Считаные дни

У стены между двумя пластмассовыми разделочными досками примостился номер глянцевого журнала, Лив Карин берет его и автоматически листает страницы, дожевывая бутерброд, чтобы как-то оправдать то, что она стоит здесь в одиночестве. «Моя дочь меня ненавидит», — пишет «отчаявшаяся мать подростка», это статья в разделе о семейной жизни и отношениях. «Я не просто низведена до роли статиста в ее жизни (с этим я в некотором смысле еще могла бы смириться), но во мне видят только того, кто постоянно вмешивается, поправляет, настроен на негативное взаимодействие. Она не в состоянии увидеть, как ее поведение влияет на других, особенно на меня, и как мне больно оттого, что она меня ненавидит».
— За работу, — объявляет Уле Йохан, он подходит с пустой кофейной чашкой в руке и становится рядом с Лив Карин.
— Точно! — отзывается Лив Карин, отрывается от чтения журнала и делает глоток чая, он слишком слабый: пакетик стоило подержать подольше.
— Комната для совещаний «Б», верно? — спрашивает Уле Йохан.
Это больше похоже на напоминание, чем на вопрос; Лив Карин кивает, склонившись над чашкой, Уле Йохан поглядывает на часы — в этом году его назначили ответственным за педсостав параллели, Лив Карин рада, что эта обязанность выпала не ей.
— Отлично, — говорит Уле Йохан. — Очень хорошо.
Он наклоняется, чтобы поставить кофейную чашку в посудомоечную машину, и снова мельком смотрит на журнал. На странице заметка психолога: «Существует множество отчаявшихся родителей подростков, и я думаю, что большинство из них будут удивлены тому, какую огромную любовь испытывают дети по отношению к ним».
— Увидимся через пять минут, — бросает Уле Йохан, захлопывает дверцу посудомоечной машины, прижимая ее коленом, что совершенно необязательно; народ уже встает со своих мест, ровно гудит холодильник, куда вернули коробки с молоком, и звякают чашки в постепенно заполняющейся посудомойке. Уле Йохан, насвистывая, направляется к комнате для совещаний.
Лив Карин комкает пергамент, в который были завернуты бутерброды, и именно сейчас, когда он знакомо шуршит между пальцами, она решает дать себе срок до семи вечера. Если от Кайи до этого времени не будет вестей, она позвонит сама. Она не начнет вести себя так, словно сама виновата, и не будет излишне уступчивой, но и не начнет упрямиться и упорствовать. Это очевидное решение, тут и думать нечего. Лив Карин опускает смятый пергамент в мусорное ведро и чувствует, как мучительное беспокойство, которое преследует ее целый день, да почти с утра понедельника, растворяется и уступает место облегчению.
Туве смеется над чем-то, что говорит Хокон, они одновременно поднимаются с дивана, колени на брюках Туве вытянуты, времени уже половина первого, учительская постепенно пустеет. Лив Карин быстро дожевывает последний кусок бутерброда и внезапно понимает, что семь наступит еще не скоро. Шесть с половиной часов, неужели она сможет терпеть так долго? А что, если Кайя уже дала о себе знать? Например, сегодня рано утром, по дороге в школу, возможно, она подавила в себе гордость и послала примирительное сообщение матери, поставив в конце обезоруживающий смайлик или ряд разноцветных сердечек, а потом ей пришлось пойти на уроки, не получив ответа?
Лив Карин поворачивается к раковине и выливает почти полную чашку чая. В этот момент раздается школьный звонок. Перед посудомоечной машиной уже выстроилась очередь. Вильде стоит рядом с новым учителем физкультуры, держит в руке блюдце, полное крошек, и рассказывает какую-то историю.
— Вот здесь, — говорит она и сгибает колено, — вот здесь, ниже, у меня был подвывих.
Она скользит ладонью по задней поверхности бедра и наблюдает за новым учителем.
— Подвывих? — уточняет он. — Больше похоже на растяжение.
Лив Карин опускает чайную чашку на стол, под объявление про «мать» или «отца», которые «здесь не работают», потом поворачивается и быстро направляется к двери, идет к раздевалке, где осталась ее сумка с мобильным телефоном.
Когда она проходит мимо администрации, Йорун окликает ее из приемной. Всегда хорошо одетая секретарша, женщина предпенсионного возраста, сидит, прижав плечом трубку телефона. Сегодня она надела зеленую блузку, чуть более светлого оттенка, чем растение, которое стоит в горшке на стойке перед ней.
 
