Считаные дни
— Так вы как думаете, там, внутри, что-то есть? — повторил свой вопрос Иван и постучал пальцем по голове, почувствовав беспокойство, струившееся вниз по позвоночнику.
— Знаете что, — сказала медсестра, — сейчас мы сделаем МРТ. Если вы полежите спокойно, мы закончим через несколько минут.
Она быстро ему улыбается. Верхняя губа широко растягивается, и Иван пытается вспомнить, кого она ему так напоминает — старого соседа или бывшую учительницу? Он вздрагивает, когда за его спиной раздается стук в окно. Оно занимает одну стену почти целиком, и там сидят они — те, кто будет управлять аппаратом и просвечивать его насквозь, и найдут все, что не видно снаружи.
— Минуточку подождите, — говорит медсестра.
Она подходит к двери и исчезает в коридоре, каблуки ее туфель громко цокают по полу, и вскоре он видит ее за стеклом в соседней комнате; мужчина в белом показывает что-то на экране, медсестра упирает руку в поясницу, склонившись к экрану. По полу дует. Дверь в коридор открыта, за ней никого нет, и пройдёт какое-то время, прежде чем они заметят, если он сбежит. Когда Иван сегодня стоял в палате и собирался уже спускаться на исследований он услышал, как полицейский сказал медсестре, что отлучится на пару минут, сходит до киоска туда и обратно. «Я не думаю, что он собирается сбежать», — сказал полицейский и хмыкнул. А медсестра ответила: «Да нет, конечно, он славный парень».
Иван смотрит вниз на свои руки и думает обо всех, кого он разочаровал. Взгляд Александры, когда она появилась в полицейском участке на следующий день после его задержания. Она окончила юридический факультет в том году, единственная на курсе, кто сделал это вовремя; возможно, поэтому они ее пропустили. «Я, должно быть, неправильно поняла, — сказала старшая сестра, — потому что полагала, что ты планировал образумиться». Она сидела на краешке стула, даже не сняв пальто. «Да», — ответил Иван, потому что именно таков и был его план — разделаться с долгами после того, как он запутался в прошлый раз; это было так просто — всего и надо было проехать два километра на машине. «Проще не бывает», — сказал Бо накануне вечером, и они взяли пива, смеялись, и Иван согласился: «Чего тут трудного?» Но потом он занервничал — пальцы задрожали, когда он собирался вставить ключ в замок, да и звук сирен приближался. Про него они сказали, что он расколется, что он такой, и хотя его жутко прессовали, он держал язык за зубами, получил восемнадцать месяцев, отсидел едва ли двенадцать и потом отправился прямиком к Бо и сказал: «А нет ли у тебя какой-нибудь работенки для меня, чтобы я мог расплатиться?» Тогда и появился тот план с заправкой — подвести черту и двигаться дальше; а дальше все пошло не так.
«Мама никак не может успокоиться, — сказала Александра, — она проплакала целую ночь». Они сидели в светлом помещении, полицейский ерзал на стуле у стены и делал вид, что не следит за их беседой, смотрел в окно, снаружи слышался чей-то смех. Стены в камере внизу были выкрашены в мутный зеленый цвет, от которого Ивана тошнило. Каждый раз, когда он пытался прилечь на койку, казалось, будто она раскачивается под ним, и в темноте чудилось, что стены надвигаются на него, Ивану приходилось садиться на койке и слегка наклоняться вперед, чтобы восстановить дыхание.
Александра запустила руки в волосы, которые завитками спускались по спине.
— Мне больше нечего сказать, — произнесла она, — я правда не могу слов подобрать.
— Ты помнишь стены в бомбоубежище? — спросил Иван. Александра взглянула на него, оставив вопрос без ответа. — Они же светло-зеленые были, да?
— Тебе было два года, — заметила она.
— Да, а тебе было пять. Светло-зеленые стены, по которым стекали капли воды; ты что, не помнишь?
— Прекрати, черт тебя побери, — не сдержалась Александра.
— Прекратить?
— Прекрати винить во всем войну. Война — отвратительное оправдание, ты что, не слышишь, как пафосно это звучит?
— Я не оправдываюсь, — сказал Иван.
— Оправдываешься, вот именно это ты и делаешь, это в твоем духе.
