Считаные дни

Сегодня утром Магнар чуть свет уехал из дома и не собирался возвращаться до завтрашнего вечера. Мальчики переночевали у приятеля. Все было готово к спокойному и размеренному завтраку на двоих — только она и Кайя. Лив Карин встала без четверти шесть, испекла булочки, сварила какао, и в этом не было жертвенности, это совершенно точно был ее собственный выбор, то, что она делала с подлинной и искренней радостью и надеждой на то, что новая неделя учебы и жизни в меблированной комнате начнется для Кайи удачно; и, может, еще она хотела вновь обрести близость с ней, пробиться через стену отчуждения и жесткости, которые появились в дочери и в последние недели охватили ее целиком и полностью. И что же: Кайя полусонная почти в половине седьмого вышла из ванной, глаза подведены черным карандашом, стремительный неприязненный взгляд на стол, накрытый к завтраку, — и с этого момента все полетело в тартарары.
«Доверие и любовь — то главное, что вы можете дать своему подростку, — было написано в книге, — даже если считаете, что он или она не заслуживают вашего расположения, ведь именно в этот момент ребенок особенно нуждается в вашей любви».
Она жаждала стать матерью всей душой. Возможно, это было связано с биологическими часами, с представлением о себе как о полноценной женщине, со стремлением стать частью того негласного общества, которое составляли все молодые матери вокруг нее. А может, в большей степени это было связано с Магнаром — словно она испытывала потребность обрести кого-то, кто сделает ее связь с ним еще более глубокой и неразрывной.
Они выросли в одних краях, но он был на шесть лет старше нее, она познакомилась с ним, когда переехала в Согндал, чтобы устроиться учительницей в школу. Свою экзотическую фамилию он унаследовал от недавно умершего отца-финна, и все вокруг знали, что Магнар собой представлял — был игроком высшей лиги. Лив Карин увидела его по другую сторону барной стойки — он, уставившись на нее, поднял бокал в знак приветствия. Подруга, приехавшая на год раньше ее, отрекомендовала его как непревзойденного любителя пофлиртовать, у которого к тому же есть девушка. Но когда подружка отлучилась в уборную, а он обошел вокруг барной стойки и уселся рядом, она не нашла в себе сил встать и уйти, возможно, еще и потому, что подумала о том, что нашелся кто-то, кто захотел потратить на нее время.
Волосы у него были почти черные, влажные у корней; он объяснил, что только что принял душ после матча. «И что, выиграли?» — спросила она, перекрикивая музыку. «Само собой, — ответил он, — финское сису». — «И что это значит?» — поинтересовалась она. Магнар кивнул на свое плечо, которым он опирался на барную стойку, поиграл бицепсом. Потом перевел взгляд на нее и произнес: «Пойдем ко мне?»
На следующее утро она лежала в его кровати и с беспокойством рассматривала спящего Магнара. От наволочки исходил запах его лосьона после бритья, на постельном белье рисунок в виде тюльпанов, брови у Магнара оказались густыми и темными; Лив Карин подумала, что ей нужно запомнить каждую мелочь, чтобы она врезалась в память, потому что так не могло продолжаться, она понимала это. Магнар проснулся только после того, как кто-то забарабанил в окно на нижнем этаже, снаружи послышался высокий женский голос, и он, бормоча какое-то ругательство, натянул на Лив Карин одеяло. Та девушка говорила громко и с возмущением, Магнар густым басом вставлял короткие ответы, Лив Карин слушала из-под одеяла, и ей уже не хватало воздуха. Потом он захлопнул окно и снова нырнул в постель. «Иди ко мне», — заигрывая, прошептал он и протянул руки к ее обнаженным бедрам.
