Пилюля (СИ)
Обгоревший, одноногий, вероятно лётчик, проковыляв, сел на койку. Горько так посмотрел вокруг:
– А, что-нибудь повеселее есть? Порадуйте инвалида.
Пилюля встала. Поправила халат, как на экзамене.
– Есть… Только не весёлое, товарищ майор.
И, закрыв глаза, словно припоминая, начала… [15]
Прочитав, отвернулась, вытирая глаза. Увидела меня, быстро подошла, спросила:
– Что-то случилось?
– Нет. Нужно перед командой во вторник выступить. Споёшь?
Кивает. Идём к выходу. Она прерывает молчание:
– А Ванин вопрос сняли с викторины. Монголы, оказывается, зимой ели сушёное мясо, а лошади траву из-под снега. Поэтому продукты и сено им были не нужны. Так историки пишут. А где пишут, сказали сам найдёшь.
Мимо проковылял парень, держащийся за свою промежность.
– Хернёй страдает, – говорит Пилюля, и увидев непонимание на моём лице, поясняет, – Херня – это грыжа на латыни. У Миши паховая грыжа. Скоро Михаил Петрович операцию сделает, и всё будет хорошо…
– Мы в футбол завтра с "нижними" играем. – замечаю неприкрытую радость на её лице, – Придёшь?
– Отпрошусь обязательно. – в порыве обнимает меня, потом испуганно отстраняется, и видя, что я не ругаюсь, говорит:
– До завтра.
Иду к остановке. Мимо со скрипом проезжает телега. Дед в будёновке, словно вспоминая молодость, дал вожжами лошадке по корме и причмокнув на еле переставляющую ноги скотинку произнёс: "Давай, залётная!".
Исторический персонаж. Поди панов в этом шлеме бить ходил. Кругом история. Оглядываюсь вокруг…
Да, история она такая. Сегодня одна, власть поменялась, другая, новая власть и история у страны тоже новая… А, те кто не хочет по таким правилам играть – сидят в запасе.
В запасе и спортсменов кучи пропадали, так и не заиграв в полную силу. Вот в киевском "Динамо" такие суперигроки как Рац и Михайличенко очень долго сидели в дубле. Почему? Уж, и не вспомню.
– Тебе какой-то Рудяков звонил. Просил вечером быть у Рыбакова. Я тут на бумажке написала где он тебя ждать будет, – тётя Клава даёт листок с адресом, – а ещё Абрамян бумагу оставил (показывает на ватман), карандаш и краски с кисточкой.
– Спасибо, Клавдия Петровна, – паясничаю я, – премного благодарен.
– Да чего уж, – улыбается, принимая всё за чистую монету.
Оставляю развёрнутый под грузом ватман на полу. Говорю Колобку, что постараюсь успеть на вечернюю тренировку. Съедаю миску супа, засовываю в карман пару баранок и быстренько на остановку. Замечаю на тумбе афишу со спортсменкой "Первенство мира по конькам для женщин, стадион "Динамо" 11–12 февраля 1950 года".
Может Ингу увижу? Хотя, нет. Она сейчас – школьница. Занимается греблей. В коньки года через три придёт.
Жил Алексей Рудяков на втором этаже двухэтажного дома на улице Герцена. Старинный фасад с декором и лепниной. Широкая тёмная парадная лестница с шатающимися перилами. Звоню. Вхожу. Коммуналка с общей кухней. Комната Алексея выходила на улицу Герцена. Высоченные потолки с лепниной. Большое окно. Ветхая мебель. Две кровати застеленных серым солдатским одеялом. На полках и этажерках – книги. На столе – альбомы, стаканы с кистями и карандашами, краски, тушь, тюбики с клеем. В углу – гитара.
Заметив, как я посмотрел на инструмент, художник улыбнулся:
– Пытаемся с Борькой научиться. Он на капустник ушёл. А вот, Арша Амбарцумовна, – и поясняет, – преподавательница из ВГИКа, новую песню с аккордами принесла нам в институт. Она в Праге на фестивале молодёжи её слышала.
Беру листок бумаги. Ого-го. А я её пел несколько раз. Беру гитару. Подкручиваю колки, и глядя в листок с импортными словами напеваю [16].