— Нет, — возразил Иван, потому что это была неправда и он не был таким, но Александра склонилась вперед на стуле и бросила ему в лицо:
— Это невыносимо. Иван, повзрослей уже!
Он всегда завидовал всем ее словам, ее убеждениям, абсолютной уверенности в ответах и полному отсутствию сомнений. Александра снова провела рукой по волосам. В глаза бросилось кольцо на ее пальце. Через пару месяцев у нее будет кольцо еще лучше, фамилию она поменяет на Сулвик. Иван видел, как она показывала матери фотографию обручального кольца, которое они выбрали с Йоном Сверре. Белое золото — так она сказала матери, — с бриллиантом в форме сердца. А мать ответила проникновенно: «Я так за тебя рада!»
Александра выпрямила спину и быстро взглянула на часы. Когда они были маленькими, ему разрешали, если было страшно, забираться к ней в кровать. Как-то раз еще в школе один мальчик, старше Ивана на год, назвал его «чертовым эмигрантом» и попытался смыть его шапку в унитаз, и на следующий день Александра этого парня вычислила и стукнула так, что у него из носа пошла кровь. Вечером отец того мальчика позвонил к ним домой и рассказал обо всем, грозился заявить в полицию. Мама заплакала, а Драган вышел из себя: «Ты что, совсем спятила, девчонка, — кричал он, — ты что, думаешь, что насилием можно что-то решить?» Он схватил тарелку и грохнул ее об пол так, что та разлетелась на кусочки, но Александра стояла невозмутимо, широко расставив ноги посреди комнаты. «Он обидел моего брата», — отчеканила она. Иван стоял на лестнице, видел, как в темных глазах сестры сверкали гордость и упрямство, и не мог сдержать слез, потому что таким уж он уродился — мальчиком, который всегда плакал.
Сидящий позади них полицейский посмотрел на часы. Иван быстро произнес:
— Они отправят меня в предварительное заключение в Вестланн.
Александра схватила свою сумку.
— Счастливого пути, — бросила она, — пришлю тебе фотографию со свадьбы.
Сестра вскочила и перебросила сумку через плечо. Волосы, длинные и густые, струились по спине, те самые волосы, перед которыми не смог устоять Йон Сверре и которые он упомянул в своей речи на обеде в честь их помолвки: «Твои мягкие волосы и острый ум».
— Ты же знаешь, что никогда не сможешь убежать от своего имени, — сказал Иван.
Александра обернулась.
— Какого черта ты имеешь в виду?
Полицейский позади них кашлянул.
— Я считаю, что время вышло, — произнес он и поднялся.
По коридору перед дверью проходит кто-то в белом халате. Редкие волосы на затылке, он весело насвистывает, глядя в бумаги, которые держит в руке, потом исчезает. Иван смотрит на дверь. Может, ему теперь встать и уйти? Остановит ли его кто-то, если он покинет кабинет, пройдет по коридору и выйдет из больницы, — и что потом? Он поворачивается и смотрит на гигантское окно. Медсестра протягивает руку к экрану компьютера, что-то показывает и объясняет. Потом она выпрямляется, опускает руки на поясницу и смотрит прямо на него, и вот теперь он понимает, кого именно она ему напомнила.
Женщину на заправке. Та же улыбка, когда он вошел. Иван не сомневался, что это будет мужчина — маленький толстячок, мужик средних лет или, может, юноша — долговязый, неуклюжий и прыщавый. Парню было бы проще все это пережить; возможно, даже потом он бы хвастался, что его ограбили, так, словно с ним каждый день такое происходит. Иван представлял это так отчетливо, он, конечно же, был готов к страху, но казалось, что, несмотря ни на что, его можно будет подчинить, сделать послушным. «Люди понимают, когда дело серьезное, — сказал ему Бо. — Ты можешь направить на них пластмассовую вилку, и они отдадут тебе все, что пожелаешь». Иван думал о нем, думал о самом себе. «Ты же не из тех, кто может струсить? Не из тех, кто сдаст?» — спросил Бо. А Иван ответил: «Нет, нет, положитесь на меня!»
Женщина за кассой улыбнулась ему, открыто и вопросительно. Перед ней лежали коробки с сигаретами, она выкладывала пачки из коробок на полки, чтобы покупатели их сами брали.