Пасынок империи (Записки Артура Вальдо-Бронте) (СИ)

Сети нет. У меня кольцо отобрали при аресте и вернули непосредственно перед освобождением. Мне читать давали с планшета: старинная такая штука с экраном. Но и за это я был благодарен. Теперь, насколько я знаю, в рамках поблажек от Хазаровского, там сделали внутреннюю Сеть, только по Центру, без выхода вовне, под полным контролем и со своими кольцами. Но хоть в библиотеку можно зайти нормально, через кольцо. И письма писать, как привык. Их проверят, а потом перекинут во внешнюю Сеть, если конечно побег не готовишь.
— А что были побеги?
— Нет, это невозможно, практически. К тому же после первого сеанса под биопрограммером у тебя полностью пропадает желание даже думать в этом направлении.
— А как же писали без кольца?
— На планшете стилусом — это палочка с резиновым кончиком. Или на клавиатуре. Винтажная такая вещь с кнопочками. И Хазаровский бедный на клавиатуре писал. Оно может и к лучшему: как только стал императором, тут же ликвидировал это безобразие.
— А что делали Литвинов и Ройтман?
— Господа Литвинов и Ройтман таскали меня под биопрограммер, где доходчиво объясняли, какая я сволочь. Точнее: «заставляли понять и уверовать». Потому что БПшник стирает те воспоминания, которые связаны с твоим преступлением и кажутся тебе привлекательными, и записывает то, от чего тебя трясет. Результат именно такой: постигаешь степень своего сволочизма. Тогда биопрограммер использовали меньше, чем сейчас. Было много так называемых «терапевтических» сеансов. Это, когда тебе объясняют все то же самое без БП, но не менее доходчиво. Например, мне показывали фотографии обезображенных трупов с того самого пассажирского корабля, который взорвался. Обожженные, в крови, с выпученными глазами от декомпрессии, когда их выкинуло в открытый космос. И приговаривали: «Вот это ты сделал, Анри». Там было девяносто восемь детей, между прочим. Я даже точную цифру помню.
— Отец, ну ты же не взрывал! — почти закричал я. — Это был выстрел с императорского линкора.
— Артур, я взрывал, — очень тихо сказал он. — Я много врал по этому поводу. Но психологи все знали. Не уверен, что знала Анастасия Павловна. Боюсь, что, если бы знала, мы бы здесь с тобой не разговаривали. Мне же устроили фиктивную смертную казнь. С официальным объявлением, со зрителями, с последним ужином, со священником. Мне отсрочку объявили, когда я уже лежал под биопрограммером. Я и сейчас под отсрочкой. Приговор-то не отменен.
— Я знаю.
— Угу. А это ты знаешь?
Он поставил руки локтями на стол и обернул ко мне тыльной стороной ладоней. Манжеты упали, обнажив полупрозрачные пластиковые браслеты на обоих запястьях, такие же, как у меня.
— Ты под домашним арестом?
— Конечно. Правда, сейчас он носит вполне формальный характер. Я даже в Кириополь могу летать. Но в принципе никуда не денусь.
— А почему их два? У меня один.
— Потому что у тебя просто контрольный браслет. А у меня они легким сигналом с кольца, например, полицейского мгновенно превращаются в наручники. И еще одна деталь. Посмотри, браслеты отличаются.
— Тонкая красная полоска на правом.
— Точно. Это браслет с функцией мониторинга: «БФМ», как они говорят. Для особо опасных, склонных к суициду, побегу и тому подобное. Функция мониторинга означает, что Евгений Львович регулярно получает информацию с моих модов об уровне адреналина, серотонина и еще куче параметров. И если какой-то параметр вылетает за границы нормы, у него звенит некий «звоночек». Не знаю точно, как это устроено, но звучит тревога, и он начинает меня доставать на тему: «Анри, что ты натворил?» или «Анри, у тебя депрессия». И гоняет в Центр, на посткоррекционку.
— Понятно. А Даниил Андреевич знал о том, что ты взрывал?
— Должен был знать. Он допросы смотрел. И фильм смотрел. С императорского линкора был фильм снят о том бое, когда погиб пассажирский корабль. Если смотреть внимательно, невозможно не заметить эту деталь. Но смотрел после того, как принял мою помощь. Думаю, у него произошло что-то вроде вытеснения в подсознание. Такой психологический эффект: знал, но не принимал. Если бы принял, у него при его представлениях о морали просто не осталось бы другого выхода, кроме как отправить меня обратно в Центр. По крайней мере. Да и Ройтман, конечно, рассказывал ему, как они хорошо со мной поработали и каких замечательных успехов добились.
 
