Мяч круглый, поле скользкое (СИ)

— А ты, Алимка, почём знаешь? — перевёл сосредоточенный взгляд на молоденького казаха товарищ в щегольских очках.
— Я ж в Киеве служил. Водили как-то нас всей ротой на футбол, смотр художественной самодеятельности мы выиграли. Я там песню на казахском пел. Вот местные и кричали: Гусь, Гусь, давай. Он тогда гол с углового забил.
— Ты врри, да не завиррайся. Там угол же отррицательный, — сурово покачал головой мастер механического участка Карл Иванович, или Иоганнович, Кальтенбруннер.
— Да хоть параллелепипед. Я своими глазами видел, — вскочил молодой болельщик.
— И як же вин забил? — заинтересовался залысый, он же завсклада готовой продукции Шанойло Опанас Олегович.
— Он метров на десять отошёл, к самым дорожкам. Как разбежится! Как даст со всей дури! И полетел мячик высоко, чуть не к центру поля, а потом вдруг в воздухе сам повернул, и впритирочку со штангой — в пустые ворота. Вратарь-то выбежал, думал побороться в штрафной. Вот тогда стадион и заорал: Гусь, Гусь!
— Слыхав я о цём ударе. «Сухой лист» называется, — поддержал Алимку Шанойло.
— «Сухой лист». Чудно… Вот бы посмотреть. К нам когда приезжали, ни разу такого не изображал, — Карл Иванович потеребил узел галстука и всплеснул руками: — Вот не даёте главную-то новость выложить, перребивальщики.
— Так хутарь, — завскладом сделал приглашающий взмах рукой. Типа, садись, Иваныч, в ногах правды нет — как нет её и чуть выше.
— Прриказ готовят. С понедельника «Кайррат» заберрут у железнодоррожников и нашей Мебельной фабррике перредадут, — Кальтенбруннер уселся, но обозревать всех сверху вниз не перестал. Как и дальний родич, чтоб его второй раз повесили, он был ростом под два метра.
— Ось це несподиванка, — прихлопнув обеими мясистыми ладошками по столу, совсем сбился на ридну мову Опанас Олегович.
— Вас? — Кальтенбруннер тоже перешёл на язык отеческих осин. Или в Баварии осины не растут?
— Неожиданно, кажу.
— Миллерр сказал. И будут трренирроваться и жить в нашем пионеррском лагерре «Чайка».
— А стадион чего? Не понял? — Шанойло снова ударил пухлыми ручищами по столу — доминушки выстроились в «рыбу».
— Ну, Готлиб Рейнгольдович — замдирректора, а не главный трренер «Кайррата».
— Ох, не подобается мени це. Пацана-Гуся тренером ставят, тай со стадиона ще, нивроку, погонят…
— Опанас Олегович, ну не гоните вы волну раньше времени. Всё не так уж и плохо, — нахмурился Алим Байшалов, младший из болельщиков по возрасту, но самый искушённый в футбольных вопросах. Как-никак, до армии занимался в детской школе, да и сейчас ещё поигрывал за заводских физкультурников на первенство города. Кроме того, из всей троицы он ещё и единственный говорил по-русски без малейшего акцента — рос в детдоме, где в послевоенные годы остались жить эвакуированные со всей страны. Теперь, закончив техникум, работал на Мебельной, сменным технологом, а недавно вот перевёлся в новый цех, где запустили производство электрогитар.
— Ось це «неплохо» в тоби? Ох, не дай Бог побачити, шо в Алимки назваеться «плохо», — иронически улыбнулся Опанас Олегович. Шанойло отлично знал, как в жизни бывает «плохо». В войну его колхоз на Сумщине дотла сожгли немцы, и он ушёл в партизаны, где два года искренне считал, что дела идут «хорошо» по той простой причине, что его всё ещё не убили. Однажды отряд, где Опанас был автоматчиком, устроил набег на небольшой немецкий аэродром, куда прилетела «тётушка Ю» с продуктами и патронами, и ему в том деле удалось захватить пленного — длинного унылого заправщика. Ну, это он подумал, что заправщика — больно уж от немца бензином смердело, однако тот, как выяснилось, был гражданским инженером из интендантства, приехавшим инспектировать новое топливохранилище. Командир отряда нашёл немца полезным, партизаны забрали его с собой, и в ту же ночь его куда-то увезли. Снова встретил этого человека Шанойло через пятнадцать лет в Алма-Ате. Карлу Кальтенбруннеру было не к кому возвращаться в Германию. Ещё в лагере для военнопленных инженер с дипломом Мюнхенского университета стал бригадиром строителей и выучил русский. Когда немцев отпускали из плена, Карл Иваныч уже был незаменимым специалистом. Прасковья Калинична Мешалкина, завкадрами фанерного комбината, где он тогда работал, зубами вцепилась в сотрудника и как-то сумела договориться с НКВД, чтобы Кальтенбруннера не стали насильно репатриировать, а потом и выхлопотала ему паспорт.
