Янтарные глаза
— Уходи.
— Делай, как хочешь, но…
Пинки вяло отстранилась. Она не осмеливалась поднять голову.
Она не могла себе представить, что когда-нибудь снова посмотрит в лицо этой женщине, независимо от того, в очках она или нет. При мысли о том, что все это может повториться, ей захотелось закричать от ужаса.
— Уходи,— только пробормотала она.
Если она правильно посчитала — уже в третий раз. Рука соскользнула с ее плеча.
— Пожалуйста, прости меня,— прозвучал над ней голос, полный неизмеримой грусти.— Я правда не хотела.
Тихий звук — бумага упала на стол.
— Письмо… я оставляю его здесь… но ты подумай хорошенько, ты же понимаешь?
Шорох пальцев в перчатках, разглаживающих длинный свиток.
— Прошу тебя, не злись.
Затем лишь шаги. Хлопнула дверь.
Только через полтора часа Пинки с трудом встала и пошла заварить себе чай. При этом заметив, что письмо и правда лежит на столе,— доказательство того, что эта женщина пришла не с целью украсть его. Там же был и перевод на терронский — горстка вводных фраз в едко-насмешливом тоне. Она взяла бумаги и машинально положила их в ящик.
В ней все сжималось от сожаления. Господи, ну почему она не смогла просто взять себя в руки и с улыбкой продолжить? Или спокойно и без улыбки, но хотя бы не так истерично? Ей не следовало так грубо выгонять ӧссеанку. Бедная женщина ни в чем не виновата! Разве не сама Пинки предложила ей снять очки? Это был несчастный случай, и сланцевая кошка действительно сожалела об этом. Но когда она попыталась помочь Пинки, то получила лишь суровый отпор.
«Я должна извиниться перед ней»,— заключила Пинки. Она уже почти испугалась перспективы грозящего ей телефонного звонка — но вдруг осознала еще более пугающий факт: ей некуда было звонить. Она не может снова связаться с ӧссеанкой, даже если захочет… ни ради извинений, ни ради перевода оставшейся части письма — вообще не может.
Пинки ничего о ней не знает. Она не помнит ее мудреного имени.
И никогда больше ее не найдет.
Глава тринадцатая
Прастарая
Дело досталось ей!
Фиона Фергюссон захлопнула ящик со своей коллекцией магических амулетов, которые, очевидно, это чудо и совершили, и в полнейшей радости закружилась по кабинету. Рой Стэффорд отдал Фомальхиву ей!
Вернувшись во вторник с обеда, она увидела на дисплее иконку сообщения от шефа. На всякий случай взяла в руку халцедон и яшму — для пущей удачи при чтении сообщения, после чего открыла его.
«Фиона, я бы хотел, чтобы вы лично провели переговоры с нашей персоной и доставили ее на Землю. Зайдите ко мне за подробной инструкцией и свяжитесь с моей секретаршей, чтобы она заказала вам билет».
Она не могла сдержать волнения. Не могла совладать с собой и сидеть в кресле, соблюдая все приличия, наслаждаясь победой незаметно и втайне. «На Марс лечу я! И Прастарая знала это,— пело все в Фионе.— У нее настоящий дар прозрения. Ее слова сбываются».
Фиона с улыбкой вспомнила долгий разговор, который они вели в эти выходные. Она не смогла попасть на мессу в среду, но зато зашла в лавку в субботу, чтобы поприветствовать Прастарую и рассказать ей о своих снах; затем они переместились в заднюю комнатку, отделенную шторкой от запертой лавки и деревянной опускной дверью от лардӧэна в подземелье, сидели над чайником с ӧссенским чаем и еще долго после закрытия обсуждали будущее.
— Ты сможешь осознавать видения, которые Аккӱтликс посылает тебе во сне, но это требует откровенности,— наконец провозгласила Прастарая.— Я прибегаю к подобным средствам лишь в исключительных случаях, так как не следует злоупотреблять даром прорицания Аккӱтликса — но для тебя я это сделаю.
Она открыла сундук, обитый внутри бархатом, в котором хранила свои собственные магические предметы, и поставила на стол серебряную чашу и набор каменных шаров.