— Какую деталь?
— Ты фильм смотрел?
— Нет.
— Посмотри, он в Сети есть. Там все очень хорошо видно. Хазаровский смотрел. И прилетел ко мне с замечательным вопросом. Правда, начал разговор по-божески: «Анри, мы демонтировали тот биопрограммер в Центре, который мог убивать». Я понял, что это предисловие, и ждал. «А теперь расскажите мне, пожалуйста, Анри, как все было на самом деле». «Что я еще могу добавить? — спрашиваю. — Все давно известно. Есть десятки допросов. Материалы дела, показания свидетелей». «Добавите, добавите, — говорит. — Только, пожалуйста, не рассказывайте мне красивую сказку про случайный выстрел с императорского линкора». «Государь, я не стрелял, я вам клянусь!» Он: «Я знаю. Но это не меняет дело. У вас же все как по нотам расписано в каждом вашем маневре. Все спланировано, до мельчайших деталей».
«Спасибо за комплемент», — говорю. «Это не комплемент, Анри. В ваших маневрах не может быть случайных выстрелов. Так ведь?» Я молчал. «Вы не молчите, Анри. В крайнем случае, я приглашу Ройтмана, и он мне все скажет. Мне скажет. Я же тот биопрограммер демонтировал. Выбор между убийством и служебным подлогом для человека, прошедшего чрез Психологический Центр, очевиден. В пользу служебного подлога. А все психологи Центра проходят курс психокоррекции. Мне Ройтмана даже особенно не в чем упрекнуть. Не мог он вас на смерть отправить. Ему легче было наврать императрице».
«Это не Евгений Львович, — говорю я. — Это Литвинов. Ройтман тогда еще ничего не решал». «Но знал». Я молчал. «Ну, молчите, Анри. Я не заставляю вас его закладывать. Литвинов умер, про него конечно легче правду говорить». Я ждал. «А теперь скажите мне, пожалуйста, Анри, почему перед самым выстрелом, точнее даже одновременно с ним, пассажирский корабль вдруг начинает двигаться навстречу огню?» «Государь, ну вы же все поняли». «У вас, Анри, было управление? С кольца?» «Да». «Ну, вот и хорошо. Наконец-то я услышал ваш голос. Вы их, когда приговорили? Вместе с детьми. Когда взрывчатку закладывали?» Он усмехнулся: «Тоже "роскошный маневр", как Данин говорил, это же по секундам надо было все рассчитать. Вы подводите оба корабля ко входу в гипер: и пассажирский, и ваш. Чуть-чуть показываетесь из-за вашего живого щита, который вы уже приговорили в полном составе, с императорского линкора целятся в вас, но пассажирский корабль уже заходит на линию огня, и из иглы Тракля попадают в него. Огонь от взрыва закрывает полнеба, а вы под прикрытием уходите в гипер, и только вас и видели. Правильно я излагаю, Анри?» «Да, но…» «"Но" мне не нужно, Анри. А "да" я услышал».
«Но потом я практически сдался». «Это не совсем так, Анри. Вы сдались потому, что начали проигрывать сражение за сражением. У вас уже не было другого выхода». «Я потому и начал проигрывать, что утратил веру в то, что я прав». «Может быть, — сказал он, — мне тут подписи собрали в вашу защиту, чтобы я вас простил. Я им откажу». «Но, государь! Да, это все правда, но того человека больше нет, его девять с половиной лет планомерно убивали в Центре. Его физически нет!»
Слушая отца, я сидел, глядя в стол. Словно это мне Хазаровский учинил допрос о моих преступлениях. Словно я умышленно убил триста человек.
 
Темно. На улицах зажглись круглые фонари Лагранжа. И первая звезда вспыхнула на востоке.
— Я тебе еще объясню биохимию и биологию процесса, — сказал отец. — Пока о том, что мне ответил император. Хотя, в общем-то, все то же самое. Что это я понимаю, что я другой человек, что он понимает, но для родственников жертв я тот же, и пока они живы, мне не на что рассчитывать. «И давайте закроем этот вопрос», — сказал он. Я не возражал даже. После этого разговора мне показалось подарком, что я вообще жив. Хазаровский хуже Ройтмана. Ему надо в Центре работать.