 
— А разве плохо? Сыграли же вничью со «Спартаком»!
— Если б не та дурра, которрую Долматов с трридцати метрров вколотил, да кабы не Масик…
«Масик» — такое забавное прозвище носил вратарь «Кайрата» Вячеслав Бубенец. Несмотря на громадный рост и устрашающую внешность, человеком он был очень весёлым и добродушным — как, впрочем, большинство здоровяков. Любимой его шуткой было облапить своими обезьяньими граблями кого-нибудь со спины и щекотать, приговаривая: «Ну что, масик, попался?! Вот я тебе…». Со временем и его самого стали называть Масиком, что неизменно приводило великана в восторг. Та игра со «Спартаком» состоялась фактически без тренера — на скамейке пытался как-то руководить партнёрами Степанов, и от громоподобных матюгов Атамана, казалось, увядала совсем ещё слабенькая травка в радиусе десятка метров. Бубенец стоял от скамейки дальше всех — видимо, в силу этого он сумел максимально сохранить самообладание. Уже в первом тайме Масик взял не меньше пяти мёртвых мячей. Били ему и Хусаинов, и Папаев, и молодой наглый брюнетик Ловчев с немодной уже шевелюрой «под битлака». Спартаковцы топтали кайратовскую защиту как хотели. Последнего защитника играл Володя Асылбаев — годом ранее он фактически напрямую сменил на этой позиции Степанова, и теперь Вадим выдирал целые клочья из бороды, видя, как мечется его «наследник», пытаясь угнаться сразу за всеми звёздными спартачами, и не успевает… В прошлом году Асылбаев был награждён призом журнала «Смена» как один из 11-ти лучших дебютантов Высшей лиги, и он на самом деле подавал большие надежды — но опыт, опыт, опыт! Для центрального защитника опыт — это куда больше половины успеха. По пальцам рук можно сосчитать тех, кто на этой позиции смолоду считался звездой. Степанов дорого бы дал, чтобы сейчас каким-нибудь чудом передать Володьке хоть немного своей накопленной за годы чуйки. Теперь он точно знал — чудеса на свете случаются, но чтоб вот так, на заказ… Свисток судьи Баканидзе, отпустивший команды на перерыв при неправдоподобном счёте 0:0 показался всем игрокам хозяев истинной музыкой сфер. О том, что через четверть часа снова надо лезть в эту мясорубку, никто старался не думать.
— Чего это «дура»?! — горячился Алим. — Карл Иваныч, вы же инженер! Должны знать — за каждым ударом стоит расчёт…
— Я, Алимка, однажды водонапоррную башню пострроил без ррасчётов. Когда надо, и не так ррас-кор-ря-чишь-ся, — с удовольствием отчеканил угловатое слово Кальтенбруннер. Как многие немцы, освоившие русский в зрелом возрасте, он очень любил шикануть весёлым простонародным выражением или поговоркой, как бы сам себе выставляя оценку за добротно проделанную работу. Учить языки — это ведь тоже работа. Если с умом учить, конечно.
— Ну и пусть дура! Но красивая!
«Красивая дура» посетила поле Центрального стадиона Алма-Аты на 48-й минуте игры. В отсутствие дисквалифицированного Квочкина передняя линия «Кайрата», дырку в которой затыкал молодой Бауржан Баймухамедов, не просто сидела на голодном пайке. Им вообще за всю первую половину игры считанные разы удалось перейти на чужую сторону поля. И вот наконец развели после перерыва — мяч пару минут попрыгал между игроками в середине поляны, и за него сумел зацепиться Абгольц. Мощный, широкий, похожий на ту самую водонапорную башню, некогда выстроенную Карлом Иванычем, он сместился на левый фланг и буром попёр на Логофета. Спартаковец попытался поставить ему корпус, но Рыжий Витька буквально затоптал его и продолжил свой носорожий забег по бровке. Опомнился он уже около углового флажка, когда понял, что бежать дальше некуда. Сзади поспешал Тягусов, вопя «оставь, оставь!», но Абгольц, на которого уже бежали московские беки, принял другое, парадоксальное решение. Он выдал длиннющий «черпак» назад и в центр, а там, не доходя даже до дуги, пририсованной к штрафной площадке, к круглому сходу приложился набежавший Долматов. Мяч полетел как из гаубицы. Спартаковский вратарь Кавазашвили видел всё — и момент удара, и траекторию, и даже белки выпученных от дикого напряжения глаз Олега, но поделать ничего не сумел. Снаряд упал в правую девятку, и тридцать тысяч человек взревели в один голос. «Кайрат» открыл счёт голам в сезоне-1969.