсолютного трезвенника.
— Артур, ну, во-первых, я в курсе, — начал он. — Мне дали допуск.
— Как генпрокурору?
— Как члену коллегии по реабилитации некоего Артура Вальдо. Состав своей коллегии знаешь?
— Ориентировочно, из разговоров между Ройтманом и Старицыным.
— Леонид Аркадьевич, Марина, Анри Вальдо, я, Шадрин и Старицын.
— Шесть человек по мою душу. Все равны?
— Ни в коем случае. Олег Яковлевич возглавляет сообщество.
— И Хазаровский обязан ему подчиняться?
— А как же? Компетентность Старицына в вопросах психокоррекции несравнимо выше. Приятно слышать, что Леонид Аркадьевич кому-то обязан подчиняться?
— Если честно — да.
— Артур, ты все сделал правильно. Я бы также поступил на твоем месте. СБК — все-таки слишком одиозная организация, чтобы быть хорошим началом карьеры. Я уж не говорю о второй части предложения. Все-таки СБКоиды — люди с вывернутыми мозгами.
— С вывернутой моралью.
— Можно и так сказать. У меня, кстати, тоже есть место стажера. Как ты на это смотришь?
— С большим интересом.
— Только отбираю не я. Так что ничего гарантировать не могу. Отбирает комиссия. Причем на первом этапе анонимно, по резюме. Резюме под номером, без имени. Ты имя вводишь, конечно, но комиссия его не увидит. Анкетку заполнишь на портале. Четверки есть?
— Нет.
— Ладно, просто я с четверками не беру.
— А после Центра берете?
— Артур, по закону пребывание в Открытом Центре до полугода не влечет юридических последствий. Никаких. Так что все нормально. В анкете, кстати, такого пункта нет, чтобы случайно подходящего человека не отсеять. На собеседовании это будет обсуждаться, конечно. Но курс реабилитации — это даже плюс, тебе же помогать надо.
— Ну, что ж, попытаю счастья, — сказал я.
 
— А теперь о нашем общем оппоненте господине Кривине. Помнишь, я обещал тебе новости?
— Еще бы!
— Фото, правда, не для слабонервных, но, надеюсь, я не нанесу тебе им психологическую травму. Так что лови.
Я открыл фотографию. На ней был человек, точнее его спина с кровавой раной посередине величиной с кулак. А над раной вырезана надпись: «RAT».