Янтарные глаза

Лукас поставил чашку на стол, слегка отстранился и посмотрел Пинки в глаза. Она видела, что он колеблется. Но раз он начал собираться с духом, то в конце концов собрался.
— Знаешь, Пинкертинка… то, как ты мне постоянно звонишь, это очень мило. Но не делай этого,— твердо сказал он.— Я всю неделю хотел тебя отговорить. Наверное, было трусостью откладывать, но такие вещи трудно объяснить по телефону. И вот я говорю сейчас. И я не шучу.
Она запнулась.
— Это действует тебе на нервы? Я… ну, я не хотела…
Он с иронией сжал губы.
— Боже, Пинки, ты совсем не веришь в себя!
Он все еще обнимал ее за плечи, а теперь притянул ближе.
— Речь не о том, что мне это не нравится. Каждому будет приятно, когда кому-то важно, что с ним происходит, и мне бы хотелось верить, что это важно тебе. Но это неразумно.
— Лукас…
Он покачал головой.
— А также небезопасно,— неумолимо продолжал он.— Не знаю, понимаешь ли ты, но даже самое сильное желание этого не остановит. Я умру, Пинкертинка. Вопрос не в том, умру ли, а в том, когда умру. Если ты будешь звонить мне достаточно долго, согласно теории вероятности ты однажды обязательно поймаешь именно тот момент, когда мне плохо. Так и случилось сегодня. И наконец — в не столь долгосрочной перспективе! — случится и так, что я вообще не подниму трубку. Нетлог будет звенеть у меня на запястье. Ты будешь ждать, пока я отвечу. Но я буду мертв.
Она отстранилась. «Что он обо мне думает? — крутилось у нее в голове.— Что я такая дура и не могу понять, что он мне так ясно сказал в чайной?!» Но потом она осознала, что Лукас прав. Может быть, она понимала слова, может быть, понимала их смысл. Но не верила. Ни на секунду не допускала этого.
Должно быть, Лукас прочел зарождающийся ужас в ее глазах, потому что усмехнулся и отпустил ее. Затем откинулся на спинку дивана.
— Умирать — это пошло и стыдно,— произнес он.— Неполиткорректно. В наше время люди не могут с этим спокойно жить. Они отправляют пожилых родственников в дома престарелых, чтобы убрать с глаз долой, а затем тихо избавляются от их пожитков — без шумихи, которая могла бы возмутить кого-то или задеть.
За стеной усталости едва промелькнула ирония, скривив его губы.
— Я реалист, Пинки. У меня никогда не было приступов ностальгии. У меня даже нет семьи, которая бы стала меня оплакивать, и я никого об этом не прошу. Но услуга за услугу. Я полон решимости обойтись без сострадания, если в ответ буду избавлен от истерики.
— Ну конечно,— сказала Пинки.— Ты ведь сам по себе, а? Супермен, которому не нужны…
Лукас посмотрел на нее.
— Ты меня не понимаешь. Я просто пытаюсь предупредить тебя. Там, в чайной, я подумал, что мы всё еще можем встретиться пару раз за непринужденным ужином — как два друга, которые когда-то хорошо проводили время вместе, а потом никогда больше не увидятся. Именно это я тебе и предложил. Но тебе этого мало. Ты звонишь мне. Ты приехала. Ты ведешь себя так, будто хочешь поделиться со мной всем. И при этом понятия не имеешь, что это так называемое «все» из себя представляет.
Он помедлил.
— Шэрон признала, что не выдержит, и на следующий день съехала. Мне было жаль, я не отрицаю. Но, с другой стороны, я ценю ее честность.
— Это ужасно,— сказала Пинки.
— Ужасно?! — Лукас покачал головой.— Ты и правда меня совсем не слушаешь.
Он потянулся за чашкой, обнаружил, что она пуста, поставил ее и встал. Может быть, так на него подействовал кофеин, а может, он проглотил в ванной горсть энергетических таблеток — спасение всех трудоголиков,— но вдруг он стал выглядеть намного лучше. Жуткая бледность исчезла с его лица.
— Слушай, как насчет добавить немного рома в чай? — предложил он.— Или кампари с соком? Я выпью виски, но, насколько помню, ты его никогда не любила.
— Лучше биттер,— согласилась Пинки.
— Вот видишь. Признай, мне известны все твои предпочтения! Сок в холодильнике.