Она дожидалась его три года. Подруги говорили: «Ты стоишь гораздо большего». Лив Карин с ними соглашалась и все же продолжала ждать до тех пор, пока однажды не приблизилась к той черте, где внезапно возникает безжалостная мысль, понимание — он никогда не будет принадлежать ей до конца, так, как она мечтает. Она написала записку и ушла, села в автобус и отправилась домой в Вик, совершенно опустошенная, но полностью сменила настроение, когда кто-то стал гудеть позади, и какая-то машина поравнялась с автобусом, приближавшимся к пристани, как раз перед тем, как он уже собирался заехать на паром. Это оказался Магнар во взятом напрокат фургоне, он исступленно махал ей руками. Это напомнило Лив Карин сцену из одного из тех фильмов, которые она так любила, а он презирал и называл слащавыми; пассажиры в автобусе обернулись и посмотрели на нее, а водитель в микрофон поинтересовался, нет ли желающих сойти и не случилась ли любовная драма с трагическим финалом. Когда Магнар обнял ее прямо перед автобусом, все пассажиры зааплодировали, но только она могла разглядеть слезы в его глазах, когда он прижимал ее к себе. «Ты нужна мне, — прошептал он с чувством, прижавшись губами к ее уху, и она впервые увидела, как он плачет. — Ты очень нужна мне, только не говори, что уже поздно».
 
Так Лив Карин и Магнар обрели друг друга. Через какое-то время они перебрались в Вик, она получила место учителя, он начал водить автобус — после травмы колена с футболом ему пришлось распрощаться. Через пару лет они поженились. Ее подруга, ставшая свидетельницей на свадьбе, в застольной речи позволила себе довольно прозрачно намекнуть на то, что она поначалу на самом деле думала об их отношениях, но все же завершила тост на мажорной ноте, заключив, что тому, кто долго ждет, воздается сторицей. Они посмеялись над ее словами, Магнар наклонился и поцеловал Лив Карин, и она почувствовала себя совершенно счастливой.
И все отметили, что она счастлива. Лив Карин не пыталась их разубеждать, но задавалась вопросом, понимали ли они, чего ей стоило заполучить Магнара. Прошло довольно много времени, прежде чем она забеременела, много лет, и это событие принесло облегчение и счастье. Он был необычайно внимательным, помогал справиться с мучениями во время беременности — поначалу ее страшно тошнило, потом пришла очередь изжоги и отрыжки, и из-за этого ночью ей приходилось спать полусидя, опираясь на высокие подушки, ноги отекали так, что она их почти не чувствовала, но эти страдания прежде всего означали одно: она носит под сердцем ребенка, его ребенка.
Их первая ночь вместе — они вдвоем и маленький человечек, который выбрался из нее, разрывая плоть, крича во все горло; сморщенная и возмущенная девочка, все тело которой было покрыто липкой белой смазкой, теперь лежала в розовом одеяльце и спала на груди у Лив Карин. Магнар сидел и смотрел на нее тем же взглядом, который сопровождал ее всю беременность, с нескрываемым благоговением. «Как ты и хотела», — прошептал он и погладил ее по щеке. И Лив Карин ответила со слабой улыбкой: «Финское сису».
У него в левом глазу лопнул кровеносный сосуд, Магнар бросил взгляд на малышку, спавшую у нее на груди, и прошептал: «Как мы ее назовем?» — «Кайя, — ответила Лив Карин, — я думаю, мы назовем ее Кайя». Магнар взглянул на нее с удивлением и сомнением. «Или ты хотел что-нибудь финское? — спросила она. — Синикка, как звали твою бабушку по папиной линии?» Магнар покачал головой: «Нет, я просто думаю, похоже будет звучать — когда кто-нибудь позовет — Лив Карин и Кайя». Лив Карин на это ответила: «Ну, тогда мы прибежим обе». Магнар улыбнулся и положил руку на головку дочери, и его ладонь оказалась больше ее головы. «Привет, — прошептал он, — ты Кайя?» Малышка сморщила носик и открыла глаза. Магнар тихонько засмеялся. «Смотри-ка, — заметил он, — она уже отзывается на свое имя».
Молодая мать смотрела в искавшие ее темные глазки, такие же бездонные, как и та любовь, которую она чувствовала в тот момент по отношению к дочери, появившейся на свет только три часа назад и мирно посапывавшей на ее руках, и Лив Карин позволила себе ошибочно вообразить, что это чувство было взаимным, что эта связь ощущалась с двух сторон, что безусловная любовь исходила не только от нее самой, но и от дочери, так же естественно и безоговорочно текла в обратном направлении.