Посмотри, наш сад погибает

Она заозиралась по сторонам. Чудо, что холопки не остались её сторожить под дверью. Значит, не зря Велга весь вечер просила оставить её в покое.
В клетке, прикрытой платком, завозился ворон. Мишка скулил всё громче, и стоило Велге начать спускаться по ступеням, как щенок перешёл на вой. Она взлетела обратно по лестнице. Пришлось открыть дверь и позволить ему идти следом. Довольно виляя хвостом, Мишка быстро запрыгал вниз по ступенькам.
Хотьжер ждал у конюшни, как и было приказано в письме. Он держал двух запряжённых лошадей.
– Я не понимаю, господица, к чему эта тайна? Князь попросил вывезти тебя тайком, ночью, но…
Никогда прежде Велга не подумала бы, что способна лгать с таким спокойным лицом.
– За мной послали Воронов. Они и сейчас следят за поместьем. Нельзя, чтобы кто-то узнал о моём отъезде. Даже вслух говорить об этом опасно.
Ещё одно письмо с княжеской печатью открыло им ворота. Третье осталось в её спальне. Но вряд ли его нашли бы раньше рассвета. Пока стояла густая летняя ночь и полумесяц блекло сверкал на небосклоне, Велга и Хотьжер неслись верхом на лошадях прочь от поместья князя.
Велга хорошо держалась в седле, её обучали старшие братья. Она не боялась лошадей, гнала быстро, легко, и дорога, вилявшая между холмами, которых было куда больше трёх, уносила их всё дальше по маковым полям.
Вместе с ними летел раскатистый крик ворона, бившегося в клетке. Топот копыт стучал в голове. Ночь была нежной, приветливой, укрывающей Велгу от чужих глаз, но слишком короткой.
К счастью, Хотьжер хорошо знал дорогу до Пясков. От деревни на берегу Модры до убежища Воронов было недалеко. Велга спешилась у перелеска, отдала поводья юноше.
– Жди меня здесь.
– Я не понимаю, господица. Это владения Воронов…
– Их там уже нет, – пожала она плечами с наигранной беззаботностью и, чувствуя, как дрожал голос, старательно улыбнулась. – Лучше места, чтобы спрятаться, не найти. Не переживай, князь всё продумал. Не вздумай нарушить его приказ.
Она оставила Мишку с ним:
– Береги как зеницу ока.
Фырчали лошади ей вслед, и Мишка завывал, умоляя остаться. Велга крепко сжимала клетку в обеих руках. Она никогда никого не убивала, даже птиц. Часто видела, как девки ловко сворачивали курицам головы, и всегда жалела, если заранее не успевала закрыть глаза.
Тропа между деревьями уводила всё дальше, скрывая от Хотьжера и Мишки. Велга шла слепо, едва не врезаясь в стволы. Месяц то и дело скрывался за кронами сосен, и было так темно, что она не могла различить собственных рук.
Она вышла на небольшую поляну, освещённую звёздами и месяцем, когда услышала шорох за спиной. Возмущённо пыхтя, её нагнал Мишка.
Велга недовольно фыркнула и велела ему не приближаться. Удивительно, но щенок послушался.
Вокруг кружила ночь.
Ворон в руках Велги бился, сопротивлялся. И она заплакала, когда замахнулась ножом. Ей стоило быть жестокой. Будь она жестокой, держи клинок хладнокровно и решительно, так удар её вышел бы куда милосерднее.
Будь она смелее, её губы так не дрожали бы, повторяя случайно подслушанное заклятие:
– Тело – земле. Душу – зиме.
Ворон упал на землю, за ним со звоном стукнулся о камень нож. Руки дрожали. Они все были в крови. Она нарисовала вслепую на груди знак воронова когтя.
– Зачем ты вернулась?
Велга вздрогнула, нагнулась, пытаясь в темноте нашарить нож, но не нашла, выпрямилась, попятилась.
– Я хочу заключить договор с твоей богиней.
– Дурочка, – ахнул Вадзим. – Что ты творишь? Убегай скорее.
Его большая медвежья фигура наконец показалась на поляне в паре шагов от неё. Он остановился у мёртвого ворона.
– А ты почему не убежал? Они тебя не наказали за то, что помог мне?
– Не могу. Пытался. Но меня позвало назад твоё заклятие. Велга, – он произнёс её имя с безнадёжной печалью, – убегай. Он найдёт тебя.