Пинки послушно отправилась на кухню. «Для другой женщины он принес бы сам,— думала она на ходу.— Да, он знает мои предпочтения и меня. И вообще мы слишком давно друг друга знаем. Слишком хорошо.
 
Друзья, которые никогда больше не увидятся».
Ее взгляд упал на то место, где она незадолго перед этим подмела осколки, и на открытую минеральную воду на стойке. «Что случилось с тем несчастным стаканом, который выпал у него из руки?..» Она представила, как он шатается по кухне, судорожно сжимая бутылку и тщетно пытаясь налить себе воды. Что он имел в виду, когда сказал, что болен? «Двоилось в глазах? Тошнило? Кружилась голова?»
Она принесла сок и лед. Лукас умело налил ей коктейль: его руки совсем не дрожали, а красное и желтое не смешивалось. Она прикусила губу. «Не начинай,— говорила она сама себе.— Не начинай, Пинки!» Но не выдержала.
— Значит, ты больше не будешь бить стаканы?
— Одного за день хватит.
— Лукас…
— В этом вопросе я принципиален! Один — и хватит. Иначе придется пить из баночки от йогурта,— легко парировал он.
Себе он насыпал льда по самые края, да и виски налил от души.
Пинки не сдавалась.
— Лукас, по телефону…
Она откашлялась:
— Мне показалось, будто ты даже говорить не можешь.
— Проблемы с красноречием — это самое страшное,— заверил он ее.— Для меня настоящая катастрофа, когда не хватает слов.
— Перестань дурачиться! — выпалила Пинки.— Лукас… я… я хочу поделиться с тобой всем.
Его улыбка погасла. Он взял ее за подбородок и заглянул в лицо.
— Столько предупреждений — и всё напрасно! — он вздохнул.— И вот пошли опрометчивые обещания.
— Это не опрометчивые…
Он покачал головой.
— Пинки, возьми себя в руки! Ты пообещаешь мне все что угодно, лишь бы я рассказал подробности. Ты ведь вне себя от любопытства! У тебя на лбу написано.
— Может, у меня так себе характер,— признала она.— Но я хочу тебе помочь, правда. Почему ты бьешь стаканы? Почему твои руки расцарапаны? Может, это какой-нибудь невроз, а не…
Лукас рассмеялся. Смех был таким же неожиданным и неуместным, как во время разговора об ӧссенском чае: искрящийся, искренний и удивленный.
— Невероятно! — выпалил он.— Тебе стоит пойти в зӱрёгалы, Пинки. У тебя прирожденный талант!
Он потянулся к своему стакану со льдом и вылил в себя все, что только можно было выпить. Затем снова открыл бутылку и налил двойную порцию.
— Так ты мне ответишь?
Лукас долил виски в третий раз, вернулся к столику и снова сел на диван.
— Конечно! Ты ведь должна быть достаточно информирована, чтобы принять ответственное решение,— с улыбкой сказал он.— У меня проблемы не с навязчивым неврозом, а с навязчивым чувством собственного достоинства, то-то и оно! Это распространенные предрассудки, вероятно ӧссенского происхождения, но я основываюсь на них.
Он не сводил с нее глаз. Теперь в них не было свинцовой тяжести, а только старая знакомая искрящаяся серость.
— Иди сюда, Пинкертинка.
Она покачала головой, но в то же мгновение невольно шагнула вперед, будто Лукас тянул за веревку. Остановилась уже у его колен. И тут она дождалась того, в чем он отказал ей там, у двери: он вдруг протянул к ней руки. Пинки без колебаний скользнула в его объятия, а оттуда на диван, заняв архетипическое место рядом с ним. Она почти лежала у него на коленях. Идеально.
— Этого ты хотела? — спросил Лукас.
Пинки не могла в это поверить. Не могла поверить, что он так близко. Ее бок чувствовал тепло его тела, ее грудь прижималась к восьмой пуговице герданской рубашки, а ее губы находились чуть ниже его грудной клетки. Его лицо возвышалось над ней. Достаточно было поднять руки и соединить их на его шее.
Так она и сделала.
— Не совсем,— заявила Пинки.— Ближе.
— Ты станешь меня проклинать, Пинкертина,— сказал Лукас.— Но я не перестраховщик, чтобы притворяться, что у тебя есть выбор.
Он резко притянул ее к себе.
— Рё Аккӱтликс… Почему я не сделал этого раньше? — пробормотал он.