Подвалы твоего сердца (СИ)

— Нет, — Малфой, ощутив горячее дыхание на губах, резко отстранился и замер, пальцами продолжая сжимать запястье и волосы Паркинсон. Он считал, что Пэнси красива и изумительно подходит для ласк и успешного удовлетворения в целом, но что-то было не так. Мерзкие цепи, сковавшие сердце в тот момент, когда он принялся суматошно шарить ладонями по её телу, пытаясь уловить остатки желанных видений, сейчас сдавили легкие, не позволяя вдохнуть.
— Что это? — Пэнси испуганно вздрогнула, увидев мерцающий в темноте камень фамильного кольца. Малфой заметил это значительно позже и, отчаянно выругавшись, отдернул руку от Паркинсон и метнулся к двери, в темноте врезавшись лбом в косяк. Казалось, будто это чары забавлялись с ним. Давление внутри прекратилось, но вот в узких черных брюках — нет.
Отперев дверь взмахом палочки, Малфой вылетел из подсобки и тенью проскользнул к выходу, кутаясь в мантию. К счастью, этого позорного побега никто не видел, ведь все в зале были заняты умопомрачительными танцами. Уже покидая «Три метлы», Драко заметил Уизли, вжавшего в стенку неестественно извивающуюся Браун. Скривив губы в отвращении, слизеринец так хлопнул дверью, что вибрация стен отвлекла лобызающуюся парочку. Пару раз недоумевающе хлопнув ресницами, Лаванда снова набросилась на Рона, грудью вжимаясь в торс юноши.
«Мерзкие, мерзкие чары…» — думал Драко, торопливым шагом направляясь в Хогвартс. Ему хотелось поскорее оказаться под холодным душем. До ванной старост добираться не хотелось, поэтому Малфой, скинув верхнюю одежду в комнате, проследовал к душевым Слизерина. Помещение ожидаемо пустовало: все ещё праздновали победу. Холодные струи воды обрушились на взлохмаченные светлые волосы, и Драко запрокинул голову, чувствуя, как жар понемногу спадает. В воображении снова вспыхнули затравленные глаза гриффиндорки и её сердитое выражение лица. Сначала Драко усмехнулся, заново представив сдвинутые на переносице брови, а потом возмутительные покусанные губы Грейнджер затмили все, что могло веселить до этого момента. Интересно, что она чувствовала, когда Уизли… прикасался к ней? Когда Драко видел их поцелуй воочию, он ничего не чувствовал. Будто обернутый толстой пленкой, юноша не мог пошевелиться или даже подумать, как он относится к такому проявлению чувств. Он просто наблюдал — словно бесстрастный зритель, словно ребенок, первый раз изучающий окружающий мир. Драко ничего не чувствовал, потому что не хотел, и это было прекрасно. Ощущения все осложняли. Малфой умело скрывался даже от себя самого, выстроив некий эмоциональный барьер.
Но та ночь, когда он узнал о побеге отца, будто что-то вскрыла в нем. Из-за криков боли стена, сдерживающая внешние, чужие эмоции, треснула и развалилась, похоронив под обломками самообладание. С другой стороны, после этой ночи Драко словно облили свежей ледяной водой, пахнущей морозной кристалльностью, а мир стал в разы ярче и импульсивнее. Все вокруг налилось жизнью и эмоциями. В то утро Малфой вдохнул и впервые за последние месяцы понял, что ему это нужно. Во всем была виновата чертова Грейнджер, бьющая наотмашь своим участливым взглядом и нелепыми словами. Драко не знал, почему поддался ей и так просто угодил в ловушку, которой так предусмотрительно сторонился. Боль, окружающая слизеринца плотным куполом, только и ждала, пока в непробиваемой стене безразличия и цинизма появится малая брешь. Грейнджер же буквально взорвала к чертям всю невозмутимость Драко, и от этого он страдал, как никогда раньше.
Как она посмела протянуть к нему свои мерзкие теплые руки? Как она только додумалась губами — грязными губами, которые осквернил Уизли — касаться его омертвевшей от холода кожи? А это дыхание, пахнущее пряностями того дешевого алкоголя! Почему это она напивалась такой гадостью? Хорошо, что удалось вырвать кружку из её рук… И потом, после всего, что сотворила с ним, она просто оттолкнула и запретила ему не играть установленную роль. Это было чертовски правильно, прямо в чопорном стиле Грейнджер. Правильно и логично. Но Малфой был недоволен, потому что последствием этой правильности было жгучее желание. Драко не знал, что с ним делать и куда девать. Он бы с радостью отдал его Грейнджер — но нет! Она убежала, снова оставив его погибать под давлением слишком живых ощущений. Правильно. Это она была во всем виновата. Для того, чтобы избавиться от такого неправильного напряжения, стоило для начала перестать думать об этой заучке.
 