Ночь была тёплой, ласковой, но Велга дрожала так, что зубы стучали.
– Нет, – проговорила она, едва шевеля языком. – Я хочу заключить договор с твоей богиней. Три тысячи золотом. Или больше? Сколько хочешь? Договор в обмен на договор.
 
– Это невозможно, – пробормотал Вадзим, но вдруг схватился за свою руку и согнулся, сипя от боли.
* * *
Пяски
Скрип яблони за спиной сливался с песней вод Модры, и Войчех плыл по волнам их колыбельной. Упёршись локтями в колени, он сидел на самом краю высокого берега, покачивая в руке опустевшую стопку из-под водки. Вторая, полная, стояла позади, на свежем холмике, под которым спала сестра.
Зрение выхватывало из ночной тьмы размытые серые очертания леса на другой стороне реки. Нужно было уходить. Навсегда.
Но он устал.
От бега. От шороха волн и жалобного плача яблони. От звёзд над головой. От сумрака, что даже ночью не приносил покоя. От голосов живых и мёртвых. От погони. От крови. От духов. От богов. От людей. От каждого слова.
Он так устал от себя.
Его и вовсе не должно быть.
А он цеплялся зачем-то, зачем, сам не знал. Как будто был в этом хоть какой-то смысл.
Он желал увидеть бездну под своими ногами – там, где обрывался берег. Но собственное зрение не позволяло обмануться.
А яблоня скрипела, звенела надрывно, и рана на голове жгла сильнее, череп сжимался всё теснее, и хотелось закричать, чтобы она заткнулась. Чтобы все наконец-то заткнулись и оставили его в тишине.
Но нужно было снова бежать.
Он услышал её плач издалека, но почти убедил себя, что это духи играли с больным сознанием.
А потом он оглох, потому что запястья обожгло так ярко, так жарко, что он не сдержал короткого крика, схватился за руку, пытаясь унять боль. Жгло, так невыносимо жгло. Госпожа гневалась, гнала его немедля спуститься в землянку, оборвать нить Кастуся…
Но затихла боль, вернулись звуки, и разум прояснился. Позади раздались шаги.
– Войчех…
Голос прозвенел в ночной прохладе жаром и льдом.
Он обернулся. И волнение, незнакомое прежде, необъяснимое, неприятное и невыносимо желанное, не дало сказать ни слова.
– Я вернулась, – она стояла прямо.
Слишком гордо и решительно и потому неестественно. У ног на удивление спокойно сел щенок.
– Зачем?
Войчех не потянулся за ножом. Теперь некому было помешать.
– Извиниться.
Медленно, без всякого страха она подошла и опустилась рядом на траву. Ноздрей коснулся знакомый запах. Кровь.
Щенок прилёг рядом, ей под бок.
– Я слишком много от тебя желала.
– Что?
– Ты пришёл за моей жизнью, а я вручила её тебе и понадеялась, что ты будешь беречь. Прости, – на пухлых губах играла смущённая улыбка. – Но когда ты теряешь себя, то невольно пытаешься найти во всех вокруг.
Кажется, это было оно. Кажется, так признавались в любви. По крайней мере, это было похоже на то и невыносимо неправильно.
Но Велга больше не смотрела на Войчеха. Она отвернулась к реке, и теперь он мог видеть только, как шевелились её губы и кудри слегка развевались на ветру, касаясь щеки. Она не переставала улыбаться, но в улыбке той сквозила грусть.
– С тех пор как ты пришёл в мою жизнь, я себя потеряла. И пыталась найти во всех, кого встречала. И в тебе тоже, – она бросила на него короткий задумчивый взгляд. – Но я ошибалась. Мне нужно было искать саму себя.
– Нашла?
Всё же это оказалось признанием, пусть и в собственной ошибке. И от этого стало… горько. Войчех отвернулся, не желая на неё смотреть. Он должен был убить её, а не желать признаний. Они были ему не нужны.
– Я хочу предложить тебе заключить договор, – её голос вдруг переменился.
Удивительная, безрассудная, отчаянная храбрость. И какая же глупость.
– Ты – мой договор.
– И я хочу, чтобы ты отменил его. Я хочу заключить договор с Мораной.
Белый невольно усмехнулся.
– Ты? – переспросил он насмешливо. – С Мореной?
Вряд ли она могла разглядеть лицо Войчеха так же хорошо, как он видел её, но посмотрела строго, поджав губы.