На Земле в традиции был один хрустальный шар, но она придерживалась ӧссенских обычаев, а следовательно, их было пять. Вместо хрусталя, однако, для гадания по Венцу Пяти она выбрала цитрин и сердолик. Конечно, хоть без этих инструментов нельзя было обойтись, самих по себе их было недостаточно. Успех не был бы гарантирован, если бы не было проницательности и мудрости Матери.
Прастарая долго смотрела своими горящими глазами на блеск полудрагоценных камней в серебряной чаше. Затем надела очки с оправой под драконов, поставила чашу обратно в сундук и улыбнулась Фионе.
— В конце концов все будет принадлежать тебе,— сказала она.— Все, что сейчас принадлежит ему, станет твоим.
Она встала и протянула к ней свои руки. Фиона стиснула их в волнении. Руки Прастарой были холодными, худыми, даже костлявыми.
— Послушай, что я тебе скажу, Фиона,— добавила Прастарая.— Я чувствую, что ты и правда ненавидишь своего конкурента. Но в мести нет нужды. Нет нужды помогать судьбе, она в любом случае предрешена. Этот мужчина никогда тебя не победит. У него есть знание, но нет веры — и это самое тяжкое преступление, которое Аккӱтликс никогда не простит. Испивающий души отвернулся от него. Он просто пустая оболочка, занимающая определенную точку в пространстве и времени одной лишь силой воли,— но ветер Неизбежности вскоре унесет его прочь. Его место на самом деле принадлежит тебе.
— О Мать… — ахнула Фиона.
Прастарая вновь села напротив нее.
— Это действительно так,— сказала она, медленно кивая головой.— Важные вещи происходят втайне. Но не гоняйся же за Судьбой и не вреди намеренно этому человеку, иначе разорвешь свои связи с добрыми силами.
Вспоминая об этом сейчас, Фиона была наполнена волнением и благодарностью. И в то же время в ней росло чувство опьяняющей силы — силы, которую может даровать только благосклонность Аккӱтликса, милость Аккӱтликса, доверие Аккӱтликса.
Она стояла в его тени.
Она была избранной.
* * *Рой Стэффорд тщательно запер дверь кабинета. Как он и ожидал, Фиона Фергюссон примчалась меньше чем через полчаса: вероятно, сразу же после обеда и без какого-либо промедления. Он слышал, как Фиона препирается с его секретаршей Линдой из-за билета, а Линда предлагает среду в качестве подходящей даты; Лукас наверняка об этом узнает, потому изменить дату на воскресенье придется уже в последний момент. Ложь нарастала как снежный ком, но так уж в подобных ситуациях бывает. К счастью, у него была умная секретарша, и ему не приходилось решать этот вопрос самостоятельно.
Он посмотрел на нетлог. Кроме сообщения, которое он послал Фионе, на нем высветилось еще одно, на этот раз входящее.
Ему писала София Хильдебрандт.
Стэффорд должным образом задокументировал сообщение, отправленное Фионе, и сохранил его в базе внутренней почты учреждения. Сообщение от Софии, напротив, нужно было срочно удалить.
Лично он разговаривал с ней ровно два раза — в момент, когда стал свидетелем припадка Лукаса, а затем поздним вечером того же дня. Он звонил ей в духе плана, который пришел ему в голову во время разговора с Лукасом о Фомальхиве — то есть так, чтобы об этом никто не узнал. Ее брат, очевидно, оказывал на нее влияние своим здоровым недоверием к всевозможным базам данных, потому что номер ее нетлога был засекречен, однако Стэффорд очень просто его выяснил. Он подождал на работе, пока Лукас уйдет, а затем универсальной картой открыл дверь его кабинета. Как и ожидалось, этот номер был еще в списке последних вызовов. В конце концов, София пришла ему на ум именно потому, что она недавно звонила своему брату. Любовница, конечно, была бы предпочтительнее. Однако Лукас довольно ясно дал понять, что у него нет любовницы, так что не было другого выбора, кроме как довольствоваться сестрой.
А сестра не была глупой. Или же узколобой. У нее было чувство юмора. Она подняла трубку в спальне, уверенная, что звонит ее брат. София сидела на кровати, судя по всему, у себя дома: голая, если не считать тонкой ночной рубашки, растрепанная и ненакрашенная.