Весь продрогший, но с восстановившимся дыханием, юноша выбрался из душа. Жар тела и напряжение внизу живота мало-помалу унялись. Едва дойдя обратно до комнаты, Драко рухнул на кровать и небрежно накинул на себя покрывало. Хотелось провалиться под землю, но слизеринец просто заснул.
***
Гермиона влетела в свою комнату, захлопнув дверь с оглушающим треском. Кинув сумочку на пол, девушка, почти не отходя от порога, принялась стягивать с себя проклятую блузку, но та, как назло, зацепилась пуговицей за волосы. Еще секунду яростно подергавшись, Гермиона поняла, что злостью ничего не добьется, и, устало застонав, подошла к кровати и обреченно опустилась на неё. Прохладный металл новой подвески жег кожу, и гриффиндорка осторожно взяла его в руки. Снитч переливался кристальными вкраплениями. Подвеска была действительно красивой, но в ней был один большой недостаток: украшение принадлежало руке Малфоя. С какой стати ему было делать такой странный подарок? Резко потянув цепочку в намерении разорвать, Гермиона остановилась, вспомнив о том, что сказал Малфой.
«Первое, чего я добился после всего дерьма, что со мной произошло…»
Рука дрогнула, и цепочка снова опустилась на ключицы. Гермиона была зла на Малфоя и на себя. Неужели он знал, что избавиться от этого украшения будет выше её сил?
Сегодня ей не удавалось прочитать эмоции в его глазах, но не по той причине, что прежде. Обычно в радужках слизеринца кружила пустота; ни единая эмоция не выражала себя во взгляде. Но сегодня под распахнутыми навстречу ей ресницами клубилась настоящая буря, гремучая смесь, опасный яд. Драко пронзал и ранил гриффиндорку битым хрусталем своих глаз, и из ран сочились эмоции, которых никогда не должно было быть. Гермиона подняла ладони на уровень лица. Именно этими пальцами она двадцать минут назад сжимала твердые плечи юноши. Бока болели от цепкой хватки Малфоя. Казалось, на коже остались синяки. Все тело дрожало, щеки горели. Хотелось засунуть голову в Северный Ледовитый океан.
Вот они совсем близко, щеки касается прохладный кончик носа, дыхание трепещет на подбородке, выбивая из-под ног земное притяжение. Так хорошо и спокойно, но в то же время горячо и желанно. Низкий шепот ласкает мочку уха, и это в сто раз хуже, чем прикосновения. Хочется податься навстречу этим адским тискам, умереть, чтобы наверняка с наслаждением воскреснуть. Отдать все, что есть, и забрать в обмен чуть больше. Услышать стон…
Гермиона вздрогнула, когда собственная рука скользнула по бедру. Испуг прострелил сердце и разум. Вскочив на ноги, гриффиндорка принялась усиленно маршировать по комнате, с ужасом осознавая, что только что фантазировала о Драко, черт побери, Люциусе Малфое. Пожирателе. Негодяе. И, наверняка, невероятном любовнике.
Она громко и с чувством выругалась, ударяя себя по пылающим щекам. Кольцо сверкало и переливалось. Стиснув зубы, Гермиона в порыве злости ударила камнем кольца о стену, а потом испуганно осмотрела украшение. Повреждение магического артефакта было чревато негативными последствиями. И как лучшая в своем выпуске Грейнджер могла забыть об этом? К счастью (или несчастью), кольцо было цело, но обиженно погасло. Понемногу жар начал отступать, и Гермиона недоверчиво прислушалась к своим мыслям. Образ изящных пальцев и тонких губ, искривленных в надменной улыбке, начал постепенно растворяться.
 
Без резких движений, будто боясь пробудить чары, Гермиона все-таки справилась с блузкой и брезгливо скинула её на кровать. Оставшись в одном белье, девушка скользнула под одеяло и крепко зажмурилась. Целенаправленно размышляя о домашнем задании по нумерологии, гриффиндорка забылась тревожным сном.