Антология советского детектива-43. Компиляция. Книги 1-20 (СИ)

— Хотите пожевать резинку?
Федор протянул Марине яркую пачечку. Она кивнула и энергично заработала челюстями.
— Приходит муж домой, а у жены любовник. Она ему: «Прыгай в окно!» — «Так ведь восьмой этаж...» — «Если любишь меня, прыгай!» Ну, он прыгает...
— Знаю, — со смехом перебила Вершикова. — Она высовывается и кричит: «А теперь отползай подальше!»
— О, слышу, здесь веселье!
В проеме люка показалась голова Золотова.
— Держите, — он протянул бутылку шампанского, на горлышко которой были надеты три картонных стаканчика, и довольно ловко выбрался на площадку. Втроем они еле разместились.
Золотов приложил ладонь козырьком ко лбу, над бровями, пристально осмотрелся и тонким голосом закричал:
— Вижу вражеские струги! Тревога! По местам стоять! Огонь! — Хлопнула откупоренная бутылка. — За успешный исход битвы!
Скомканный стаканчик он швырнул под ноги.
— А теперь — все вниз!
Ресторанный зал был полупуст, но Золотов направился к столику, за которым сидел смуглый худощавый человек в белом джинсовом костюме.
— Познакомьтесь, мой товарищ, гость нашей страны, Хамид. Он случайно оказался здесь, и я пригласил его присоединиться.
«Ну и лиса, — подумала Вершикова. — Не иначе что-то задумал». В случайные встречи она уже давно перестала верить.
— Выпьем за дружбу и сотрудничество между народами!
Золотов умело разлил водку, потом, чтобы не сбавить темп, произнес еще два тоста, рассказал несколько анекдотов. Атмосфера стала свободной, завязалась общая беседа. Хамид говорил почти без акцента, держался раскованно, громко смеялся, одним словом, вошел в компанию.
Раскрутив веселье, Золотов отошел в тень и, хотя не забывал наполнять рюмки и продолжал участвовать в разговоре, погрузился в размышления.
Если для всех остальных участников застолье было просто развлечением, то для него — ответственным и важным мероприятием, от которого зависела реализация дальнейших планов. Во-первых, Федор познакомился с Хамидом. Теперь они знают друг друга в лицо, что значительно упрощает будущие контакты. А во-вторых, Федька, кажется, заглотнул наживку — вон как он рассматривает девочку, так бы и съел глазами. Это хорошо, очень хорошо.
— А где, наш друг Сурен? — обратился к нему Хамид. — Что-то я его давно не видел.
При упоминании имени Шаха Вершикову передернуло.
— Он... э-э-э... уехал, — выдавил из себя Золотов. — Уехал отдыхать на море.
— На Белое, — ядовито рассмеялась Вершикова. — Но скоро вернется. Через каких-нибудь восемь лет!
Золотов напрягся, но Хамид продолжал улыбаться и понимающе кивал головой, отнеся несуразность ответа на счет своего незнания нюансов языка.
Вот идиотка! Золотов, не меняя равнодушного выражения лица, сильно наступил Марине на ногу. Так и сгорают на мелочах. Одно лишнее слово может спугнуть партнера, и с огромным трудом налаживаемый канал закроется, не успев открыться.
— Что с тобой, Машенька? — участливо спросил он. — Нехорошо стало? Пойдем на улицу...
Он помог Вершиковой выйти из-за стола, бережно придерживая за локоть, провел к двери.
— Сдурела, стерва? Не знаешь, когда тебе можно пасть открывать? — Золотов говорил тихим голосом, выпучив бешеные глаза. — Ты со своими куриными мозгами можешь мне все карты спутать в большой игре! Знаешь, что за это бывает?
— Хватит пугать! Я уже устала бояться, надоело участвовать в твоих аферах, думать над каждым словом! Когда ты оставишь меня в покое? Я уже ничего не хочу, только отвяжись!
— Ничего не хочешь? Врешь, милая! А австрийские сапоги на зиму? А канадскую дубленку? А югославское белье? А французскую косметику? Обойдешься? Нет, дорогая, ты уже порченая, к дорогим шмоткам приученная, к дармовым деньгам! Посади тебя на зарплату и одень в ширпотреб, и все — сразу же увянешь! Да и вид товарный потеряешь, а это ведь единственное, что у тебя есть!
Золотов немного успокоился и теперь наслаждался, хлеща Вершикову словами, на которые она не могла ничего возразить.
— Никакой путной специальности ты не выучилась, даже лаком ногти мазать и то я тебя пристроил. За душой ничего нет. Делать бизнес тоже не способна. Что же остается? Сниматься в кабаках — по четвертаку за ночь? Ну, годик покрутишься, примелькаешься, истаскаешься, цена и упадет! А потом?
 