Алексей позвонил из коридора, докладывает:
– Через пол-часа в Театре-студии на Поварской будут Рыбаков и ленинградский кинорежиссёр Граник. Хотел ещё наш товарищ Володя Венгеров подойти, но не вышло. А Володя режиссёр от бога. Его кумир итальянец Де Сика с фильмом "Похитители велосипедов". А мы Вовке дали прозвище Де Кака.
Не увидев моей реакции поясняет:
– Де Сика. Де Кака.
Делаю вид, что смешно, хотя устал за семьдесят лет от туалетного юмора.
Идём на Арбат. Лёгкий морозец бодрит, снежинки кружат хороводы. Мы беседуем о фильме. О нашем будущем фильме. Я спрашиваю о работе художника- постановщика. Алексей останавливается как бы ища нужные слова:
– Представьте бал Наташи Ростовой. Если снять реалистично, то получим мрачное, убогое зрелище. Поэтому художник должен дать картину бала такую какую видят зрители, читая роман. В театре мы смотрим, а в кино нам показывают. Декорации в кино нужны, чтобы снимать в них, а не их снимать. Но, художник – это не только декорации и костюмы. На съемках художник с помощью подручных средств может спасти эпизод. если что-то зашло в тупик. Чтобы выбить из актёра нужную эмоцию. Михаил Ромм говорит, что съемки – это постоянный поиск выхода из положения.
Останавливается.
– У Вас, то есть у нас, – поправляет себя художник, – детский фильм о спортсменах-школьниках. С декорациями и костюмами всё понятно. Нужна изюминка для героев.
И смотрит на меня.
Не нужно копать глубоко. Лучшее – враг хорошего.
– Пусть у одного из героев будет хобби – собирать корни деревьев и покрывать лаком давая забавные имена своим скульптурам. – изображаю ярмольниковского цыплёнка-табака, – А другой пусть записывает комментарии педагогов ставящих "двойки". Тоже забавно. А каптан команды пусть везде говорит: "Ну, вы же мою натуру знаете."
– Ну, вот и театр-студия киноактёра, – перестав записывать говорит Алексей, – А вот рыбаковский автомобиль. Анатолий в этом месяце день рождения зажал. Наверное поэтому по жизни на машину смог накопить.
Наблюдаю на горизонте немецкий Опель-Капитэн.
Неплохо живут писатели-антисоветчики.
Заходим. За двумя сдвинутыми столиками о чём то оживлённо беседуют. Подходим, Представляемся. Кроме Рыбакова и Граника здесь Андрей Апсолон – замдиректора Совэкспортфильма, его сотрудница Тамара Лисициан – представитель в Италии, её муж Луиджи Лонго – сын одного из руководителей итальянской компартии. Они спорили о перспективах "Кубанских казаков" в европейском прокате.
– Понимаете, – говорит солидный Андрей, – там сейчас в моде реализм. Неприукрашенный показ жизни.
– Точно, – поддерживает начальство Тамара, – Росселлини, Висконти, де Сантис.
– И мы тоже, – продолжает Апсолон, – должны дать такую же историю. Возможно, про отгремевшую войну. Про то, как мы вместе сражались в Сопротивлении.
– Я от отца слышал, – встревает на чистом русском Луиджи, – что в партизанской бригаде "Орест" был русский Фёдор Поэтан. Герой Италии. Погиб в атаке на Туркестанский легион.
Поэтан, Поэтан. Слышал где-то. Да, перед Московской Олимпиадой в Рязани стадион открывали. Венок возлагали у памятника Фёдору Полетаеву. А ещё фильм помню. "Альпийская баллада". Чего это они на меня уставились?
– Вот Юрий истории всякие с ходу выдаёт – повторяет для меня Рудяков, – Придумал уже?
А была – не была.
– Слушайте.
Рудяков по традиции достаёт блокнот и карандаш. Кивает. Начинаю:
– Из концлагеря на севере Италии совершают побег советские военнопленные и итальянские партизаны. От погони уходят русский Иван и итальянка Джулия. Они ругаются, мирятся, любят друг друга. Но, туркестанцы находят их в горах. Иван гибнет в бою, прикрывая отход Джулии. В финале фильма Джулия с сыном Фёдором стоят у мраморного памятника Ивану в Генуе.
– Сильно. – говорит Апсолон, – тут песня хорошая нужна в конце.
– Андрей Николаевич у нас поэт-песенник. – уточняет Тамара, – Он сочинил "Лейся песня на просторе" и "По долинам и по взгорьям".
– Есть уже хорошая песня, – встаю, и запеваю "Белла Чао".