Серое море Гренгавиума (СИ)

— Что вообще с ним такое? — тихо спросил Гвейле. — С кем он разговаривал?
Тайтелин задумалась, стоило ли рассказывать все чужаку. Разговаривать об этом вообще не хотелось, но… Гвейле спрашивал не из любопытства. Из сочувствия.
Это тоже было как-то больно. Все же лучше когда всем все равно. Или даже не так. Все знают старые истории друг о друге, и никто не говорит о прошлом, чтобы не ткнуть ненароком в рану.
О Намарне и единственном осколке ее семьи, о замороженной куцей любви, которой не хватало даже на сына, как бы она ни старалась.
О Байю, который руководил эвакуацией населения во время Третьей волны, но не успел спасти никого из своих. И о его сумасшедшей дочери, державшейся несколько дней в осажденном подменышами доме в пригороде. Никто так и не сказал Геррёг, что все, кого она защищала, не выжили. Она считала, что отец их предал, но Байю не узнавала, он был для нее чужим.
О Бурене, которому вроде как нечего было горевать, но… Бурен в той, старой жизни, был чиновником высокой руки, и он выбил своей семье место в Воздушных садах. У него получилось достать только несколько билетов. Посадил их в последний ходивший тогда поезд и больше никогда не видел. Не знал даже, добрались ли они или нет. На вокзал Гренгавиума поезда больше не приходили.
О Диэди, который так же как и Тайтелин, просто не знал, где его родные.
О Кабе, которого они вытащили из лагеря «совместников», где он все пытался с другими такими же отчаявшимися людьми вернуть подменышей к обычной жизни, учил пользоваться ложками, мыться, разговаривать… Какой кровавой баней был этот лагерь после первого ветра с Марей. И если для Тайтелин подменыши были все на одно лицо, у Кабы там была вся семья и друзья. Как и у Оши-Ари.
Но Каба не смог их убить, а вот Оши-Ари… смог. И теперь их голоса все чаще и чаще возвращались к нему, и когда Оши-Ари начинал ласково разговаривать с пустотой, надо было успеть обездвижить его, пока он не начинал крушить. И не отвечать, ни в коем случае не отвечать, потому что Оши-Ари в это время слышал только своих, а внешнее для него было злом.
Может, будет правильно рассказать хотя бы часть этого Гвейле, чтобы он тоже… не ткнул нечаянно в больное.
Или проще запретить ему болтать и спрашивать лишнее. Тоже вариант.
— Одевайся, — наконец скомандовала она. — Пойдем походим по улице. Пора гулять.
В конце концов, Тайтелин все же не стала вдаваться в детали и просто объяснила еще раз, что делать, если Оши-Ари начнет бредить.
Дурацкое дело — когда она вспоминала все эти старые замшелые истории, в груди снова было тяжко, словно кто-то хватал жесткой лапой за шею и давил, мешая дышать. Поэтому говорить о них не хотелось.
Гвейле снова стал выспрашивать про лилейный экстракт, но тут Тайтелин уже догадалась, что ему еще что-то известно, и заставила его все рассказать. Гвейле неохотно и уклончиво упомянул про мешок и про то, что Оши-Ари сказал, увидев его.
— Поэтому я и подумал, что лилейный экстракт где-то производят прямо сейчас, — пояснил он.
В отличие от Оши-Ари Тайтелин, конечно, спросила, откуда у Гвейле взялся и странный мешок, и оранси.
Гвейле признался.
— Он спускался прямо сюда? — с неприязнью спросила Тайтелин, и Гвейле кивнул.
— Один?
— Да… он не знал, в какой я комнате и заглядывал во все.
Тайтелин долго молчала.
— Мы нашли тебя на улице без него, — наконец сказала она, и это было не то, что она хотела сказать и не то, о чем думала, но Гвейле этого знать не мог.
А он впервые осознал одну вещь, которая ему не понравилась.
Ведь Элве сказал ему ждать. Ждать, потому что он вернется. И раз предыдущее нападение было только прощупыванием, то значит, в следующий раз их будет больше.
Об этом Гвейле не рассказал Тайтелин.
Это жгло его. Он по-прежнему хотел свободы, но не хотел, чтобы что-то случилось с Домом и его обитателями.
Если предупредить о нападении, то Байю сделает что угодно, чтобы не выдать ни его, ни результатов перевода. Это значит, что свободы не будет никогда, и если только свободы… А если не предупреждать, то может случиться что угодно, и ответственность за это будет на нем, Гвейле.
 