— Это вас, — говорит она и показывает на телефон.
Лив Карин нехотя останавливается, Йорун прикрывает трубку рукой и добавляет:
— Они не могли до вас дозвониться по мобильному телефону.
Лив Карин бросает взгляд на раздевалку, дверь открыта, она едва может разглядеть краешек своего пальто между двух стеганых курток, ее коричневая кожаная сумка висит наверху на крючке, может быть, там, в мобильном телефоне, ее ждет сообщение от Кайи. Но здесь тоже кто-то ее ждет. Возможно, недовольный отец хочет рассказать преподавателю своего отпрыска, как на самом деле следует учить детей, или одинокая мать, которая переживает за окружение сына в школе, какая-нибудь ерунда, из-за которой не стоит звонить учителю, ни в школу, ни по личному телефону, особенно этим, к счастью, немногим, но все равно раздражающим родителям, тем, кто редко или вовсе никогда не ходят на родительские собрания и не читают отчеты, но охотно связываются с учителем напрямую и жалуются на недостаточное количество информации.
Часы на стене над стойкой в приемной показывают, что совещание началось уже две минуты назад. Лив Карин говорит:
— Может быть, вы просто передадите, что я перезвоню через полчаса?
Йорун прижимает трубку к зеленой блузке, ногти ее выкрашены в темно-бордовый цвет, и она отвечает:
— Звонят из гимназии в Воссе.
Это звучит так буднично и в то же время так значительно. Голос женщины на другом конце провода легкий, почти веселый, но Лив Карин сразу замечает, что что-то не так; это один из тех особенных моментов в жизни, которые ты немедленно распознаешь как решающие, секунды, к которым, ты уже знаешь, будешь возвращаться — с радостью или со страхом.
— Я прошу прощения, что беспокою, — говорит женщина на другом конце, — но у нас есть правила на случай отсутствия учеников. Необходимо сообщить, лучше всего с самого первого дня отсутствия.
Йорун отворачивается к стопке писем, которые лежат на столе перед ней, она берет канцелярский нож, вставляет его кончик под край конверта и коротким движением разрезает бумагу.
— Я ничего не понимаю, — выдавливает Лив Карин. Она смотрит в сторону и встречается глазами с Уле Йоханом, который выглядывает из комнаты для совещаний. Вокруг стола за ним она едва может рассмотреть учителей ее параллели, Уле Йохан выжидательно уставился на нее, и Лив Карин кивает несколько раз, показывая на телефон.
— Я просто хотела убедиться, что все в порядке, — говорит женщина на другом конце провода. — Желаю скорейшего выздоровления.
Там, в комнате для совещаний, кто-то смеется. Уле Йохан поворачивается в дверях.
— Я посчитала, что Кайя просто забыла отправить нам сообщение, что она заболела.
— Заболела? — повторяет Лив Карин. — Кайя заболела?
Йорун бросает на нее быстрый взгляд, прежде чем протянуть руку за очередным конвертом. На другом конце провода молчание. Слышно, как нож для бумаги вскрывает конверт.
— Я, так сказать, надеялась, что вы это подтвердите, — наконец говорит женщина по телефону. — Или не подтвердите.
Слышно, как минутная стрелка на часах перескакивает вперед на одно деление. Дверь в комнату для совещаний закрывается. Лив Карин переминается с ноги на ногу, телефонный провод обвился вокруг цветочного горшка на стойке.
— Но я не понимаю, — выдавливает из себя Лив Карин.
Женщина на том конце покашливает и потом словно через силу говорит:
— Кайи не было в школе на этой неделе.
 % 
 
По дороге домой с работы Юнас сел в трамвай и заметил отца того мальчика. Это была последняя пятница августа, все еще стояло лето, но в последние дни уже чувствовались порывы холодного ветра — словно напоминание о том, что новое время года не за горами. Отец стоял на тротуаре перед магазинчиком «Нарвесен» и что-то набирал на экране телефона. Он был одет в красную ветровку, за спиной — темный рюкзак.