Вершикова молчала.
— Или я не прав? Тогда возрази, выложи свои козыри!
— Да чего ты взъелся? Что я такого сделала?
Воля у нее была сломлена уже давно, она привыкла приспосабливаться к обстоятельствам, к тому же прекрасно понимала, что в чем, в чем, а в этом Золотов прав.
— Не твоего ума дело! Лишнее сболтнула, а потому заруби себе на носу: про знакомых, про дела при посторонних ни звука! Ясно?
— Ясно...
Вершикова высморкалась, глядя в зеркальце, поправила расплывшиеся глаза.
— То-то. Ну как жених, нравится?
— Ничего. Но он на меня не реагирует.
— Ты просто к такому не привыкла. Медленно загорается — дольше горит. Глаз на тебя положил, еще пару раз встретитесь, и все в порядке!
Когда они вернулись к столику, Федор и Хамид беседовали как давние знакомые.
— Ну что? — участливо спросил Петренко.
— Нормально, — Вершикова как ни в чем не бывало села рядом. — Почему не пьете? И у меня пустая рюмка!
— Но... Может быть, вам хватит?
— Ерунда! Давайте выпьем за любовь! Вы верите в любовь, Федя?
— Как сказать... Иногда да, иногда нет.
— В зависимости от настроения? — лукаво засмеялась она. — Или от женщины?
— Даже не знаю, что вам ответить.
Федор растерянно подергал мочку уха.
— А почему мы до сих пор на «вы»? Живо брудершафт! — Вершикова выставила согнутую полукольцом руку со стопкой.
Преодолевая неловкость, Федор выпил через переплетенные руки и замешкался.
— Ну! — Марина ожидающе подняла лицо, и он поцеловал плотно сжатые губы.
«Молодец девка! — подумал Золотов. — Умело работает. По-моему, мальчик уже готов. Или почти готов. Но надо контролировать дальнейший ход событий. Если они вдруг и впрямь надумают пожениться. Тогда плохо. Перемкнутся друг на друга, и все — теряю обоих! Этого допустить нельзя. Ну да ладно, видно будет... Используем старую любовь — солдатика служивого, или еще что-нибудь придумаем. Не впервой...»
Золотов на миг взглянул на себя со стороны. «А ведь я привык вертеть людьми, распоряжаться чужими судьбами. Даже испытываю удовлетворение от этого. И неплохо получается.
А как расценить такую привычку с позиций общепринятой морали? Безусловно, однозначно: значит, я мерзавец, отщепенец и негодяй! Так? Лично я не считаю себя негодяем. Правда, ни один мерзавец не признается в этом. Подсознательный барьер ограничивает пределы самокритики. Можно сказать: «Ах, я недостаточно усидчив!» Или: «Я ленив!» В чем еще не стесняются признаваться? «Грешен — люблю хорошо поесть (выпить, одеться, погулять)!» То есть в мелочах, подразумевая, что в случае необходимости эти недостатки легко преодолеть...
А кто посмеет сказать: «Я глуп, жаден, подл, труслив»? Какая женщина произнесет: «Я развратна»? Даже не произнесет, подумает? Нет таких! Перед собой всегда находится тысяча оправданий, объяснений, уважительных причин и веских аргументов, чтобы задрапировать голую правду, сделать ее более привлекательной и не такой стыдной. А если все-таки это не удается, можно махнуть рукой и не держать ответа перед собой, а окружающим нетрудно «замазать глаза», «запудрить мозги», «заткнуть рты». И все в порядке. Как легко быть чистым, честным и порядочным! Мало кто занимается самокопанием.
Но я же не принадлежу к серой массе! Правда, так думают все — каждому человеку свойственно оценивать себя выше остальных. Но я могу доказать это очень просто: признаться себе в том, в чем рядовой середнячок признаться не способен: да, если исходить из объективных критериев и общепринятых оценок, то иначе как негодяем меня не назовешь! То, что я это понимаю, и возвышает меня над толпой!
 
Я не всегда был таким, и моя беда, а не вина, что я таким стал. Бытие определяет сознание. Точно! Окружающим пришлось немало постараться, чтобы сделать из меня того, кто я есть. Так что теперь пусть не обижаются».