— Он бросил тебя на улице, услышав, что преследуют? — спросила Тайтелин.
— Что? — вскинулся Гвейле. — Да нет же… Я ведь сам ушел. Элве сказал, что он не может меня вывести… что он один, и у него не получится… прикрывать меня на дороге…
Он вдруг улыбнулся, поняв, как глупо это звучит. Посмотрел в сердитые глаза той, что провела его по самым опасным районам города, останавливаясь, чтобы выбрать книги в магазине.
— Чего смеешься? — огрызнулась Тайтелин. — М…к твой Элве, и трус. Тут короткий путь есть, могли бы пройти. Чего стоишь, давай двигайся. Совсем бледный стал.
Гвейле зашагал по кругу, и под его ботинками хрустел покрытый инеем бурьян. Он мерз, но не замечал этого. Тайтелин не смотрела, тоже занятая мыслями.
— Так… он искал тебя именно на том этаже? — вдруг спросила Тайтелин, и Гвейле вздрогнул.
— Да, я же говорил. Только он не знал, где именно. Или просто смотрел, что где, я не знаю.
— Мешок у тебя в комнате? — совсем колючим голосом спросила Тайтелин.
— Нет, со мной, я все думал, нехорошо будет, если найдут…
Он достал из-за пазухи голубовато-серый мешок со смазанной коричневой печатью.
Поглядев на этот кусок тряпки, Тайтелин совсем помрачнела.
— Оши-Ари сказал сжечь его? — резко спросила она. — А еще кому-нибудь ты его показывал?
— Нет, — осторожно сказал Гвейле, пытаясь понять, что ее так выводит из себя.
— Все, хватит прогулок, идем, — рявкнула Тайтелин.
Гвейле пожал плечами и пошел вслед за ней в дом.
На пороге его комнаты Тайтелин сказала:
— И не показывай больше никому. Сожги. Сделай, как он сказал. Насрать на этот лилейный экстракт.
Она развернулась, не дожидаясь ответа, и вышла. Тяжело топая по коридору, свернула не к лестнице, а к маятнику.
Она не знала, что делать. Не понимала. Долго стояла, держась руками за поручни вокруг провала, где качался маятник. Медная линза поблескивала, проходя крайнюю точку.
Тайтелин почти наверняка теперь знала, кто предатель.
Догадывался ли Байю?
19. Игра в прятки
Вечер прошел душевно. Несмотря на первоначальное напряжение (и на детей, которые, устав от телефонов, с леденящими душу визгами носились вокруг дома, играя в охотников за привидениями).
— Надо же, — удивился тогда Алек. — Это же старый мультик, восьмидесятых, по-моему, его еще крутят, что ли?
— Эк ты от жизни отстал, — сказал ему Степа, умудренный общением с племянниками. — Там уже новый сериал сняли, и кино есть… ну то есть как новое, для них это уже старье, но «прикольное».
Был восьмой час, но солнце еще не садилось, и Лана поминутно подбегала спросить, когда можно будет зажечь фонарики. В конце концов, все сдались, и от веранды к деревьям протянулись цепи огоньков, которые еле заметно светились.
— Ты подожди, когда стемнеет, будет здорово, — пообещала Маринка разочарованной Лане. — Сквозь зеленую листву огоньки знаешь как красиво!
Правда, вместо гитары потом снова был телевизор с проигрывателем, но в этот раз, конечно, не ужастик, а коллективно выбранный фильм с жесткой цензурой в лице Нины. Они с Маринкой едва не сцепились, решая, что смотреть.
Алек экспериментировал с доступным алкоголем и выдавал всем разные коктейли, подглядывая в открытый на смартфоне сайт с рецептами.
Саша получила большой стакан с очень сладкой смесью, залезла с ногами на диванчик и притихла, предчувствуя умиротворение.
 
Рядом сели уставшие Ярослав и Пашка, и вместе с ней уютно молчали, пока остальные суетились. В этот раз Саша не чувствовала ни сил, ни желания помогать.
Маринка с Ниной неожиданно сошлись на «Полосатом рейсе», и хотя Саша сомневалась, что детям будет интересно, они, получив по стакану сока с бутербродами, не отрывались от экрана до самого конца.